«В окопе увидел Бога». Откровения бойца ЧВК, попавшего на СВО из колонии

Бойцы ЧВК «Вагнер» в последние два года стали новыми для страны персонажами — фактически не существующие, но постоянно попадающие в новости, одновременно герои и грешники, выбирающие между свободой и смертью. Житель Читы, который попал в «бахмутскую мясорубку» из красноярской колонии, рассказал «Чита.Ру», почему отправился на СВО, зачем в окопах стальные яйца и как люди негероического вида совершают подвиги.

— Как ты оказался в колонии и как потом попал в ЧВК?

— В тюрьме я оказался как все — совершил преступление. Жил с девчонкой, допустил угрозу убийством, возбудили дело по части 1 статьи 119. Прокурор на суде запросил 350 часов исправительных работ, а судья назначила полгода колонии-поселения. Меня повезли не туда, куда я надеялся, а почему-то в Красноярский край. Это «красный» регион (где заключенные живут по правилам, установленным администрацией исправительных учреждений. — Прим. ред.), и там не очень любят забайкальцев, как и людей из других «черных» регионов (где заключенные могут частично устанавливать внутри исправительных учреждения свои порядки, основанные на традициях уголовного мира. — Прим. ред.).

На транзитно-пересыльном пункте я провел месяц, и мне там совсем не понравилось. Можно было вот так вот (щелкает пальцами) уехать в «гарем» (перейти в низшую касту осужденных. — Прим. ред.). Там даже поселенцы с легкими статьями под такой угрозой ходят. На поселение почти сразу после моего прибытия приехали люди из ЧВК. Я мозгами пораскинул и решил, что казарма лучше барака.

Было у меня три повода для этого. Первый — чистая биография, так как ЧВК предлагала полную амнистию по всем статьям. Во-вторых, за участие в СВО платили деньги. Немаловажно также и уважение, в том числе чтобы дети могли сказать, что папа не зэк, а долг родине отдает.

Я себя в этом плане не обманывал, шел воевать не за родину. Мотивация была строго по трем моментам: амнистия, деньги, уважение.

— Долго колебался?

— Нет. Практически сразу принял решение. Мне было неизвестно, что такое военные действия. Я думал, что это как в фильмах, а оказалось, что всё гораздо сложнее.

— Впоследствии о решении пожалел хоть раз?

— Ни разу. Когда нас привезли в пункт временной дислокации, начальник службы безопасности рассказал, что творят националисты в зоне СВО, про насилие над детьми и прочее. Я там почувствовал желание как-то помочь людям. Тогда появился дополнительный пунктик в мотивации. Позже уже, когда посмотрел на происходящее, это желание укрепилось. Это вопрос не защиты родины, а именно помощи людям, которые там живут и всё это терпят, людей националисты явно терроризируют.

— Насколько расходится увиденное с тем, что рассказали?

— Мне рассказали всё по факту. «Вагнер» — серьезная организация, и там не врут, по крайней мере, личному составу. Нас сразу предупредили: тут убивают, и придется порой договариваться с совестью. Люди с той стороны могут быть более мотивированы. Я имею в виду регулярную армию. А националисты — это отдельная история, они действуют от себя и про себя, там свои мотивы и свои задачи.

Добровольческие формирования националистов отличаются тем, что у них свой устав, националистические принципы, может быть, даже как в фашистских войсках. Лично мы с ними не сталкивались, но в Бахмуте, когда обследовали убитых на наличие документов, у многих находились не только удостоверения ВСУ, но и шевроны «Правого сектора» (экстремистская организация, деятельность запрещена на территории РФ) во внутреннем кармане. То есть националистические взгляды проникли и туда.

— Какой путь из колонии до поля боя человек проходит?

— Из колонии нас привезли в аэропорт как заключенных, под конвоем, с собаками, завели в самолет. Приземлились мы в одном из южных регионов, там уже без конвоя пересели в военно-транспортный самолет Ил-76 и отправились в Луганскую область, в тренировочный лагерь. Там нас сразу построили и всем объявили: «Теперь вы не заключенные, все с этого момента помилованы, начинайте жить по совести, забудьте тюремные принципы и жаргон, вам Родина дала шанс исправиться». С этого момента началась учебка — 21 день в лучших традициях армии. Это отжимания на раз-два-полтора, коллективная ответственность за косяк одного и так далее. Тогда еще не было полного понимания, что нас ждет. Думали, что как в фильмах.

