Аналитик «Промсвязьбанка»: Пора уже определиться - мы будем вообще расти?

Директор аналитического департамента «Промсвязьбанка» (ПСБ) Николай Кащеев в ноябре провёл в Чите конференцию «Экономика в поворотной точке» для клиентов и партнёров ПСБ. В интервью ИА «Чита.Ру» один из ведущих финансовых аналитиков страны дал короткую характеристику уходящему году, поделился надеждами на будущее и посоветовал, что нужно делать с деньгами – если они есть.

Николай Кащеев – директор аналитического департамента «Промсвязьбанка» (ПСБ). Родился в 1964 году в Москве. Закончил Российский университет дружбы народов по специальности «Филолог, переводчик с испанского и английского языков», Московский институт международного бизнеса при Академии внешней торговли РФ по специальности «Экономика международного бизнеса».

До прихода в «Промсвязьбанк» в 2013 году работал аналитиком, экономистом, начальником аналитических отделов в крупнейших российских банках - ИБ «ТРАСТ», МДМ Банк, ВТБ, Сбербанк. Работает в банковской сфере с 1996 года. Специализируется на исследованиях в области экономики, валютного и денежного рынка. В 2012-2014 годах ежегодно получал одну из трёх номинаций в категории «Лучший аналитик по макроэкономике» по версии Cbonds – одного из ведущих финансовых информационных агентств.

В ПСБ отвечает за информационно-аналитическое сопровождение операций, в том числе за выработку стратегии поведения на финансовых рынках, а также бизнес-коммуникации с клиентами банка в области экономики и рынков. Аналитический департамент считается центром исследований финансового рынка и макроэкономики.

- Чем отличается заканчивающийся 2017-й финансовый год от 2016-го? Какие самые важные изменения произошли в банковской отрасли?

- Если бросить беглый взгляд на системные явления, то окажется, как ни удивительно, что принципиальных изменений нет. Когда начнём разбираться с различными текущими делами, то много чего наберётся.

Это год, когда формально прекратилась явная рецессия в российской экономике. Связано это в большей степени с тем, что нефть отошла от опасной черты, и даже немножко подрастает время от времени. Сказать, что это решительный разворот в сторону роста, что это новое «светлое будущее», невозможно: то, что мы теперь наблюдаем, скорее можно назвать стагнацией. А если вам неприятно слово «стагнация», то, ладно: речь идёт о простом восстановительном росте: большого импульса роста нет, но и падение себя исчерпало.

Поэтому появляются разные позитивные оценки деятельности монетарных властей – Центрального банка, министерства финансов. Считается, что мы достаточно гладко прошли период весьма продолжительной рецессии. Скорее всего, и так: были приняты достаточно нетривиальные локальные антикризисные меры Центральным банком, в том числе для того, чтобы сохранить золотовалютные резервы, но при этом не особо допустить рублёвой девальвации. Но выдавать им медали за то, что они занимаются бурным ростом экономики в восстановительный период, на мой взгляд, тоже вряд ли возможно.

Я думаю, что 2017 - это год, когда мы находимся в режиме stand by, то есть ожидания неких факторов, которые определят наши дальнейшие действия. Год хорош был для выбора стратегий, для достаточно долгосрочного планирования, для осознания того, что произошло с нами и каковы тенденции в глобальном развитии. Год идёт к завершению, но мы не видим, чтобы такие стратегии появлялись на высоком уровне. Эти стратегии гипотетически есть - стратегия Кудрина, Центр стратегических инициатив - и фактически это некая программа, которая претендует на официальное одобрение, но при этом до сих пор широко известно маловато её деталей. Остаётся просто поверить в высокий профессионализм Кудрина и его команды и рассчитывать на то, что эта программа адекватна моменту, но не более того. Это также тормозит процесс стратегического планирования регионов. Более того, далеко не все проблемы, которые возникли в последние годы, разрешены. На региональном уровне это особенно заметно.

- О каких проблемах идёт речь?

