Ольга Ступина: Чтобы попасть сейчас в психушку, надо постараться

Правила жизни главврача Краевой клинической психиатрической больницы имени Кандинского, главного психиатра Дальневосточного федерального округа Ольги Ступиной, если кто-то бы собрался их сформулировать, были бы очень конкретными: если быть размазнёй, ничего не выйдет.

Девочка Оля, когда пошла в медицину, как и все, хотела стать как минимум хирургом. Но сначала у неё на операционном столе умерла собачка, и сработала великая женская теория знаков. А потом влюбилась в психиатрию и в 1983 году после выпуска из института пришла в старое деревянное здание на Титовской сопке — дурдом на горке, переполненный больными и здоровыми людьми, где заматывали в мокрые простыни и били током.

Мама, зайдя на работу к Оле, испугалась: «Ты где работаешь?! Стоило на пятёрки учиться, чтобы быть в таких условиях?» Всё будет, сказала маме Оля. И всё стало.

В конце 2021 года психиатрическую службу в Забайкальском крае признали лучшей в России, и теперь на столе у Ступиной стоит статуэтка с бабочкой, которая символ души. На КСК — суперсовременная психиатрическая больница на 240 коек по европейскому проекту. Внебольничная помощь, за которой приходят пациенты, не нуждающиеся в госпитализации, — в центре города, на Амурской. В Ивановке лечебный корпус для преступников, признанных судом невменяемыми.

- Я сказала: «Мама, я люблю психиатрию, мне очень нравится работать, и мы всё равно что-то будем менять». Как раз тогда строилась психбольница напротив наших сараюшек. У меня заведующий был Говорин (Николай Говорин — экс-заведующий кафедрой психиатрии ЧГМА, экс-депутат Госдумы от Забайкальского края), я у него была одна ординатор, потому что по штату так было положено — на отделение на 30 коек один ординатор.

Десять лет отработала врачом, заведующим отделением, потом в 33 года стала главным врачом. С 1995 года – главный психиатр Читинской области, потом — Сибирского федерального округа, теперь – Дальневосточного.

- Можете с учётом опыта с одного взгляда понять по человеку, ваш пациент или нет?

- Я из возраста максимализма вышла очень давно и диагнозы на ходу уже давно не ставлю. Я помню, в первые годы своей работы мы собирались друзьями, и я по дурости им говорила, что у них такие-то симптомы. И потом они на меня обижались. Сейчас я вне работы никаких диагнозов не ставлю.

- Опасно быть психиатром в России?

- Да. У нас есть надбавки за вредность - 25% за просто психиатрию и 40% за пенитенциарную психиатрию. Бывают нападения. Иногда нас больные вплетают в свои бредовые переживания. Иногда органики (больные с органическим расстройством личности) просто злые люди, злопамятные.

- И на вас нападали?

- В старой больнице. Психические душевные расстройства – это самые тяжёлые по боли расстройства. Ничего тяжелее просто не бывает. И когда человека в такие скотские условия помещают с больной-то душой, вы считаете, что он должен быть в хорошем состоянии, что ли? Конечно, нет.

- Как вам удалось стать лучшей психиатрической службой в стране?

- Наверное, мы к этому давно шли. И долго. Нас каждый год проверяют на выполнение клинических рекомендаций. Сейчас в большей части оценивается именно биопсихосоциальная реабилитация пациентов: социализация, насколько комфортна психиатрическая служба для пациента, чтобы они, не боясь, шли и лечились. Всего недобровольной госпитализации у нас очень малое количество, 1–2%. Практически больные идут к нам лечиться по согласию.

Кроме того, у нас комплексный подход к оказанию психиатрической помощи: мы объединили потоки. Пациент выписывается из клиники, а это сохранные больные, которых мы должны в общество вернуть, то есть они должны вернуться на работу, они должны вернуться в семью, они должны не утерять свой социальный статус. И мы их стараемся по максимуму не держать в закрытых помещениях. И когда больного только подсобрали, его сразу же переводят в клинику первого амбулаторного эпизода.

- Что делать с тем, что нельзя госпитализировать без согласия самого больного? То есть бывают дементные бабушки совершенно в жутком состоянии, а их не госпитализируют, потому что они не согласны. Могут ли родственники включиться? А можно ли настоять на госпитализации, если не согласен и человек, и его родственники, но больной, например, терроризирует соседей?

