Татьяна Пояркина, Диана Арнольд
КАКОВО
Деревня возле Читы, где живёт один человек
Сейчас, глядя на рослые сосны и кедры, чувствуя смолистый аромат, слыша разве что щёлканье птиц, не верится, что когда-то на этом месте была деревня. Просторная улица с десятками домов, школа, клуб, магазин, три пилорамы. Жизнь была такой, как в фильме «Девчата»: с песнями про старый клён и весну на Заречной улице. Сейчас в деревне Каково Читинского района постоянно живёт один человек. Счастливо.
Деревню Каково уже даже не найти на карте, хотя расположена она рядом с Читой. От города езды — меньше часа, через Сивяково и Амодово. Лес. Река. Бесконечное небо. Звенящая тишина.
Вывеска на въезде стала устрашающей.
Вывеска на въезде стала устрашающей.
Лес расступается поляной. Нас встречает хозяин. Хозяин тайги, не меньше. Постоянно в Каково живёт он один. Пять собак отчаянно облаивают нас и нашу машину. Николай Владимирович Пастушенко успокаивает: «Не бойтесь. Не тронут».
«Это какая природа? Так... Вы бы видели, что здесь было до пожара. Посмотрите вон на ту сопку. Стеной стоял лес. Огонь страшный пришёл, сколько глаз хватает. И как дал! Жуть! Я был здесь. Это случилось 1 мая 2000 года», - не разделяет он наше восхищение природой. |
«Вот там, где сейчас железки лежат, у нас была школа — четырёхлетка , — показывает он чуть вдаль, — потом детей возили в Домну на учёбу. Там был интернат. Ходил паром через Ингоду. Всего 8 километров напрямую. А если объезжать, то 23 километра. Гораздо дальше. Уже за школой чуть в глубине стояли клуб и магазин».
Сейчас обгоревшие сопки заросли молодыми ёлочками, пока невысокими, но насыщенно зелёными — символ новой жизни.
В тот пожар в 2000-м сгорела и часть домов в самом Каково. Но уже тогда деревни практически не было. Как и во многих других местах, пик разрухи пришёлся на 90-е.
До этого — полноценная жизнь рабочего посёлка с крупным леспромхозом. Люди приезжали сюда на работу: пилили лес. Влюблялись, женились, рожали детей.
Николай Пастушенко родился в Каково. Его родители как раз и работали на пилораме.
В тот пожар в 2000-м сгорела и часть домов в самом Каково. Но уже тогда деревни практически не было. Как и во многих других местах, пик разрухи пришёлся на 90-е.
До этого — полноценная жизнь рабочего посёлка с крупным леспромхозом. Люди приезжали сюда на работу: пилили лес. Влюблялись, женились, рожали детей.
Николай Пастушенко родился в Каково. Его родители как раз и работали на пилораме.
Сам Николай в местной школе не учился. Ещё, когда он был дошкольником, семья пережила трагедию, погибла его старшая сестра, и мать не смогла жить рядом с местом, где всё случилась. Переехали. Переезжали несколько раз. Став взрослым, он сам вернулся в этот посёлок в 1987 году. Но уже тогда леспромхоз почти не работал, люди начали разъезжаться.
«Пришёл какой-то новый начальник, посчитал, что леса нет. Люди начали разбредаться. Многие поехали в Кадалу. А здесь сначала золотари допиливали лес. Потом все эти дома сломали, и военные хотели построить пионерский лагерь. Всё поворовали. Это уже после развала Союза. Тогда всё окончательно и захирело», - рассказывает Николай Пастушенко.
Но сам он нашёл здесь не только предназначение, но и неуловимый многими смысл. Просто жить. Встречать выползающее из-за сопок солнце. Летом дышать разнотравьем, собирать моховку, голубику, землянику. Шагать по хрустящему нетронутому снегу. Первым переезжать сковавшуюся льдом реку. Засыпать под вьюгу. Знать каждое дерево и тропинку.
Николай работает в Институте природных ресурсов. В Каково летом приезжают учёные и проводят свои научные эксперименты: высаживают необычные растения, прививают их, ухаживают, наблюдают. Николай помогает следить и ухаживать за всем этим. Присматривает он и за домиком учёных.
Отчасти задатки этой работы были заложены ещё в 80-х. Тогда в Каково начали создавать полноценный дендрарий.
Отчасти задатки этой работы были заложены ещё в 80-х. Тогда в Каково начали создавать полноценный дендрарий.
«Один учёный здесь на краю леса посадил лиственницы из разных областей — Тамбовской, Красноярской и т. д. Такой квадрат географических культур. Посадил, можно сказать, случайно. Но с этого всё и началось», - рассказывает Николай Владимирович.
