Лариса Мишарева: Мы же такие наивные дураки были!

Журналистика, которая могла бы быть в Забайкалье, если бы. Мне интересно сделать эти беседы с коллегами в сослагательном наклонении — самой. Чтобы не походило на профессиональный междусобойчик — я задам вопросы не только о работе, но и о жизни. Но мешающее «бы» обещаю вам в каждом тексте.

«Если власть думает, что, шантажируя владельцев СМИ, она завоюет уважение, это большая ошибка. Я считаю, что если вы не согласны с публикацией, вы её оспорьте, опровергните. Если там правда, объяснитесь с народом. Людей же не обманешь, они не слепые, они всё на своей шкуре испытывают. Нет, проще заткнуть рот. Я не понимаю. Даже в советское время такого не было».

Главредом «Читинского обозрения» в экзаменационной комиссии пугали нас на ГОСах 10 лет назад - строгая! Тогда мы, щеглы, не понимали ещё ничего: ни каково быть редактором муниципальной газеты, публикующей критику мэра и мэрии, ни как в 90-х поверили в свободу, ни что из этого вышло. Она же была Лоркой - из стихов памяти Колобовой, на очерках которой мы учились. Потом я встречала её в полупустых залах на концертах бардовской песни, к которым, было известно, она имела какое-то важное отношение. Сюда, к гитарам, дуэтам и Визбору удивительно подходило - Августовна.

Теперь ей региональная журналистика неинтересна.

- Такое ощущение, что это какая-то мышиная возня. Ничего особого у нас тут как-то не происходит. Когда в стране есть масштабные, нужные дела, тогда и люди живут с интересом. Сейчас я такого не вижу ни в стране, ни, особенно, в Забайкалье. Нас хоть БАМ задел… Очень жаль, что у нас тут так всё.

- Почему вы начинали карьеру с курьера, а потом и вовсе уехали в улётовскую районку?

- Особо выбирать было не из чего - две областные газеты, «Забайкальский Рабочий» и «Комсомолец Забайкалья». «Забайкальский Рабочий» считался, конечно, высшим уровнем. Там, действительно, был огромный тираж, звёздный коллектив, многие приезжали из Иркутска. Я ещё застала самое классное время, когда был редактором Анатолий Пузанов. Огромный авторитет, его побаивались даже в обкоме партии.

Ну, было ещё «Знамя коммунизма» - газета Читинского района, «На боевом посту» - военная газета, «Забайкальская магистраль» - железнодорожная. В редакции было не попасть.

Плюс девчонок брали с неохотой. Это потом оценили, что они работоспособнее. А тогда ни в какую не хотели брать: с одной стороны, иркутский диплом, с другой стороны, ребёнок. Курьером - носишь туда-сюда полосы, письма получаешь на почте. Зарплата была совсем копеечная. А в районку я поехала с подружкой на разведку. Она здесь машинисткой работала, я курьером. Улётовский редактор говорит: «Да хоть завтра». Здесь я получала 70 рублей, журналист - 120-130, там меня сразу взяли завотделом - 180.

Это было настоящее хорошее село, рядом с городом. Жизнь в районе кипела ключом. Работали и соревновались между собой колхозы в уборке урожая, надоях, настригах шерсти с овец. Но, хоть там ко мне очень хорошо относились, всё-таки в селе надо родиться. Утром идёшь на работу - встречаешь прокурора и всё про него знаешь, где он вчера был, что делал. Это для меня было невозможно, как жить в стеклянном доме. И я смогла вернуться в «Комсомолец Забайкалья», уже корреспондентом.

Тогда слово «карьера» было не в чести, но в советское время у журналиста была очень хорошая возможность её построить: в Чите были корпункты практически всех центральных газет. «Известия», «Комсомольская правда», отраслевые газеты. Их собкоры подыскивали себе помощников, а возможно, и замену среди местных журналистов. Хорошо себя покажешь, значит, редакция тебя заприметит, пригласит сначала сотрудничать, потом возьмёт собкором в штат, в Москву, или в другой регион отправит.

Так забрали нашего Валеру Симонова. Сейчас он редактирует «Труд». Он здесь очень понравился, его взяли в сектор печати ЦК комсомола. А там он попал в «Комсомолку», стал её редактором, и так и остался в Москве. Наталью Колобову брали в «Советскую Россию». Помешало то, что она не была членом партии, а коллеги в «Забайкальском рабочем» рекомендацию ей не дали - побоялись, что сбежит. Для людей, которые чувствовали, что они могут больше, это было важно. Мне предлагали «Лесную промышленность». Но у меня, видимо, невысокий потолок - мне всегда хватало Читы.

- Можно ли говорить о том, что созданный вами клуб авторской песни «Откровение» что-то дал читинской журналистике? В нём ведь много было журналистов.

- Лично мне дал. Во-первых, я поняла, что когда чего-то очень сильно хочешь, можешь сделать.