- Наша специальность — единственная, которая имеет свой федеральный закон. Мы работаем по закону о психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при её оказании. Он защищает частично и пациентов, и в какой-то мере врачей. По этому закону обязательно нужно согласие пациента. Если он согласия не даёт, а мы видим, что он нуждается в помощи, – тогда только через суд. То есть поступить в психбольницу – это надо расстараться.

- Но есть же скорая психиатрическая бригада?

- Есть, она приезжает, смотрит. Если они видят, что больной дал обострение острого психического состояния, психомоторное возбуждение, конечно, бригада его привезёт к нам, и больной, безусловно, не подпишет согласие. Однозначно мы будем готовить документы в суд на госпитализацию.

- У вас какой процент добровольного лечения и через суд?

- Небольшой процент через суд. Привозят, может, побольше, но тем не менее больной поступает, немножко успокаивается, подписывает согласие. Разговариваем, убеждаем, объясняем, потому что мы не можем лечить без суда, если он не подпишет согласие. Подписывает согласие он прямо в приёмном покое. И пока оно не подписано, мы, даже если госпитализируем до суда, лечение не назначаем, не имеем права. Приходится в суд его везти даже в психозе, санитары его приводят на судебное заседание в таком виде.

В этом году будет 30 лет, как мы работаем по этому закону. Конечно, поменялось и мышление у населения, то есть нас уже так не боятся, как это раньше было. И психиатрия стала другой. И люди стали более толерантны, и сами психические больные. Она перестала быть страшной, общество перестало злоупотреблять психиатрией.

Когда я только пришла работать после института, допустим, какой-нибудь руководитель мог на неугодного сотрудника написать бумагу, мог сам привезти его в психбольницу, и его автоматически ставили на учёт.

- А Елена Стефанович в «Дурдоме» про эту больницу пишет, на горе?

- Да.

- Используются сейчас смирительные рубашки?

- Ну нет, они только в музее остались. Сколько я работаю, 40 лет, смирительных рубашек у нас не было. Есть фиксаторы — так называемые вязки.

- А лечение током?

- Ток – это методика электросудорожной терапии. Эта методика во всём мире есть, она есть в клинических рекомендациях. У меня пока нет её — к сожалению, никто не хочет учиться ехать в Москву.

— Психиатрической службе после окончания советского периода сначала было очень сложно адаптироваться и выйти на международный уровень. Всемирная организация здравоохранения (ВОЗ) нас не признавала. И сегодня удалось всё-таки переломить это отношение к психиатрии.

Сегодня у нас с ВОЗ есть общий проект по мониторингу суицидального поведения, мы выступаем как пилотная территория наравне со Ставропольским краем и Свердловской областью. Это, наверное, тоже один из моментов, почему мы получили «бабочку». Мы в целом отрабатываем технологию мониторинга суицидального поведения.

- Это потому что у нас больше всех суицидов?

— На самом деле, общий показатель суицидов всего населения у нас не самый плохой в стране. Высокий показатель по несовершеннолетним, а подростковый – вообще катастрофа.

- Какой?

— За этот год мы ориентировочно посчитали (точные данные будут в марте): по нашим данным, около 6 на 100 тысяч населения.

- А в прошлом году сколько было?

- 4,8.

- А в других регионах?

— Мы были вместе с Бурятией на втором месте в 2020 году. По итогам 2021 года, думаю, мы, наверное, там же и останемся.

- Это влияние качества жизни?

- Я всё-таки считаю, что да. Как живём, то и имеем.

— Раньше при попытках суицида обязательно складывали в психиатрию, а сейчас?

- Сейчас мы обязательно консультируем. Если бы всех суицидентов госпитализировали, пришлось бы ещё одну психбольницу строить. У нас суицидальных попыток только среди несовершеннолетних больше 120 за 2021 год. Куда я буду всех складывать? Нет, у нас для этого есть кризисная служба. Мы обязательно консультируем: либо психиатр, либо психотерапевт, либо психолог. Разбираемся, что там была за ситуация с суицидальными намерениями. Госпитализируем, только если серьёзная проблема. То есть всё индивидуально.