- Например, долги и другие бюджетные проблемы регионов. Социалка, в основном, на них, а регионы чувствуют себя очень по-разному.

Плюс к этому было очень плохо, теперь просто плохо с потребительским спросом. Во многих странах это основа экономики: растёт потребительский спрос – растёт экономика. У нас в этом смысле всё не очень хорошо. Вроде как только сейчас, после двух лет глубокого падения, только-только начинает восстанавливаться, но не убедительно. И средний класс не спешит потреблять, не бежит за покупками, и реально располагаемые доходы, особенно доходы от бизнеса, не очень-то себя показывают.

- А что в банковской сфере?

- Очень серьёзное ужесточение конкуренции, поскольку такая экономическая ситуация не располагает к бурному росту; проблемы, накопившиеся за период экономических сложностей, сразу никогда не рассасываются. И 2008 год, кстати, не так уж далеко от нас: в мире кризис 2008-2009 годов до конца не преодолён, несмотря на то, что прошло 10 лет и были предприняты колоссальные усилия.

Желаемых темпов роста экономики нигде не удалось достичь, кроме – на какое-то время - Китая, который с этими темпами не совсем знает, что делать - они периодически вызывают опасения о появлении пузырей в части кредитов, недвижимости и тому подобное. Штаты, Европа только-только начинают набирать какие-то достаточно серьёзные темпы, хотя они лидеры сейчас экономического роста в мире не с точки зрения темпов, а с точки зрения задаваемого импульса, чего пока не скажешь ни о Китае, ни о России. Тем не менее, там тоже есть свои проблемы и остатки не преодолённого до конца кризиса 2008 года.

В банковской сфере всё это имеет протяжённую во времени сильную инерцию. Серьёзно ужесточилась политика Центрального банка при регулировании рынка (по данным Центробанка, в России на 1 июля 2017 года насчитывалось 589 банков, с 1 января их количество сократилось на 34, за 5 лет – на 376, с 2009 года – почти в два раза - А.К.). Сохраняется по-прежнему достаточно высокая ставка Центробанка (ключевая ставка — минимальная процентная ставка, по которой Центробанк кредитует коммерческие банки сроком на неделю и одновременно это максимальная ставка, по которой ЦБ берёт от банков деньги на депозиты. Чем выше ставка, тем менее доступны деньги для реальной экономики, тем их, соответственно, меньше, тем выше их цена и тем ниже инфляция. Сейчас ставка составляет 8,25%, это в два раза ниже максимальной ставки в 18%, установленной в конце 2014 года после обрушения рубля, но на 3% выше минимальных показателей начала 2013 года. Это некий индикатор стоимости денег в стране, отражающий уровень инфляции и рисков. Для сравнения можно привести аналогичную ставку в финансовой системе США, после повышения в марте 2017 года она составляет 1% - А.К.), который упорно сражается с инфляцией. Несмотря на то, что эта самая инфляция по конечным цифрам, по индексу потребительских цен очень низкая, беспрецедентно низкая в российской истории - это можно отнести к ярким событиям 2017 года - всё равно ставку они не спешат снижать, потому что их же собственные опросы показывают, что население не очень верит таким цифрам.

Центробанк берёт на вооружение показатель 3% с ожиданием того, что инфляция всё-таки в дальнейшем вернётся ближе к 4%, потому что 3% - это очень мало для российской экономики, для наших конкретных условий. И сверхнизкая инфляция - свидетельство экономических проблем. Население, между тем, считает, что реальная инфляция — около 10%, и монетарные власти полагают, что это очень важный фактор, и пока население не снизит свои ожидания по инфляции, мы будем по-прежнему придерживаться жёсткой политики. А жёсткая монетарная политика экономическому росту объективно не способствует. Вероятно, и в ЦБ ждут, когда будет принято решение - куда гребём, как гребём. А будет ли оно принято, мы узнаем уже в 2018 году, ближе ко второму кварталу (в марте 2018 года в России состоятся выборы президента, накануне которых федеральные власти традиционно избегают резких шагов — А.К.).