Сначала я просто любила эти песни с детства. В 1978 году приехала в Тынду на Всесоюзный фестиваль - и обомлела - это было то, что я искала всю жизнь. Клячкин там пел, Суханов. Гости - отовсюду. И Чита ни разу там не звучала. А мне хотелось, чтобы звучала.

Я ходила по смотрам самодеятельности - выцепляла некоторых ребят, рассказывала им про свою идею, брала координаты. А потом Валера Симонов - мы жили в соседних комнатах, у нас была такая редакционная общага, трёхкомнатная квартира на Курнатовского, железная дорога сдала её «Комсомольцу Забайкалья» в аренду и забыла про неё - говорит: давай объявление в газете дадим, соберём людей. Дали мы такое объявление: все, кто любит песни Окуджавы, Высоцкого, Визбора, приходите в такой-то день в газету «Комсомолец Забайкалья». Пришли. Потом на другую встречу некоторые вообще не пришли, а другие пришли и привели с собой друзей. И уже в апреле 1980 года мы провели первый фестиваль. А в августе этого же года наш Володя Сиротенко стал лауреатом всесоюзного фестиваля в Тынде. Чита зазвучала.

Но ощущение жизни как праздника у меня появилось, ещё когда не было своего клуба, просто съездила на первый фестиваль, столько услышала песен, столько нашла ребят. И вот тогда у меня работа начала гореть в руках. Не то, чтобы жизнь изменилась - ничего не изменилось. Изменилось отношение к ней. Идёшь собирать материал, потом пишешь - и у тебя всё получается, всё светится, всё сверкает, всё классно, всё замечательно. Устанавливается какая-то связь с высшими силами, когда любимым делом занимаешься.

Я на год уезжала на Крайний Север, вернулась - а Лариса Семенкова (журналист, в настоящее время пресс-секретарь думы города) развернула такую бурную деятельность, в том числе концертную! И тут уже пол-мединститута тусуются - и Бажин (Юрий Бажин - предприниматель, владелец сети супермаркетов «Привоз»), и Мунгалов (Андрей Мунгалов - врач-уролог), Матузов (Сергей Матузов - нейрохирург, уехавший из Читы несколько лет назад), Лариса Жукова (сейчас во Владивостоке), Олег Шалев (Омск). Самыми первыми были Елена Дианова (Фёдорова) (пресс-секретарь губернатора Константина Ильковского), Томочка Ефимова (методист детско-юношеского центра «Искра»), Сергей Лалетин, Володя Сиротенко, Сергей Леонов. Дроздова (Ирина Дроздова - журналист) тогда появилась. Марина Погосова (Натальина), Сергей Кулыгин, Сергей Васильев, Игорь Попков, Дима Павленко. Человек 50 уже было. И приходили отовсюду, кто кого-то привёл, кто-то где-то услышал. Это был, в 85-86-м годах, самый расцвет клуба. Лауреат читинского фестиваля - это считалось круто. А в перестройку стало интересней читать газеты, чем слушать песни.

- Почему так получилось с Колобовой? (Наталья Колобова, журналист, очеркист, основатель газеты «Читинское обозрение», в последние годы жизни работала в газете «Экстра» - авт.)

- Стечение обстоятельств. Работа была основным занятием в жизни, и вдруг что-то случилось. Она чувствовала, что делает не то, пишет не то, это вызывало у неё отвращение. Я ей и говорю: «Ты почему эту ерунду пишешь?» - «Мне поручили написать про проституток». - «Ну, ты возьми, проанализируй, как люди дошли до жизни такой, что у них там в душе». - «Лора, это не надо никому. Тут надо подробно описать, как он подошёл, воткнул нож, как он его вытащил, как полилась кровь. А движения души никого не интересуют». И где-то она была права. В начале. Когда газета только превратилась в товар. То, что она писала тогда, как мы говорили, левой ногой, не приносило ей никакого удовлетворения.

Потом очерки её мы переиздавали, и читали их с удовольствием, и расхватывали. Когда люди уже до отрыжки наелись желтизны.

У Натальи было очень плохое зрение, и я печатала ей на машинке - она писала от руки, крупно исписанные страницы, по пять слов на одной, и под конец уже говорит: «Я не могу написать материал, представляешь, до чего я дошла?»

Хотя её ценили и платили хорошо. И лечили её, и что только не делали. Но человек потерялся. Я считаю, что сгубило её и одиночество к тому же.

- Почему газета «Набат» была прорывом на газетном рынке?

- В 89-м году, когда я ушла из «Комсомольца Забайкалья», мы почти 3 года делали «Набат» - это был местный вариант «Совершенно секретно». Идея принадлежала местному отделению союза журналистов. А времена-то были какие! Пятнадцать копеек стоит газета, 30 тысяч тираж - денег куча. Типографские услуги мизерные были, бумага какие-то копейки стоила. Мы жили на средства от реализации газеты, и сами себя содержали, и союзу журналистов помогали, ещё и прибыль оставалась.

Писали про борьбу с преступностью - криминальные новости, работа УВД, КГБ, судов, прокуратуры. Газета выходила два раза в месяц на четырёх полосах. «Забайкальский рабочий» стоил 2 копейки, а наша - 15. Она на ура расхватывалась.

