Из истории болезни палаты №6

Велик человек, умеющий представлять, то есть видеть в настоящем будущее. Во что вылилось такое представление о России Антона Павловича Чехова в «Палате №6» к 2017 году на её восточной окраине – Забайкальском крае? Что получилось с нашими людьми за советский период, за короткое «смутное время» 1990-х, где мелькали фамилии Шабаршин, Иванов, за 17 лет деятельности правительства во главе с Равилем Гениатулиным, а теперь их ученицы Натальи Ждановой? Чем всё это время были заняты депутаты Читинской областной думы и законодательного собрания края? Имели, имеют ли они представление о своём крае и его людях? Ведь мы все связаны друг с другом.

Опыт Константина Ильковского в нашем случае можно пропустить, слишком ничтожен период для изменения сознания и появления активной части населения. Ведь только в этом случае возможны изменения в экономике.

Естественно, авторами метаморфоз, случившихся с Забайкальским краем, является целая армия чиновников и депутатов, а также, как говорит мой внук, их прислужники – «Франкенштейны» человеческих душ, глашатаи народа из СМИ и творческих союзов. Время ли «лепило» этих руководителей, или руководители создавали своё время на своём месте? Для людей или только для себя? Повлияли ли они на жителя края или нет, то есть ничего не делали, чего просто не может быть?

Итог – семья и человек, которые существуют сегодня. Особенно нагляден этот итог в больнице. Да и сама больница – итог…

Кричит он страшно. Страшно потому что у нормального человека не может быть представления о таком крике. Это смесь каких-то невероятных и жутких звуков, где гласные чередуются с хрипящими и шипящими согласными. Внезапно и долго. Наверное, в прошлом это был активный и чрезвычайно подвижный человек.

- Всю жизнь на совхоз работал. Быкам и коровам хвосты крутил, ни один ветеринар так не умел, - рассказывает Тоня о кричащем. Она его жена. – Вы не обращайте внимания. Он сейчас перестанет. Сейчас он спокойный. Толик, замолчи, замолчи, говорю! Видите, всё понимает…

В голосе её какая-то удовлетворённость. «А раньше? - не решаюсь спросить я, - каким был Толя раньше?»

Он, действительно, затихает. Успокаиваюсь и я, а ведь мне показалось, что так Толя будет кричать всё время. А какое же лечение в таких условиях? С недавних пор у меня всё время предынфарктное состояние. Ни одной положительной эмоции в быту. В любой момент может случиться удар. Воля к творчеству и непрерывное мышление мешает случиться трагедии. Так мне кажется…

Раньше меня определяли в большую палату на семь или восемь коек, а на этот раз – в эту, узкую, где всего четыре койки.

Вот там я познакомился с Толей, Тоней и Мишей, который лечится на кровати у самых дверей. Тоже своя история: после операции на сердце, рубил баню, потом повздорил с женой и, пожалуйста, – инсульт. Но он ещё бодрится, ходит по коридору с тросточкой и уверяет нас, что баню доведёт до ума. В чём даже жена его не сомневается. Она часто приходит в больницу и долго шепчется с Мишей. Показывая ему что-то за окном.

А Тоня толкает коляску с Толей, разглядывающего стены коридора с увешанными самодельными плакатиками. Казалось бы, неподвижный, Толя умеет ещё поворачивать и высоко задирать голову. Иногда жутко кричит.

Супругам по пятьдесят с небольшим лет. Совсем ещё молодые люди, да и выглядят они, что называется, «без возраста». До перестройки, перестрелки и переклички работали в совхозе, о котором остались одни воспоминания и зарастающие крапивой фундаменты домов, ферм и гаражей. Мне кажется, что в такие места повалили бы потоки туристов со всего мира, но руководители региона, занятые составлением очередного «плана развития», не видят настоящего.

А Толе с Тоней туристы пофиг. Им бы со своей бедой ужиться. Тоня жалуется, что ей на днях надо везти Толю в Читу на ВТЭК (врачебно-трудовая экспертная комиссия) удостоверять инвалидность. Ей надо показать врачам парализованного мужа, чтобы те убедились, что Толя по-прежнему «овощ» и нуждается в уходе. Как и на какие шиши везти такого человека государство не интересует. Не могут ли врачи сами объезжать таких больных? – с досадой думаю я, прервав свои размышления о туристах.