— Это когда штурмуют окопы с криками «ура»?

— Когда всё безоблачно, мы всех побеждаем, пули вокруг тебя свистят и не попадают. На самом деле, стрелковых боев очень мало, в основном работает артиллерия. Отработала наша артиллерия — пошли на штурм окопов или укрепов. Если максимально быстро сблизились с противником, то он отходит и по своим же позициям ведет артобстрел.

Противника я видел только в городских боях и в прицел винтовки. Конкретных перестрелок не было почти. В городских боях в Бахмуте пришлось стрелять на расстоянии 50–70 метров — это рабочее расстояние. Конкретно не видишь лица, не можешь посмотреть в глаза. Различаешь только отличительные знаки — синие или желтые ленты на рукавах.

— В каком подразделении ты служил?

— Я минометчик взвода огневой поддержки. Но вообще учебка «Вагнера» дала умение работать почти с любым оружием. Могу пусть не максимально эффективно, конечно, но на среднем уровне или около того. Как минимум привести в боевое положение и открыть огонь.

— Сейчас ты сказал, что артиллерия била по окопам, которые вы заняли. Что это вообще такое — быть под артиллерийским огнем?

— Невозможность убежать, во-первых. Сзади всё простреливается, потому что противник бьёт не только по своим оставленным позициям, но и по нашим тылам. Поэтому тактика такая — максимально быстро сблизились, заняли окоп и сидим в нем, пока работает арта. Нам сразу сказали, что для этого нужны стальные яйца. А есть они не у всех, многие просто бежали оттуда. Я никого не осуждаю, всем страшно. Но меня удивило, что чаще всего вывозили простые ребята, не героического вида. Смотришь на него и думаешь: «А хоть что-то он в этой жизни может?» А он может. В группе эвакуации у нас ходили парни даже без бронежилетов и автоматов, просто в каске и с носилками, чтобы всех вынести.

Принцип там такой: «Вагнер» своих не бросает — ни живых, ни мертвых. Каждый должен вернуться домой.

— Дисциплина «Вагнера» — это какой-то очень известный факт. Насколько он справедлив на самом деле?

— Дисциплина железная. В основном за счет мер устрашения. Например, было четыре нельзя: алкоголь, наркотики, насилие по отношению к мирному населению и мародерство. За это грозили жесткие меры. Я гуманист и добрый человек, но в контексте происходящего это поддерживал. «Вагнер» был максимально эффективен именно за счет дисциплины.

Ну и всё-таки надо брать в расчет, что многие заключенные провели в тюрьме 10–20 лет, до этого жили не очень-то праведно и за несколько дней измениться к лучшему, что-то осознать не могли. Поэтому такая дисциплина нужна.

— Пьянство в «Вагнере» в принципе запрещено, или если очень хочется, то можно?

— Вообще никак. Потому что от тебя не только твоя жизнь зависит, но и жизнь товарищей. Там братское отношение ставится на первое место. Если я на боевую задачу иду ведущим, а сзади — человек, то я должен быть уверен: он всё видит, угрозу заметит, меня прикроет. А если он пьян или обкурен, то какой из него товарищ? Мой личный вывод: любое изменение сознания в такой ситуации — это смерть. Не заметил чего-то очевидного и попал в ловушку.

— Бахмут у меня теперь ассоциируется только с «бахмутской мясорубкой». Насколько верно это утверждение?

— «Бахмутская мясорубка» — это в целом наступательная операция, всё Бахмутское направление — Соледар, Бахмут и близлежащие по фронту поселки и деревушки. Там были ожесточенные бои. О них в свое время рассказывал Евгений Пригожин. Чувствовалась нехватка боеприпасов.

Выручало то, что я по натуре Плюшкин: всё всегда прибираю к рукам, знаю, что запас карман не тянет. Нашел пачку патронов — принес во взвод. Пацаны тоже всё собирали: патроны, пулеметные ленты, гранаты и запалы к ним.

Ну и локальные задачи выполнялись. Основная цель «мясорубки» — это взятие крупного опорного пункта города Бахмута, в конце мая его заняли, отбросив ВСУ за несколько километров.

— Приходилось как-то с населением взаимодействовать?