Но при всём при том, когда мы начали заниматься по системе Всемирной организации здравоохранения мониторингом суицидальных актов самоповреждения, мы создали приказ по министерству здравоохранения, что у каждого главного врача в районной ЦРБ есть ответственный человек, который эту информацию сообщает нам. У меня здесь центр мониторинга суицидальных попыток на базе больницы. Эту базу данных мы собираем, взаимодействуем с комиссией по делам несовершеннолетних, со Следственным комитетом, с прокуратурой, с правительством.

Мы же должны сохранить наше будущее – наших детей. По нашим данным, в возрасте от 15 до 17 лет (именно в этом возрасте подростки чаще всего совершают суицид) показатель — почти 42 случая на 100 тысяч населения, очень высокий. 17 детишек мы потеряли в прошлом году.

- Когда родители должны серьёзно забеспокоиться?

- Всегда должны держать эту ситуацию на пульсе. Конечно, есть вариант, когда ребёнок шантажирует родителей. Но даже в этом случае его надо показывать. Я считаю, что, конечно, много идёт из интернета. Взять те же группы смерти, это же вообще был ужас.

- И накладывается на специфику региона?

- Конечно. Когда мы анализируем суицидальные попытки, что получается? Как правило, родители пьющие, материально семья не обеспеченная. Дети, конечно, от этого страдают, чувствуют свою в некотором роде неполноценность по сравнению с другими. Психика ранимая. Кроме того, в моём детстве это вообще не обсуждалось. Мы не знали, что такое смерть. А сегодня мой 13-летний внук рассуждает о смерти как об очевидных вещах.

- Сколько у вас детских коек?

— 15. Я сократила детские койки. У нас основной акцент на внебольничную помощь: дети получают лечение в условиях дневного стационара. Во-первых, хорошие родители никогда своих детей не сдадут в закрытое учреждение.

Мамы сегодня из районов приезжают, они снимают квартиру и приходят на реабилитационный курс лечения ребёнка. С ними работают и логопеды, и дефектологи, есть все формы оказания помощи детям, в том числе и с расстройствами аутистического спектра. Мы рекомендуем эти курсы повторять как минимум два раза в год, как максимум – до трёх. И они у нас этим потоком идут. А ребёнок в семье, это важно. Именно в этом эффективность терапии, что он с мамой рядом.

А что было раньше, до 2016 года? Детское отделение на 100 коек. Что там делали? Детские дома пугали воспитанников психиатрической больницей: «Будешь себя плохо вести, мы тебя в дурку увезём в наказание». Вот чего я не приемлю, это когда пугают психиатрией.

Почему больница должна нести какую-то карательную функцию? Нет, мы не должны никого наказывать, мы лечить должны. Вы же воспитатели, вот и воспитывайте детей, по-человечески разговаривайте, а если у них есть какие-то личностные особенности, мы их откорректируем. У вас есть психологи, пусть работают с ними. Если нужна медикаментозная терапия, мы её проведём, расскажем, как лечить, лекарства выдадим. В результате теперь детские дома не возят к нам, только по строгим показаниям. Зачем дитя закрывать в сумасшедшем доме, вы мне расскажите?

- Чем можно объяснить бум частной психотерапии в Чите, бум продаж антидепрессантов? Системно сообщается, что в российских аптеках, например, заканчивается «Золофт».

- Антидепрессанты сегодня может выписать только врач-психиатр, психотерапевты и психологи такого права не имеют. Может и невролог выписать, но грамотный невролог старается отправить к психиатру. Просто так в аптеке не купишь препарат, только после обращения к врачу. Поэтому стали чаще обращаться.

Просто если раньше люди уходили в эти депрессии, психосоматозы и помирали неизвестно от чего, может, даже от сердечно-сосудистых расстройств, потому что иногда такие психосоматозы бывают, что сердечко и выскакивает. И не поймёшь, что там было первичное, а что вторичное. Конечно, сегодня люди стали более грамотны, стали обращаться к специалистам.

Зачастую психотерапевты отправляют к нам, когда сами не справляются. Иногда так бывает, что они лечат, лечат, а в результате он всё равно будет здесь, у меня.