- Существует убеждение, что слабый экономический рост после четырёх лет падения связан не столько с какими-то успехами в экономике, сколько с ростом добывающей промышленности и с госзаказом в строительстве.

- Естественно. Нефть подорожала, дефицит бюджета в течение пары лет покрывался кудринским резервным фондом, и точно как Кейнс (английский экономист, создавший после Великой депрессии в США учение, в основе которого лежало обоснование вмешательства государства в экономику – А.К.) в своё время предписывал, государство поддерживало спрос. Государственный сектор сегодня, судя по всему, доминирует в структуре экономического роста, а в мире не принято считать это здоровой моделью (кейнсианство господствовало в политике стран Запада до середины 70-х годов – А.К.).

Есть такое понятие, как экономический мультипликатор: когда вы инвестируете в какую-то отрасль, предприятие, это предприятие, «тащит за собой» смежные предприятия, тот же малый бизнес, повышаются доходы его сотрудников, они начинают больше покупать и так далее, по цепочке. Мультипликативный эффект максимален, когда вы инвестируете в производительные мощности и строите некий завод, потому что видите, что есть спрос на кирпичи, например. Завод начинает производить продукцию, которая, в свою очередь, тянет за собой развитие других отраслей: добычу сырья, производство механизмов, форм, печей для обжига, топлива для них, и прочие. Вы нанимаете рабочих, которые начинают получать зарплаты и премии, расходуют их. Даже столовая для рабочих, если вы её планируете, тоже порождает спрос на какие-то товары и услуги. И это всё работает год за годом и даже расширяется, если ваш проект успешен. Но когда вы инвестируете в разовые объекты – например, олимпийские, это немного другая история, потому что на этом продукте всё и заканчивается. Экономический смысл в олимпийских сооружениях прослеживается с большим трудом. Оборонная продукция имеет немедленный мультипликативный эффект, но в дальнейшем на танке вы вряд ли будете пахать, заниматься каким-то производительным трудом. То есть это не совсем производительный актив. В этом разница.

У нас очень большая потребность в инвестициях именно в производительные активы. Дважды мы достигали высшей загруженности производственных мощностей – в 2008-м и в 2012-м. Каждый раз нефть была на пиках — знаменитые 140 и 110-120 долларов за баррель соответственно. При достижении нефтью первого пика и при загрузке производственных мощностей в 2008 году у нас валовой внутренний продукт рос очень высокими темпами, ближе к 10%, почти двузначными числами, инвестиции в основной капитал — точно двузначными. Но с 2009 года, пока экономический рост сохранялся, он был вдвое ниже, чем такой же рост до кризиса 2008 года – нефть высокая, а темпы роста вдвое ниже. А потом они вообще сошли на нет, случилась рецессия. Причём темпы роста начали падать ещё при дорогой нефти — по 110 долларов за баррель.

Это проблема, которую надо решать: система, которая была основана на распределении природной ренты, достигла пределов своих возможностей. Нужно инвестировать, строить дополнительные производственные мощности. Это сложно, потому что в стране минимальная безработица и максимальная занятость (в августе безработица была на минимальных за три года показателях – 4,9% от экономически активного населения, в октябре показатель вырос до 5,1%, при этом и ЦБ, и Минэкономразвития обратили внимание на дефицит кадров на рынке труда - А.К.) – нужно, чтобы кто-то работал на предприятии. Значит, нужно повышать производительность труда, строить предприятия с очень технологичными циклами. Это инвестиции, а их очень мало для того, чтобы ожидать, что у нас будет какой-то прорыв. Значит, эту ситуацию надо менять. Посмотрим, что будет в 2018 году после президентских выборов. Может быть, мы, наконец, определимся с тем, чего мы хотим от жизни.

- Изменения могут быть инициированы только государством?

