Я уже много раз встречала День Победы. И с одноклассниками в троллейбусе, раздаривая гвоздики ветеранам. И в административном здании, любуясь парадом свысока. Но особенно Дни Победы рядом с дедом, ветреные, с голой ещё землёй и скромным солнцем.
Дед мой не имел много наград, и, признаться честно, я по детской глупости не интересовалась ими. О войне он говорил неохотно, сразу сутулился, кряхтел, а в уголках выцветших глаз собирались слёзы. И для меня это было нестерпимо, я бросалась, обнимала и целовала в шершавую, прокопчённую щёку.
Ветеранов в деревне было немного, им готовили поздравления и стол в колхозной столовой, дня за два-три прибегала какая-нибудь шумная активная женщина и, бренча серьгами, громко приглашала: «Вы только приходите, миленький! Я за вами Сашку отправлю, он домчит! Председатель тоже будет!». Потом напротив фамилии ставила галочку в потрёпанном листке и бежала дальше.
Из скрипучего шифоньера доставали наградный китель, отпаривали утюгом светлую рубашку и парадные стрелки на брюках. С верхней полки над умывальником брали вставные челюсти, завёрнутые в платочек, начищали пастой. В простых этих ежегодных ритуалах было столько молчаливой торжественности и достоинства, что мимо повешенного на плечики праздничного костюма я ходила на цыпочках.
Заполнявшую нас по уши гордость за дедушку мы неумело оформляли в домашний концерт из «Катюши», «Последнего боя» и «Тёмной ночи». Провожали его на празднество, бегали потом и утыкались носами в окна столовой подсмотреть, как он сидит за столом - строгий, подтянутый, будто помолодевший враз.
А возвращался смущённый выпитым и праздником и вот тогда, бывало, говорил.
Волею судьбы я встречаю этот День Победы на Дальнем Востоке, в казённой квартирке без возможности выбраться в город на парад. Но чувствую радости ни на йоту меньше. И не стало во мне меньше гордости или горечи. Я так же ждала этот праздник, как год до этого, и три года назад, и двенадцать лет. Потому что 9 Мая - это прежде всего память. Парады и ежегодные выгулы техники, ленты, речи и митинги, гречка и повторяющиеся из десятилетие в десятилетие сценарии стадионных программ - не главное. Необязательное. Хотя прилагающееся безусловно.
Только наша память, переданная дедовскими рассказами, бабушкиным плачем, книгами Симонова, Быкова, Васильева, Друниной, десятками других писателей и поэтов, уроками истории, хорошим советским кино, делает девятый майский день таким ослепительно светлым и обжигающе горьким.
Или вот в Петропавловске-Камчатском есть район, называемый в народе «Живые и мёртвые». Из-за брошенного кладбища, что на крутом подъёме холма ползёт от широкой улицы к жилым панельным пятиэтажкам. Ржавые вытянутые пирамиды покосившихся памятников раскиданы по густо заросшему боку невысокой сопки редко и печально. Встречаются каменные монументы, вышорканные, обсыпавшиеся, с выцветшими до безымянства фотокарточками под треснутым стеклом.
Год смерти 1953. Год смерти 1976. Ни венков, ни искусственных цветов, ни уверенных троп. Снежные сугробы, почерневшие от тепла и земли, - до колена. Редкие проталины - кучи прошлогодних листьев. Но у самой кромки кладбища, рядом с подъездом дома, увенчанный алой пятиконечной звездой, щедро крашенный в зелёный за уцелевшей оградкой стоит памятник. «Старшинам и краснофлотцам, погибшим в 1945 году».
Так вот естественно и само собой разумеющееся - ухаживать за могилой на заброшенном кладбище, любить стариков, любить Родину не в мейнстримовом патриотизме того же Евровидения, например, а всегда. Помнить не потому, что напомнили, и гордиться не от того, что модно.