— Мирное население в Бахмуте сидело по подвалам, так как людей напугали: сейчас придут наемники «Вагнера» они никого не щадят, всех убьют и изнасилуют. А мы начали мирных уводить в тыл, объявили, что принимаем пленных и гражданских для эвакуации. Но люди зомбированы были, до последнего не верили, что мы люди хорошие, что мы к мирным — с миром. Только когда в тылу людей накормили и приодели, то они начали что-то понимать.

— Странно мне немного слышать словосочетание «хорошие люди» в отношении наемников, пришедших из колоний.

— У нас не целиком из заключенных был взвод сформирован, а процентов на 60%. Я бы даже их не называл преступниками — все уже были помилованы. Мы были просто бойцы, у которых только буквы на жетонах отличались. У нас была буква «к», наверное, потому что «колония». У штатных сотрудников были другие буквы.

Внутри взводов нас никто не подразделял на «кашников» и сотрудников. В бой все шли одинаково. Нас всегда постепенно вводили в боевую обстановку. Я приехал после учебки, меня не сразу на штурм бросили, а водили на боевые задачи с опытными ребятами, которые показывали, рассказывали, как действовать. Месяца через два мы начали самостоятельно водить других новоприбывших ребят. Преемственность там очень хорошая.

Относились к нам тоже хорошо. Можно сказать, берегли.

— У тебя в мотивации первым пунктом идет очистка биографии. Насколько это было востребовано у осужденных, заключивших контракт?

— Думаю, что у большинства. Но неверно говорить, что только очистить биографию. Этого мало. Надо еще и попытаться начать новую жизнь. Тюрьма не исправляет — это я по себе знаю, хотя и пробыл там немного. Ты попадаешь в тюрьму и начинаешь жить по ее законам. А главное там — движуха, причастность к общему. Это не исправляет, а ещё больше загоняет в мир криминала. Контракт с ЧВК дает возможность изменить жизнь к лучшему, освободиться от судимостей и действительно менять себя. Думаю, что многие, кто вернулся с СВО, смогут это сделать. Я общаюсь с ребятами — все на пути к нормальной жизни, ушли от тюремных традиций. Для нас боевое братство важнее — оно удерживает от употребления алкоголя или наркотиков. Многие пришли, имея проблемы с этим, а сейчас не пьют, восстанавливают отношения с семьями, идут по пути социализации.

— Есть ли программа реабилитации? Наверняка же у человека, который из непростых условий колонии попадает на СВО, что-то с психикой происходит.

— Да, у «Вагнера» есть программа. Принцип «"Вагнер" своих не бросает» действовал и за рамками СВО, многим нашли работу, даже после потери конечностей людей привлекали к посильному делу. Как сейчас это реализуется, после того как «Вагнер» вроде бы перестал существовать, я не знаю.

— Много упреков звучит по поводу досрочного выхода на свободу заключенных. Был вот резонансный случай с расчленителем. Что ты по этому поводу думаешь?

— В любом деле, в любом обществе есть процент брака. Нет 100% успешных действий нигде. Нельзя сказать, что все вагнеровцы вернулись и пошли по пути социализации. Люди не могут быть честными даже сами с собой. Наверняка, кто-то откровенно думал пойти на СВО, пропетлять там и снова творить зло.

Люди склонны судить по плохим поступкам, даже в большом и важном деле. Со мной были лидеры ОПГ, профессиональные преступники, которые творили очень плохие дела. Сейчас они начали жить нормальной жизнью. Кто-то из них посчитал невозможным оставаться и заключил контракт с Минобороны. В некотором роде люди себя на этой стезе нашли. Я тоже в какой-то момент думал, что нашел себя. Особо делать в жизни я ничего не умею, работал слесарем-сантехником, старался на людях навариться: побольше взять, поменьше сделать. А на СВО всё понятно: тут наши, там противники. Задача быть расторопнее, умнее, хитрее. У меня это получалось.

— Вот ты сказал, что решение пойти на СВО принял быстро. Вместе с этим ты понял, что дальнейшая жизнь будет правильной?