- В нашей системе чаще всего это так. У нас, конечно, есть и такая штука, которая называется цифровая экономика, которая возникла ещё до того, как у нас подняли лозунг «давайте делать цифровую экономику». Это - чистая экономика добавленной стоимости, она не требует больших инвестиций и тем особенно привлекательна. Здесь очень маленькая капиталоёмкость – есть талантливый человек, у него при наличии интернета есть шанс этим заниматься. Тут да, государство подхватило уже вполне успешно развевающееся знамя. Но, к сожалению, цифровая экономика не способна двинуть всю махину российской экономики. Даже в Индии рост связан никак не с их выдающейся оффшорной отраслью программирования, а с тем, что люди начали богатеть с нулевого уровня - то же самое, что в Китае было и пока ещё сохраняется, хотя все в меньшей степени.

Чем отличается 2012 год с максимальной загрузкой производственных мощностей при росте ВВП в 4% от 2008 года, когда рост был под 10%? Если отбросить разные важные , но иногда слишком тонкие детали, то основное отличие – это наличие или отсутствие притока капитала в страну. В 2008 году был приток капитала и у нас был двойной профицит торгового баланса (ситуация, в которой поступления валюты в страну превышают их отток из страны, обычно приводит к росту доходов и, как следствие, расходов госбюджета и росту уровня жизни населения – А.К.), счёт текущих операций (раздел платёжного баланса страны, в котором фиксируется экспорт и импорт, доход от инвестиций и объём трансфертных платежей – А.К.) – на 70% процентов от торгового баланса (разница между стоимостью всех экспортированных и импортированных товаров – А.К.), и профицит капитального счёта. В результате росли золотовалютные резервы, потому что золотовалютные резервы – это балансирующая статья в платёжном балансе (платёжный баланс – движение денежных средств из страны в страну: соотношение сумм, проведённых страной за границей с суммой поступивших в страну за тот же период денег – А.К.). У вас, по идее, если высокий экспорт, экспорт капитала тоже должен быть высоким, чтобы по нулям сходился баланс. А когда у вас и там и там сплошные плюсы, у вас растут золотовалютные резервы, - это балансирующая третья часть. Вот тогда они у нас и росли. Был приток капитала, который два года был сопоставим со счётом текущих операций, то есть с торговым балансом. Для нас это супер-серьёзно. Мы все кричали, что у нас мало иностранных инвестиций. Вот, пожалуйста, - два года у нас их было действительно много.

А начиная с ноября 2008 года у нас только отток капитала, при этом теперь ещё и сжался торговый баланс, потому что нефть стала дешевле значительно. При примерно равной показателям 2008 года цене нефти в 2012 году отток капитала уже 4 года как сменил прежний приток. Чисто внешне - это одна из важнейших причин, почему экономический рост упал вдвое для начала. Но его все равно ещё поддерживала нефть по 100 долларов. А когда нефти по 100 долларов не стало, мы получили то, что получили в 2014-2015 годах.

- Давайте вернёмся к трендам 2017 года. Судя по снижающимся ставкам по вкладам, это всё-таки какой-то профицит ликвидности у банков.

- В стране был приток капитала. А это не только строительство новых супермаркетов IKEA и сборочных производств корейских автомобилей, холодильников, телевизоров. Это ещё и займы за рубежом. Тогда это была очень популярная тема, реальный сектор и банки заимствовали, потому что было дёшево - на глобальных рынках всегда дешевле, чем у нас. В результате ликвидность банковской системы вышла из-под контроля. Центральный банк боролся против постоянного укрепления рубля, чтобы не убить остатки российской промышленности: когда рубль будет слишком дорогой, все бросятся покупать импорт. Ликвидность была такая, что ставка Центрального банка вообще никого не волновала. Овернайт ставки были ниже единицы (процентная ставка по сверхкраткосрочным кредитам - на одни сутки, либо с вечера до утра, либо на уикэнд - которые предоставляются между коммерческими банками либо предоставляются коммерческим банкам Центральным банком для оперативного регулирования финансового баланса, как правило без обеспечения долга – А.К.). Можно было денег много занять и очень дёшево в рублях. В это время накапливались резервные фонды, потому что все доллары, которые стаями приходили в страну, выкупались Центральным банком в значительной степени, чтобы не дать рублю окрепнуть, иначе бы доллар стоил тогда 10-15 рублей. Под это эмитировались рубли, которые старался аккумулировать Минфин, чтобы не затопить экономику окончательно этими дешёвыми рублями и не получить зарплаты по 900 миллионов инфлированных рублей, инфляцию, как в Веймарской республике в Германии 1920-х. Эти фонды как раз и выполняли функцию откачивания этих напечатанных сверх всякой меры рублей.

