Смерти вдогонку

Бабушка Галя родилась в самой середине студёной зимы 1937 года, ветреный февраль только-только пришёл. Росла в селе Номоконово, что в Шилкинском районе Забайкалья – далеко от фронта, но бок о бок с войной, откликавшейся весточками о пропавших или умерших односельчанах, отдающей запахом гнилой мёрзлой картошки и сочного мангыра.

Бабушка была маленькой, её память сохранила годы войны урывками, как слайды – переключай и рассматривай. Сейчас Гале 79 лет, седина уже не поддаётся хне, пальцы на руках обидно скрючились – неуверенно стали держать вёдра и тяпки, болят суставы, всё болит. Зубы выпали, кожа ссохлась, разошлась морщинами, расчертила неаккуратно прожитые года – молодость держалась в её теле долго, упорно, но сдалась после смерти нашего деда, и как-то враз она стала именно бабушкой – старой, стихшей, одинокой.

Она часто вспоминает, как перед началом войны над её маленьким селом развернулся красный шатёр неба. Старики тогда были знающие и, завидев «алые столбы», сразу сказали – кровь прольётся, будет война. Тогда всем селом вышли смотреть, и бабушка смотрела своими живыми блестящими глазами. Сейчас её глаза накрыла жёлтая пелена катаракты, они потускнели.

Ещё Галя скрипучим голосом рассказывает, как деревенские собирали летом сарану, мангыр – полевой лук, до чего был сочный, выкапывали по весне из земли мёрзлую картошку – на тошнотики, ходили почти босыми. После войны уже, когда она была в пятом классе, у неё появились ичиги - их тоже рано "сымали", чтобы не растоптать, не стереть подошву, на тот год "сберегчи" – приходилось вышагивать километры по волнам дорог и сопок. Вспоминает бабушка, как в семь лет на её юную костлявую спину рухнули домашние заботы. Ещё, как в войну молились, чтобы засуха не одолела поля-кормильцы: старухи сельские брали иконы, шли на сопку, за ними увязывались любопытные громкие дети. Читали молитвы долго, протяжно, спускались – и падали первые капли дождя. Жили верой, больше ничего не оставалось. Помнит, как редкими вечерами она караулила за обрывом мать Агафью, которая кидала ей незаметно мешочек с мукой с дедовой мельницы – его жернова многих тайно кормили. Лепёшки пекли ночью, чтобы «красные» не учуяли, а запах стоял такой, что и нутро, и душу выворачивало от счастья – хлеб родных забайкальских полей.

Многое перемешалось и осело в бабушкиной памяти: возвращавшиеся без конечностей, контуженные или безвозвратно ушедшие солдаты, голод, болезни, жажда жизни, ещё доброта, человеческая близость в беде, гармонь – тогда первый инструмент на селе, заводной, отгоняющий тоску. Её отец Иван восемь лет служил на границе с Японией, был запевалой – как не любить музыку, когда она в крови.

Но бывало всякое – война всё-таки. О любой такой бабушке можно смело писать роман – за плечами столько, что, кажется, не поднимешь, а они подняли и несут десятилетиями.

После войны тоже туго было, после смерти Сталина – «тужее», потом дети пошли, менялась эпоха за эпохой. Сейчас Галю окружает совершенно дикий мир из проводов, разных машин для того и сего, но она, невзирая на усталость от прожитых лет, его снова поднимает и несёт. Пенсия у неё маленькая, стыдно говорить, а стаж трудовой почти 40 лет. Зато огород свой, куры свои – немецких несушек недавно развела, изба хорошая, хоть и старая. Так и живёт, дети далеко – Аннушка в Якутии, Санька в Коми. Без них тошно и тихо до слёз. Внуки тоже набегами навещают. В общем, одна-одинёшенька, хоть на стену с цветастым шершавым ковром лезь. Отгородилось от неё и государство, играет с индексацией, инфляцией, ничего она в этом не понимает – слова чужие, а цены растут вместе с пенсией – скачут друг за другом да нервы портят. Ещё и субсидию на дорогущие дрова выбивать-выплакивать приходится.

А тут «красные» опомнились – внесли год назад в Госдуму законопроект о детях войны. О бабушке то есть. Его отклонили, в январе 2016 попытку повторили – и снова нет. Недавно и депутат Госдумы от края Николай Говорин снова напомнил о законе, говорил, коммунисты – популисты, перед выборами в думу стараются.

Бабушка моя в первые минуты, как услышала об инициативе партии, обрадовалась по-детски так: «Вспомнили». А потом прикинула, подумала и назвала всё это плевком – тысячу рублей в месяц, диспансеризацию – чего там смотреть, дряхлые кости, мозги, всё дряхлое, льготный проезд, преимущества при вступлении в кооперативы, внеочередной приём в дома престарелых – тяжко и думать, и так далее и тому подобное, всё с вами понятно. Я её наивную радость и потом долгую грусть понимаю – жила она 70 лет после войны, тужила, никто её не жалел, «бабка» вот называют. «Там бабка по субсидию опять пришла» – обидно.

Она особенно обиделась на то, что пожилых людей использовали. Не приняли бы этот закон всё равно, денег-то сколько надо. А старухи да старики живучие ещё - слепые, сухие, но живучие. Мамка даже вон, Агафья, в 2013 году померла – 92 почти ей было. Правда, в эту да в прошлую зиму-осень тоже умер много кто… И дети войны – каждый второй. Отвоевали уже своё гражданское, Советы прошли, и развал, и огонь, и медные трубы, и вот на тебе – XXI век с плевком в тысячу рублей и бесплатной установкой стационарного телефона – «мобильники давно уже». Даже она понимает, что дети войны – это такое очень общее и условное деление. Есть и труженики тыла, есть инвалиды, которым с трудом, всем миром собирают деньги на операции да обследования. А уж дети войны, чего зазря взбудоражили да надеждами кормили? Да и зачем? Моя бабушка искренне не понимает, зачем.

Мнение бабушки Гали, безусловно, частное, одностороннее, одно из. Но она мудрая, самая сильная из знакомых мне женщин, всё ещё предприимчивая, любопытная, трогательная, пахнет старостью, «стряпнушками» и настойками водки то на пчёлах, то на мужицком корне, то просто на словах. Она самостоятельная и гордая, но по старой памяти всё ещё оглядывается на государство с надеждой.

Кому-то, быть может, эта, чтоб её, тысяча, очень нужна – консервы, хлеб, молоко, лекарство какое. У кого-то вон и детей-внуков нет, совсем одни из года в год. Но ведь все понимают, что никто о стариках особо не думает, когда такое предлагает. Если бы раньше, если бы сразу, а так – вдогонку смерти да ради голосов?