К психиатрам, и мы ничем в этом не отличаемся от других врачей, лучше обращаться как можно раньше, не ждать, что пройдёт само. Я всегда говорю, что сколько времени вы в это депрессивное состояние заходили, столько оттуда и будете выходить. Потому что начинается психосоматоз, начинаются панические атаки, которые могут привести к летальным исходам. Не обязательно сразу идти к психиатру – сходите к психологу, к психотерапевту. Есть люди, которым сложно открываться друзьям, или у них нет друзей. Кто-то занимает такую должность, что не хочет казаться слабым. Но затягивать не надо.

- Люди часто боятся обращаться за психиатрической или психотерапевтической помощью, аргументируя это тем, что «меня поставят на учёт, я потом не смогу устроиться на работу, получить права и так далее». Расскажите про учёт.

На диспансерный учёт ставятся только те пациенты, которые страдают тяжёлыми хроническими психическими заболеваниями с частыми обострениями.

Когда я веду в медакадемии частный приём, я спрашиваю, зачем они в частную клинику обратились за такие деньги, когда у нас в больнице помощь вся бесплатная. Да, люди боятся, что мы поставим на учёт. Но мы всего лишь заведём карточку, чтобы вести историю болезни, как в любой другой больнице. Это не учёт. Ну была у человека невротическая болезнь, она закончилась. Мы в течение года держим карточку пациента и, если он год не приходит, убираем её в архив.

- А если я буйная?

- Это уже другой вопрос. Тогда предложим госпитализироваться, лечиться.

- Ну, как госпитализироваться, тогда вы меня на учёт поставите!

- На учёт ставят только тяжёлые расстройства, тяжёлых органиков — злых, агрессивных либо шизофреников с частыми обострениями. Обычных пациентов-невротиков мы на учёт не ставим.

- А депрессии?

- Депрессии тоже не ставятся на диспансерный учёт. Будем вас наблюдать, чтобы вы суицид не совершили. Это другая история.

- Как понять, что пора к психиатру? Это можно определить без врача?

— Зачастую люди не понимают. Они ходят по врачам-интернистам: терапевтам, кардиологам, неврологам, пока кто-то из врачей не отправит к психиатру.

Но вообще можно. Во-первых, всегда сначала нарушается сон, от этого портится настроение, появляется раздражительность. Родственники уже знают, что если наш больной начал по ночам ходить, то пора. А если человек впервые заболевает, тут уже включается первичная диагностика: у невротиков сразу спрашивают, как они спят.

Во-вторых, снижается активность, как физическая, так и интеллектуальная. Этому всегда есть причина, которую человек не всегда хочет высказывать: что-то на работе, в семье не клеится, какие-то личные проблемы.

Стресс, к сожалению, это тоже из нашей оперы. Смерть близкого человека может этот процесс запустить, тяжёлая инфекция. Если говорить про коронавирус, то мы сегодня видим его последствия и по нашей патологии: люди могут уходить в болезнь вплоть до страхов, фобий, тревожных расстройств. Всё это может проявляться на уровне психотических расстройств, может включить даже эндогенный процесс, такой как шизофрения.

Все эти эндогенные расстройства обусловлены генетикой, и какая-то ситуация может этот процесс спровоцировать: любая тяжёлая физическая травма, психическая травма, тяжёлое инфекционное заболевание. Но может и не спровоцировать.

- Наверное, если слышишь голоса — уже точно идти к вам?

- Если человек начнёт слышать голоса, он уже не будет так логично рассуждать. К сожалению, вот это горе и беда, что к психическим расстройствам нет критики у людей. Для этого у нас, наверное, и работает закон. Потому что порой пациент отказывается подписывать согласие на госпитализацию, он себя больным не считает.

Понимаете, это уже профессионально видно, когда человек слышит голоса. Во-первых, он напряжён; во-вторых, он не всегда слышит обращённую к нему речь, он загружен — чаще же всего люди неприятные голоса слышат, в чём вся и проблема.

- Есть какая-то заметная динамика по психиатрическим заболеваниям в Чите и крае?

- По основным заболеваниям статистика практически одинаковая. Самое большое место в структуре занимают неврозы, депрессии, то, что не ставится на диспансерный учёт. Это как раз те пограничные нервно-психические расстройства, не хронические и не постоянные. Те, где нужны антидепрессанты, психофармакотерапия, соучастие в проблемах пациента, помощь психологов и психотерапевтов.

- Характерны определённые заболевания для определённых регионов?