Сейчас говорят, что «надо производить эмиссию» - тема Столыпинского клуба и единомышленников: «Напечатаем; нельзя было помещать деньги в иностранные активы, американские облигации». На самом деле, Центробанк печатал рубли как бешеный, покупая валюту на рынке у экспортёров и заёмщиков с рынков капитала. Рубли вбрасывались в экономику, и только потом начинался обратный процесс — в виде налогов рубли забирались, и излишек - профицит бюджета - опять превращался в доллары для страховки от девальвации. Как оказалось, это была правильная стратегия, потому что прошли 2008 и 2015 годы худо-бедно с помощью этого фонда, да и сейчас несколько лет резервы Минфина помогают удерживать бюджет от немалых неприятностей.

А что касается профицита ликвидности в банковской системе сейчас, то он связан в значительной степени с не очень приятным явлением. Дело в том, что у населения сберегательная модель поведения. Вдобавок возьмём такой важнейший фактор пополнения ликвидности, как депозиты экспортёров. Население несло и продолжает нести деньги в банки вместо того, чтобы активно покупать телевизоры, холодильники и автомобили. При этом платёжеспособный спрос на кредит в реальном секторе не очень большой. Депозиты растут, а кредиты компаниям – нет. В результате у банков и образуется избыток ликвидности.

- У всех банков?

- Не у всех, потому что банковская система очень эшелонированная. Фактически сложилось четыре эшелона. Есть Сбербанк как отдельный эшелон. Есть госбанки, как отдельный эшелон, которому всё нипочём. Есть системообразующие банки, которые включают часть госбанков и оставшуюся часть частных банков, в том числе ПСБ. И малые и средние банки, которые остались после большой чистки. Можно назвать ещё некоторые группы кредитных учреждений, но тут ограничимся такими.

Четыре эшелона существуют в чём-то как бы в разных мирах. У кого-то больше средств на счетах, у кого-то меньше. Зависит от жёсткой конкуренции внутри этих групп. Нам всем известны события с крупными банками, которыми занялся ЦБ, и они, в частности, вызвали глобальное движение внутри этих эшелонов. Поэтому сказать, что высокая ликвидность - это хорошо, однозначно не так уж легко; в данном случае это - только потенциально хорошо, на ожидании того, что эта ликвидность однажды перейдёт в кредитование реального сектора. Но пока мы видим, что уже много лет - рецессивные три года, - кредит практически не растёт в экономике. Если убрать всякие валютные переоценки, то мы будем всё время около нуля.

- Но кредиты физлицам растут.

- Не растёт кредит юридическим лицам. Кредит физлицам растёт постепенно, но там важную роль играет ипотека и автокредитование. Это стимулирующие меры государства играют роль. Ипотека особенно связана с усилением государственной поддержки. Кроме того, в этой сфере весьма развита секьюритизация — банкам можно управлять рисками по выданным ипотечным займам более активно, чем по другим видам кредита. Плюс к этому, этот кредит сам по себе залоговый, что сразу снижает риски. Поведение заёмщика в ипотечном кредитовании, как правило, более предсказуемо. К потребительским кредитам менее ответственно относятся, и это вообще более сложный вид кредита для банков.

Таким образом, кредитование физлиц показывает рост, а кредитование юрлиц - нет. Кредитование юрлиц очень инерционно. Если у вас возник проблемный заёмщик, то, конечно, пока вы с ним разгребёте отношения, проходит год-два. Это весьма затратное мероприятие и с точки зрения времени, и с точки зрения вложенных усилий.