- Пили и пили они какую-то чумуру, - не спеша рассказывает Тоня свою историю, хотя историю эту натворили мужики, - открывали эти фунфырики. А какими от них они злыми делаются! Прямо вусмерть расхлестались. Ну, уняла я их. Разогнала по домам. Толик к вечеру побрёл к заброшенным домам, где толпа их собирается. А утром гомон и поднялся: убили Толика. Прибежали, смотрим, лежит раскоряченный… Жив оказался. Душил кто-то из своих, да недодушил. Повредил какие-то нервы. Вот так и живём уже два года. Пенсию выправили…

Опять эта пенсия. Слово это мелькает по поводу и без повода. У меня создаётся ощущение, что, отдав жизни каким-то сволочам за 5-10 тысяч рублей, люди недовольны тем, что ещё чего-то недодали или недособрали. У Толи, конечно, пенсия по инвалидности, а по стажу или «социалку» семья бы ещё лет десять дожидалась.

- Может быть, тогда и пенсий не будет? – весело спрашивает Тоня.

Получается, им повезло. Раньше пенсию назначили.

Тоня рослая и стройная, красавицей раньше была. Видно, что и Толя был раньше худощавым и стройным мужчиной, кучерявый гармонист и, вообще, первый парень на деревне. Иногда, как будто вспоминая что-то, он шевелит длинными пальцами музыканта или художника. «Хвосты крутил…» Порой он смотрит весьма осмысленно. Вперит взгляд в человека и, видимо, «разъясняет» его для себя. Случается, что и скажет что-то булькающее. Естественно, Тоня его понимает. Вот они и беседуют.

Дети у них давно уже взрослые. Живут далеко от родителей. Дома только одна дочь. Не хочет уезжать. Вот на ней семья и держится.

- Он же всё под себя делает. А ещё его одевать, обувать, обтирать надо. Постоянно, - спокойно, нисколько не жалуясь, говорит Тоня. – Теперь он лёгонький, поднять и перевернуть его пару делов.

И я становлюсь невольным свидетелем того, как ухаживает за своим мужем Тоня. Многим жёнам стоило бы посмотреть на это! И многих жён стоит такая Тоня! Вот уже два года она возится с этим беспомощным человеком.

- Правая-то нога у него иногда работает. Видите, он всё ещё характер свой непокорный показывает. Лягается, чёрт! – смеётся Тоня, радуя меня и Мишу. Она ловко надевает на Толю новую рубашку, а тот, изловчившись, действительно, успевает лягнуть жену, при этом мыча и гневно показывая глазами на нас с Мишей. Жизнь везде жизнь… Ревнует, - думаю я и выхожу в коридор. И уже оттуда снова слышу жуткие крики…

- Может быть, так лучше, чем прежде, когда каждый вечер приходил пьяный, орал на всех и бегал с ножом? Хотя и не убил бы он никого. Он ведь добрый на самом деле. А теперь пенсию дают, ведь раньше вообще денег не было, – тихо и обречённо шепчет вечером в палате Тоня, бережно и почти незаметно укачивая в кровати своего задремавшего Толю. – А теперь уложила, свернула и спит он… Может быть, так лучше?

Душа моя содрогается и сжимается, отворачиваюсь к стене и молчу. Разве можно не то, чтобы отвечать, а вообще говорить после таких слов?

Толя и Тоня… Они не выходят из моих мыслей. А вместе с ними проявляются из тьмы бандиты и бандерлоги, буржуи и бомжи, пресыщенные и голодные, изувеченные и отравленные – миллионы обитателей «Палаты №6», бывшие когда-то нормальными советскими людьми. Как и раньше, ныне их развитием управляет существующая власть, преемница прежней, которая держит на поводках рвущуюся к бюджету огромную свору своих прислужников.

К месту или не к месту в памяти явился мой друг, старый забайкальский зек, Лёша: как-то услышав, что на ферме в Беклемишево бывшие комсомольцы, оборотившиеся бандитами, сожгли людей, он сказал спокойно, как о давно известном явлении:

- Это же комсомольцы. Сегодня им скажут спасать, они и спасут. А завтра прикажут вешать, вешать будут…

Лёше не надо что-то искать, докапываться, искать факты. Он – поэт. Представлять умеет, а потому точно видит картину. В отличие от Лёши руководители России и регионов не видели и не видят настоящего, а это означает, что они и будущего не представляют. Неужели Россия так и останется в прошлом или её не будет вообще?

Имена в сюжете изменены, совпадения случайны.