- Нет. Это мировая статистика: 1% шизофреников во всём мире.

- А у нас?

- В целом показатели даже несколько ниже. Но я думаю, это просто отсутствие диагностики.

- Когда пролеченный шизофреник возвращается в свою семью, иногда в ту дисфункциональную среду, из которой приехал, вы как-то работаете с родственниками?

- К сожалению, часто семьи разрушаются. Чаще всего это так и бывает. Ведь откуда появляются наши пациенты, которые живут в домах-интернатах? Они теряют социализацию, от них отказываются.

Это ещё бывает обусловлено тем, что человек в психозе совершает насильственные действия в отношении своих близких людей. Допустим, больной в психозе может убить мать. Такие случаи в нашей практике были. Соответственно, например, сестра от него отказывается. По-человечески это понятно. Конечно, мы им объясняем, что это болезнь, они это понимают. Но психологически люди не могут этого понять и простить до конца. Поэтому у нас целые службы специалистов по социальной работе, которые занимаются всем этим. Мы им даём шанс жить в других условиях.

В последние четыре года стали системно переводить больных в дома-интернаты. Раньше у меня жили просто-напросто. Я ходила, всем объясняла, что не должны они на такой дорогой койке содержаться. И нам столько коек не надо, и их мы уже не лечим. Поэтому и койки привели в соответствие, и больных перевели в другие условия жизни, в дома-интернаты. Тогда меня понял Давыдов (Сергей Давыдов, экс-министр здравоохранения Забайкальского края — авт.), он был в тот момент министром, и в эту эпохальную ситуацию мы всё разрулили. Сразу 200 человек перевели в дома-интернаты.

- Какие это больные?

- В основном вот такие, у кого утеряны социальные связи. Отказались родственники. Или бывает, что больные теряют родственников за время лечения. Или усыновят ребёнка, а он оказывается психически нездоровым — тоже отказываются.

- Сколько таких ПНИ (Психоневрологические интернаты) в регионе?

— В пределах Читы три основных крупных дома-интерната, куда мы тоже поставляем своих пациентов. Это Атамановский в Читинском районе, на школе 17 и есть ещё в Колочном. А по районам Забайкалья достаточно много домов-интернатов, где проживают наши пациенты. Это тоже психиатрия, она формально под нашим контролем, но к нам их переводят, только если случаются какие-то обострения состояния, ухудшения.

То есть мы им создаём социальную способность жить самостоятельно. Психиатрические больницы – они же больше закрытого типа, пациенты, куда захотят, пойти не могут; а там всё-таки больше свободный режим и, соответственно, всё в рамках демократизации людей с психическими, ментальными расстройствами.

- А тех, кто совершил преступления, выходит, нельзя держать ни в колониях, ни в ПНИ?

- Да, у нас сегодня весь лечебный корпус в Ивановке ориентирован на пенитенциарную психиатрию пациентов, которые совершили противоправные действия и не могут находиться в местах лишения свободы в связи с тем, что они психически нездоровы и признаны судом невменяемыми.

Там 270 коек официально, но больных, к сожалению, бывает больше. Это как раз тот контингент, который нельзя выписать ни домой, на амбулаторное лечение, ни в дома-интернаты. Такие больные по определению суда проходят лечение или в обычном психиатрическом отделении, мы его сделали в Ивановке, или в отделении принудительного лечения специального типа, когда за пациентами силами санитаров происходит уже более усиленное наблюдение. Туда поступают больные в тяжёлом психическом состоянии, которые совершают преступления в отношении личности. Поэтому они длительно находятся в стационаре. Есть пациенты, которых вообще не выписывают.

- Правда, что психиатры специально признают преступников вменяемыми, чтобы они не смогли избежать наказания?

- Нет, это не так просто устроено. В структуре моей больницы, в рамках пенитенциарной психиатрии есть судебно-психиатрическая экспертиза, как амбулаторная, так и стационарная. У меня нет только «стражной» стационарной экспертизы, и наши следственные органы возят пациентов либо в Хабаровск, либо в наш головной институт Сербского в Москву. Однозначно, что у человека могут быть расстройства психического плана, расстройство личности, например, но это не определяет их невменяемость. Тут же обязательно должен быть критерий, осознаёт пациент то, что он натворил, или не осознаёт.