- Что должно произойти для того, чтобы модель роста экономики изменилась, стала более современной и инновационной?

- По мне, так об этом можно спросить, например, специалистов в Высшей школе экономики или РАНХиГС. Спросите и у независимых экономистов, если найдёте таких: все скажут, что нужно изменение бизнес-климата, разворот процесса огосударствления экономики, ведь 70% ВВП, производимых госсектором - это многовато.

На самом деле, если посчитать ещё тщательнее, боюсь, что там окажется и больше 70%. В движении экономики сейчас очень велика роль госпроектов, а частный бизнес не активен. Кстати, РАНХиГС провела очень интересный подсчёт по инвестициям отдельно госсектора, отдельно частного сектора, и там масса любопытных данных с неприятными последствиями: это восстановится к 30-му году, это — к 25-му… Если мы хотим преодолеть эту опасную инерцию, речь должна идти о том, что нужны институциональные реформы, чтобы бизнесом снова стало заниматься проще - и не по достаточно формальным показателям Doing Business (ежегодное исследование Всемирного банка, оценивающее простоту ведения бизнеса в стране; в 2017 году Россия заняла в рейтинге 37-е место при том, что в 2009 году находилась на 120-й позиции среди 189 государств — А.К.), а по факту, в реальности.

Относительно Doing Business. Это – попытка «оцифровать» бизнес-климат. К сожалению, не всегда удачная. Понятно, что сокращение сроков оформления какой-нибудь бумаги, разрешения, лицензии в днях — это важный момент, но, оказывается, ситуация этим совсем не ограничивается, надо ещё что-то делать в этом направлении, чтобы люди опять вспомнили о бизнесе. Если раньше молодёжь на вопрос «кем вы хотите быть» отвечала какую-то ерунду, хотели стать чёрт знает кем; потом некоторое время был счастливый период, когда они хотели быть бизнесменами, то сейчас, как известно, чиновниками хотят стать. Это, мягко говоря, не очень хорошая тенденция.

- Вы верите в возможность реальных институциональных реформ?

- Это совершенно необходимо жизненно. У нас ведь как до сих пор было: пока не клюнет, пока не грянет, ничего делаться не будет. Я понимаю консерватизм людей, потому что события XX века породили у них боязнь даже нужных перемен: «будет ещё хуже, живи сегодняшним днём», это наше - «умри ты сегодня, а я — завтра». К сожалению, эта психология выживания, стремление находиться в оборонительной позиции, а не развиваться - это достаточно серьёзная проблема.

Сейчас процесс зреет, это заметно. Но не без проблем: пока резервный фонд работает, пока нефть 60 долларов, а не 40, всё это опять и опять отдаляет светлый момент принятия решительных мер. Но будем надеяться, что есть такой фактор, как рационализм, как понимание проблем реальных, а не тех, которые показывают широким массам трудящихся через телеканалы, как осознание реальной ситуации, которую многие чувствуют, - не только круг Кудрина, не только Столыпинский клуб, есть масса людей, которые задают себе вопросы. Надо, конечно, понять, что по-прежнему есть большое количество людей, занимающих оборонительную позицию — ничего не выйдет, ложимся на дно и замираем, авось пронесёт. Но есть люди, которые пытаются себе что-то представить. Остаётся только стремиться к тому, чтобы они потом не превращались в товарищей, которые лежат на дне, закрыв голову руками.

- В общем, вы оптимистично смотрите на эту возможность?

- Трезво. Я просто верю в то, что разум однажды берёт своё. Просто хотелось бы, чтобы это произошло быстрее.

- Возвращаясь к теме эшелонов и к совершенно осязаемой политике регулятора по сокращению количества банков. С вашей точки зрения, это всё-таки больше сокращение рисков для банковской сферы или перекос в сторону госбанков? Как это влияет на рынок?