Подводит к кедрам, которые начинали расти как сосна. Потом их привили. И теперь это роскошные великаны.
Подводит к кедрам, которые начинали расти как сосна. Потом их привили. И теперь это роскошные великаны.
Рядом — крохотные голубые ели. Здесь же кусты жимолости, лесного ореха типа фундука и даже барбариса. Он увешан красными гроздьями ягод.
Успеваем сорвать уже подмороженные ягоды облепихи. Николай показывает деревья груши. Вызревают, правда, плоды небольшие.
Успеваем сорвать уже подмороженные ягоды облепихи. Николай показывает деревья груши. Вызревают, правда, плоды небольшие.
Идём к реке. Возле неё один домик — дачника. Он приезжает сюда тоже только летом. Николай шутит, что повесил ему на забор название улицы Набережная (потому что возле реки), а себе — Центральная. Две улицы и два дома.
Река Каковка вот-вот покроется коркой льда, но ещё бежит, звенит, дышит.
Река Каковка вот-вот покроется коркой льда, но ещё бежит, звенит, дышит.
Николай говорит, что многим названия реки, да и самой деревни кажутся неблагозвучными. И даже первоначально посёлок назвали Лесоучастком Амодовским.
Рассказывает, что в XIX веке здесь рядом была мельница. У него хранится один из её жёрновов, на котором написано по-французски «Ля Ферта». Это город во Франции, в котором как раз в то время изготавливали жернова для мелкого помола муки. На мельнице работал старик, у которого была фамилия Каков. Бегущую рядом речку стали называть Каковкой. А уже потом от реки назвали и деревню.
Рассказывает, что в XIX веке здесь рядом была мельница. У него хранится один из её жёрновов, на котором написано по-французски «Ля Ферта». Это город во Франции, в котором как раз в то время изготавливали жернова для мелкого помола муки. На мельнице работал старик, у которого была фамилия Каков. Бегущую рядом речку стали называть Каковкой. А уже потом от реки назвали и деревню.
Река горная, питается от ледников. Встречаются ленки и хариусы. Вода — целебная.
«У меня как-то здесь дачники жили. У них сейчас в Чите центр релаксации. Пожаловался им, что коленки захрустели. Они мне говорят — поброди в Каковке, и пройдёт. Не поверил. Потом в резиновых сапогах переходил реку и провалился. Думаю, что всё, конец, вообще ходить не буду. Как рукой всю боль сняло», - рассказывает Николай.
«У меня как-то здесь дачники жили. У них сейчас в Чите центр релаксации. Пожаловался им, что коленки захрустели. Они мне говорят — поброди в Каковке, и пройдёт. Не поверил. Потом в резиновых сапогах переходил реку и провалился. Думаю, что всё, конец, вообще ходить не буду. Как рукой всю боль сняло», - рассказывает Николай.
Заводит в дом. На фасаде висит старое колесо, как будто от телеги. Его Николай нашёл здесь в Каково. В доме на кровати в обнимку лениво потягиваются два кота. Мурлычут, сворачиваются клубками.
Николай Владимирович показывает симпатичные деревянные кадки под ягоду. Сам делает. Достаёт из тумбочки стопку фотографий. Надевает очки. С удовольствием рассказывает, когда были сделаны снимки. Смакует каждый момент. Вспоминает. Радуется нашим отзывам. Достаёт телефон, листает фотографии в галерее — лес жёлтый, зелёный, оранжевый, белоснежный; горы, скалы, туристы. Он водит туристические группы по малоизвестным, но красивейшим местам.
«А это сын в Ялту ездил, ничего интересного», - как бы вскользь пролистывает он несколько фотографий с морем и пальмами.
Он не из той природы. Песочные пляжи, ласковое солнце, тёплые южные ночи и вечера — не о нём, не трогает. Он про другое. Про жизнь почти в одиночку в деревне, которой как будто и нет. Но без всякого стремления бросить всё и уехать, и без всякого сомнения, что должно быть иначе.
И этот вопрос «А не страшно ли вам здесь?» звучит, конечно, нелепо. Он и не отвечает. Улыбается.
И, наверное, понимает, что в одиночку хранит память целой деревни. Не предавая её. И любя бесконечно.
Он не из той природы. Песочные пляжи, ласковое солнце, тёплые южные ночи и вечера — не о нём, не трогает. Он про другое. Про жизнь почти в одиночку в деревне, которой как будто и нет. Но без всякого стремления бросить всё и уехать, и без всякого сомнения, что должно быть иначе.
И этот вопрос «А не страшно ли вам здесь?» звучит, конечно, нелепо. Он и не отвечает. Улыбается.
И, наверное, понимает, что в одиночку хранит память целой деревни. Не предавая её. И любя бесконечно.