- В связи с участившимся в стране, да и в мире, случаями шутинга (Беспорядочная стрельба в общественном месте в безоружных людей) в общественных местах, возникают претензии к психиатрам, которые якобы формально проводят осмотры, необходимые для выдачи оружия. Врач в таком случае может быстро понять, что с человеком что-то не так?

- Сейчас по оружию закручивают гайки. Я с этим тоже согласна, нельзя же до такого беспредела доводить, что стреляет кто куда хочет и что угодно делает.

Но я всегда говорю — у человека, когда он приходил к психиатру, могло вообще не быть признаков. Можно же заболеть остро. Психоз возникает быстро. Да, бывают такие предболезненные состояния, бывают иногда инициальные периоды, когда человек начинает меняться, поведение меняется, но даже близкие это не всегда замечают, списывают на пубертат, стресс из-за проблем на работе.

Но всегда возможна ситуация, что при обращении к психиатру ничего этого не было. Поэтому, если человек не получал лечения ранее, он считается условно здоровым. Мы же тоже не можем на каждого клеймо ставить.

- У нас в крае больше всего в стране алкоголиков на душу населения?

- Для алкоголиков у нас есть отдельная наркологическая служба. Конечно, наши врачи имеют сертификаты по наркологии, и лицензия у нас есть. Но, вообще, это не мой хлеб. К сожалению, сегодня эти спайсовые психозы, психозы новых наркотических смесей такие, что скорая помощь в них не может разобраться, и везут их всех к нам. Когда мы уже разбираемся, что это наркологический пациент, мы его передаём в наркологию, чтобы они наблюдали его дальше сами.

- А вообще больше стало этих психозов или меньше?

- Если послушать Олега Павловича Дубинина (главный нарколог Забайкальского края, главврач наркодиспансера — авт.), то он говорит, что у нас уровень алкогольных психозов сократился. Но сейчас много лечится анонимно, капаются анонимно, на дом выезжают наркологи.

- Бывает, что после алкогольного психоза не восстанавливается психика?

— Да, это происходит, когда состояние хронизуется, и больной уходит в алкогольное слабоумие — корсаковский психоз. Больные с корсаковским психозом очень яркие: у них выраженная фиксационная амнезия — когда не запоминают текущие события, развиваются различные персеверации, они начинают замещать — сочиняют, сочиняют, сочиняют что угодно. Так вот в молодости я студентам могла показать всего одного такого больного, был у нас такой Иванов Иван Иванович. А сейчас Олег Павлович мне их отправляет в год по несколько человек. Сейчас это стало часто происходить.

- Почему?

- Потому что пьют столько.

- По новой международной классификации болезней (МКБ-11) трансгендерность теперь состояние, относящееся к сексуальному здоровью, не болезнь. Это значит, что если к вам придёт ребёнок и скажет, что хочет совершить гендерный переход, лечить его больше нельзя?

- Приходят. У меня даже справки есть. Я специально закупала справки такого образца, потому что только мы выдаём. Мало, но ходят, никуда не денешься.

- А в советское время приходили?

- Нет, конечно, это было противозаконно. Эти люди просто мучились.

- И гомосексуализм не болезнь. Как вы будете исходя из этого посыла работать?

- Так же, как сейчас. Вы знаете, я в молодости работала по Уголовному кодексу, по которому гомосексуализм был уголовно наказуемым деянием. По сравнению с этим переход на новую МКБ — ерунда.

- По ней же признаны болезнями пищевая, игровая зависимости…

- Да, но мы и раньше лечили их, и сегодня ими занимаемся.

— Как вы выбили проект строительства этой клиники?

- Я же не одна это делала. Говорин мне помогал. Мы убедили губернатора, в первую очередь. Решение о постройке типовой современной психиатрической больницы было принято в 2007 году — тогда был ещё губернатор Гениатулин (Равиль Гениатулин, первый губернатор Забайкальского края — авт.), министр Сормолотов (Борис Сормолотов, первый министр здравоохранения Забайкальского края — авт.), и на совете главных врачей было принято такое решение.

Я училась в Москве по экономике психиатрической службы у нашего главного психиатра в своё время, а он через московский проектный институт адаптировал проекты европейских психиатрических больниц на российский вариант. И я тогда купила один из таких проектов — он мне понравился просто-напросто. Мечта у меня такая была — построить типовую психиатрическую больницу.