- Конкуренция становится более жёстокой, потому что, несмотря на сокращение, во-первых, остаются серьёзные игроки, во-вторых, эти игроки действуют на рынке, где дела идут не блестяще, особенно в сфере юридических лиц. Конкуренция за хорошего клиента очень высока.

Сказать, что это вызвало какое-то облегчение в банковской среде, где риски упали, скорее, нельзя, несмотря на то, что клиенты переходят из одних банков в другие, более надёжные, как они думают, но в тех эшелонах, куда они переходят, тоже конкуренция — мама не горюй.

Когда опрашивали представителей банковского сообщества о том, какое у них отношение к единой денежной кредитной политике, что они могут к этому добавить, я написал, что ЦБ надо определиться со своим мандатом чётче, потому что чистая борьба с инфляцией — это не совсем, на мой взгляд, тот идеал, к которому надо стремиться. У ФРС (Федеральная резервная система — своего рода американский Центробанк — А.К.) прописано в качестве цели её существования — борьба с инфляцией и достижение максимального уровня занятости населения при умеренной инфляции. То есть она должна заботиться об экономическом росте также. А если банк заботится только об инфляции, то он просто поднимает ставку повыше и ждёт, пока инфляция упадёт. А инфляция-то падает от чего? От того, что потребительский спрос невысокий, от того, что экономика больше не растёт быстро. Поэтому я предложил Центральному банку подумать о следовании примеру ФРС и о том, как не позволить экономике впасть в стагнацию.

Я думаю, что Центральный банк тоже ждёт марта 2018 года. Но это ставит банковскую систему в ещё более жёсткие условия в том смысле, что пора определиться: мы будем расти и как? И если мы будем расти, то что сделает Центральный банк не только для достижения инфляции 4%, а затем пассивного ожидания, когда начнут инвестировать, но и как он эту банковскую систему, распавшуюся на четыре эшелона, соберёт в единое целое и отправит на достижение задач экономического роста. Пока мы этого не знаем.

- Что людям делать с деньгами в условиях низких ставок по вкладам?

- Чтобы снова не повторять встречные вопросы о вашей способности принимать риски на себя, и, в зависимости от этого, выбирать между банковским депозитом и инвестиционным инструментом, я бы сказал, что вторым после депозита по уровню надёжности инструментом являются облигации.

Но и тут надо понимать, о чём мы говорим, что должно быть знание объекта инвестирования. Везде, во всём, что вы сами не доверяете банку. В облигациях, например, в чём сложность для инвестора? Людям надо объяснить, что такое эффективная доходность, временная структура и так далее.

- Вы говорили о том, что Москва не знает провинцию, не знает о том, что вообще происходит в регионах — это и про население центральной части страны, видимо, и про федеральную власть. Насколько знает регионы банковская сфера?

- Есть специалисты по региональной экономике, которые разбираются в тонких проблемах бюджетных отношений регионов и центра. Мы стараемся регионы узнать получше. Конечно, задачи стоят общие, потому что банк воспринимает себя как единый организм, но я думаю, что ориентация на региональные программы — очень важный момент во всей этой истории, поэтому это неизбежно в работе банка, который обладает развитой филиальной сетью. Тем более, что филиальная сеть — это достаточно дорогостоящее мероприятие, и нужно добиваться результатов по ней.

А что касается отношений с регионами, когда система выстроена таким образом, что деньги в значительной степени так или иначе концентрируются в Москве, а проблемы — в регионах, социалка ведь — на региональных бюджетах в значительной степени. Так что центру-то нужно знать о проблемах региона в таком случае? Но вот в центр приходят регионы и говорят: у нас дефицит бюджета, мы назанимали, чтобы его покрыть, что нам делать? Опять в центр! И центр решает, кому сколько денег дать - или не дать - обратно. Видимо, регионы должны активнее о своих проблемах заявлять, вот и всё. Если регионы по какой-то причине этого не сделают, милости у природы ждать сложновато, поскольку федеральный бюджет своё худо-бедно имеет, а чиновники живут в Москве — у них другие проблемы. Люди должны активнее участвовать в своей судьбе – вот такая мораль.