— Нет. Тюрьма дает не возможность исправиться, а возможность подумать. Если думать, то рано или поздно придешь к тому, что нельзя жить так, как жил. Ко мне сначала пришло осознание, что я попал в тюрьму из-за своих неверных поступков. А контракт с ЧВК — это шанс исправить последствия. Решение — это ничто. Как вера без дел мертва, так и решение без действий не исправит ситуацию. Тюрьма не дает возможности для действия, там можно получить условно-досрочное освобождение, но это такая штука, которая от тебя не зависит, ни от поведения, ни от действий, ни тем более от решения встать на истинный путь. Если решит хозяин (руководство колонии. — Прим. ред.), то даст УДО, не захочет — будешь сидеть до звонка.

Государство же дало нам шанс всё исправить. Кто-то скажет, что это легкий путь — полгода отвоевал, и всё. Но это ни хрена не легкий путь, даже если ты сам останешься жив и невредим. Это смерти товарищей, это в буквальном смысле путь по трупам, это убийство людей. Кто бы там не был на той стороне — враги, противники, но они люди, у них такие же руки, ноги, голова, тело, душа. Люди, одним словом.

Это тяжелая работа в физическом и моральном плане. В какие-то моменты хотелось закричать: «Всё хватит, остановитесь». А приходилось эти эмоции хавать, глотать, чтобы не показать свою слабость товарищам. Если им покажешь слабость, то всё — пропал не только ты, а вся команда.

— В какие моменты хотелось кричать?

— Когда по нам стреляют, да и когда сам стреляешь. Человека убить не просто. Но делаешь это, потому что должен — если не ты, то тебя. Поэтому надо быть хитрее, умнее, быстрее. Когда стреляешь и понимаешь — пусть он плохой человек, но у него где-то там семья, которая его не дождется. У него не будет шансов исправить свою жизнь, ничего у него больше не будет.

Когда нас предупредили в самом начале, что придется идти на сделку с совестью, я, может, и не до конца понимал, как это. Это серьезный вопрос.

— Убийства на СВО не открывают окно возможностей: «Я смог там, поэтому смогу и здесь, в обычной жизни»?

— Я молюсь за тех, кого убил, и даже за тех, кого, вероятно, убил. Я не шел туда с целью настрелять как можно больше врагов. У меня были три пункта, и, чтобы их выполнить, пришлось убивать. Еще раз скажу, что это ни хрена не просто.

— Какие ранения ты получил?

— Ранение получил не в «Вагнере», а уже после того, как подписал годичный контракт с Минобороны. Во время штурма на меня с дрона сбросили ВОГ-25 — боеприпас от автоматического гранатомета. Попал он на рацию, это меня немного спасло, если бы на руку, то я бы сейчас сидел без кисти или вообще не сидел бы. А так в большом пальце размолотило кости, он повис на мясе, и его в госпитале удалось восстановить.

— Это считается, что отвело?

— Конечно. Я откровенно скажу, что увидел Бога. Это произошло раньше, а после ранения укрепился даже не в вере, а в конкретном знании, что Бог есть.

Во время одного из обстрелов я молился, упав на карачки. Со мной было пятеро пацанов, я командир звена, лежу и молюсь. А вокруг падают мины, все по краю, ни одна в окоп не попала. Бог отвел. Ко мне тогда пришло осознание — для чего-то Бог меня оставил на этом свете. Я когда приехал домой, разговаривал с женой и пришел к выводу: надо помогать людям, которые в таком же положении — с ранениями, в трудной ситуации. Нам нужна психологическая помощь, не казенного психолога, который какие-то рекомендации даст, такого же человека, побывавшего в такой же ситуации и пережившего то же самое.

В планах, дай бог, организовать что-то для психологической помощи таким людям.

— Ты какие-то изменения в психике почувствовал?

— Из очевидного — у меня появилось заикание, которого не было отродясь. Как-то внезапно началось, чуть-чуть заволновался — и речь сбивается. А когда сильные переживания, связанные с воспоминаниями об СВО, то начинается прям сильное заикание.

СВО не отпускает. Картинки порой преследуют. Во сне часто разговариваю, матерюсь даже, «хожу в атаки», как говорится.

— Что самое страшное там было?

— Терять товарищей. На моих глазах трое друзей погибли, двух я вытаскивал на носилках. Еще двое друзей пропавшие без вести. Там я это проглотил — особых эмоций не было. А сейчас сильно накатывает, когда вспоминаю их лица, какие-то моменты совместные. Во сне я как-то три ночи подряд то плакал, то смеялся, мне рассказывали. А мне снилось, что убитые парни ко мне пришли — я радуюсь, что они живы, а потом понимаю, что нет их больше.