От больницы, которую напротив первой психиатрической с 1977 года не могли достроить, ничего не осталось — Советский Союз разрушился, вместе с ним приказало долго жить управление капитального строительства, и больница моя никому не нужна стала. Получилось так, что мы её продали, купил какой-то коммерсант, её разобрали, от здания уже ничего нет.

Стационар в Ивановке – это недостроенный профилакторий КСК. Это здание купила под больницу администрация Читинской области за долги КСК. Нам «Читагражданпроект» делал новый проект, перепроектировал её, но, когда остов уже есть, всё равно так не сделаешь как надо.

А это типовой проект: во-первых, этажность – психиатрические больницы не должны быть выше трёх этажей. Во-вторых, у нас все отделения отделены одно от другого. В-третьих, они все соединены тёплыми коридорами, только этот, административный, корпус стоит отдельно.

А ещё же была психиатрическая больница в Забайкальске на 450 коек, которую в 1992 году закрыли. Она обслуживала все юго-восточные районы и стояла как раз на границе с Китаем, с одной стороны уже нейтральная полоса была. Ещё кагэбэшники сильно ругались, потому что наши больные всё время туда ходили.

Тогда как раз начался бум торговли с Китаем, все стали туда ездить, Забайкальск стал богатеть, строились улицы, коттеджи. И из-за увеличения нагрузки на неё дала сбой канализационная система — канализационные воды потекли на больницу. В общем, какушками засыпали нашу больницу, а был декабрь.

Меня вызывают к Рогожникову (Вячеслав Рогожников, экс-председатель комитета здравоохранения Читинской области — авт.), он как раз вернулся из Забайкальска. Говорит — будем закрывать больницу, сейчас это всё оттает, что будет? И мы стали закрывать.

Врачей перевели работать на другие территории. А больных надо куда-то девать. Тогда у главного нарколога было на Красных казармах реабилитационное отделение с деревообрабатывающими мастерскими. Он туда забрал у меня часть людей. Часть перевели в дома-интернаты. По максимуму, сколько можно было выписать домой, выписали. А тех, кого не могли выписать, перевели ко мне в первую больницу на гору.

Это было нечто, когда они приехали с такими баулами: пуховики, дутики, костюмы спортивные. Оказывается, они тогда вместе с некоторыми другими жителями Забайкальска грабили вагоны на границе. У меня складов не хватало.

- Что вы думаете про этику в психиатрии: с одной стороны, как психиатр вы должны быть максимально толерантны, с другой, как управленец, организатор здравоохранения — явно нет. Как в вас это сочетается?

- Вы знаете, сочетается. В чём-то уже пришла мудрость, всё-таки я работаю давно. Уже могу не брать напором, а написать письмо. Во всяком случае, это в какой-то мере тебя защищает. Это меня прокуратура выучила, выдрессировала: а что вы для этого сделали? Я представляю документы о том, что обращалась. Редко бывает, что есть какая-то проблема, и она не решается. При Лазуткине (Михаил Лазуткин, экс-министр здравоохранения Забайкальского края — авт.) так было. Он меня не слышал. Нас перестали финансировать.

И когда пришёл Давыдов (Сергей Давыдов, экс-министр здравоохранения Забайкальского края, сменивший Михаила Лазуткина — авт.), я создала общественный прецедент: пригласила Общественную палату, выступила и сказала, что я снимаю с себя ответственность за общественную безопасность.

- Так и сказали?

- Да, так и сказала: «Если психиатрическая служба не будет финансироваться как положено, я с себя как главный психиатр снимаю всю ответственность за сохранность народонаселения Забайкальского края».

Мы же оберегаем население Забайкальского края, чтобы не было нападений со стороны наших больных. Мы должны профилактировать и лечить пациентов, которые бывают агрессивными. Если наши больные совершают преступления против личности, то, соответственно, это не самый лучший показатель работы психиатрической службы.

Поэтому я говорю как есть. В конце концов, меня услышали, поняли, долги отдали и больше таких экспериментов не позволяют. А чего мне бояться? Меня уже дальше сумасшедшего дома и Сибири не сошлют.

- А Лазуткин вообще сидит.

- Ну это не моя заслуга, я к этому отношения не имею.