К 92-му году начала дорожать бумага, типографские услуги, ни на что уже не хватает. Потом это была газета при УВД. А я ушла в «Читинское обозрение».

- Как в Чите появилась городская газета?

Сама идея возникла в недрах городской власти, а создавала газету в 1990 году Колобова. Потом Колобова ушла, и меня вызвал Гениатулин (Равиль Гениатулин - в 2008-2013 годах первый губернатор Забайкальского края, с 1996 по 2008 годы - глава администрации и губернатор Читинской области), который был главой города тогда, и говорит: «Я вас очень прошу возглавить газету». Это было летом 1994 года.

- Как складывались отношения с городскими властями тогда?

- Нормально. Они, когда могли, всегда помогали. Особенно, когда Читой руководил Равиль Фаритович. Он хорошо понимал нужность газеты для города. Но дела с финансами шли всё хуже. Газета меняла форму собственности не раз. Когда она стала бюджетной, дума нас на лето отпускала: дума уходит в отпуск, и газету до осени закрывают. Осенью возвращаемся - люди уже и забыли, что есть такая газета. Потом начались сплошные взаимозачёты, расплачивались услугами и товарами: допустим, типография бюджету что-то должна по налогам - печатают нас в счёт налогов. А тираж мы развозили, таскали на себе сами.

А потом газета вообще не выходила, потому как не было денег ни на её выпуск, ни на зарплату. У меня рабочий день начинался с того, что я шла не в редакцию, а в администрацию, в финансовый отдел. Я там и плакала, и умоляла, и кулаком стучала: люди сидят без копейки. А они улыбаются: денег нет. Я говорю: вы нас тогда закройте. Мы же не можем ничего сами заработать, потому что не выходим. Замкнутый круг.

В 1998 году пресс-секретарь мэра мне сказал: газету будем акционировать, но ты редактором не будешь. Я говорю: «Да ради бога». Главным редактором и генеральным директором стал депутат гордумы Василий Куроченко, и деньги сразу нашлись. А я свою работу по выпуску газеты как делала, так и продолжала делать.

- Как вы, с учётом принадлежности газеты к властям города, сделали текст про причастность Михалёва (Анатолий Михалёв - мэр Читы в последние 16 лет) к муниципальному агентству экономического развития, итогом работы которого стало банкротство и следствие в отношении ряда руководителей («Как разворовывались бюджетные деньги», «Читинское обозрение» от 30 января 1999 года)?

- Это было начало 99-го года. Я завела разговор с тогдашним председателем гордумы Владимиром Баженовым о МАЭР. Было такое скандальное образование при администрации, и там такая бомба нарисовалась. Написала материал, Куроченко говорит: «Его нельзя ставить». Я ему: «Я тогда отдам в другую газету, «Экстра» возьмёт с удовольствием или «Ваша реклама». Куроченко еле согласился: «Ну ладно, печатай».

Правда, когда она вышла, мне позвонил Павлов, пресс-секретарь мэра, говорит: «Что ты натворила! Там Михалёв с этим так матерятся в кабинете»...» И ничего. Потом он какой-то совершенно невнятный ответ опубликовал - там крыть-то нечем было, конечно. Но там хорошо поживились на этой структуре - МАЭР: общий долг созданного при мэрии агентства составлял десятки миллионов рублей, в ней было 34 центра (оптовой торговли, розничной, рекламы и других), у каждого был свой директор, на пике существования МАЭР в нём работали 800 человек, хотя, по оценкам, например, тогдашнего председателя гордумы, справились бы и пятеро.

- У нас какое-то время был полный кадровый провал. Уже перестали приезжать по распределению выпускники иркутского журфака, и ещё не было отделения журналистики в Чите. Поэтому у нас нет сейчас журналистов среднего возраста - есть пожилые и молодёжь. Эта яма была не меньше 5 лет.

Потом Секерин (Виктор Секерин, журналист, организатор кафедры журналистики в Чите - авт.), он же до мозга костей преподаватель, начал собирать книги, создавать кафедру.

Я помню, как мы ему собирали книги. Он с таким энтузиазмом взялся. Я ему всё из дома перетаскала, что у меня было: очерки Анатолия Аграновского, Татьяны Тэсс, Евгения Богата, Инны Руденко - он всё собирал.

- Почему вы не брались за преподавание на этой кафедре?

- Не-не-не! Я вообще не теоретик. Я не знаю, о чём можно студентам говорить два часа. На практике - да, могу что-то показать.

- Как постоянный член экзаменационной комиссии можете оценить общий уровень выпускников?

- Довольно приличный. У нас в университете совсем другая была журналистика. В основном, общие предметы - история, экономика, главный предмет - научный коммунизм. А тут совершенно новые для меня дисциплины, и ребята отвечали хорошо.

- Просто в редакцию они приходят такие, как будто их не очень учили несколько лет.

- А, это конечно. Университет не может научить писать. Это дело исключительно опыта и желания что-то знать, изучать и понимать, что ты ещё далеко не всё знаешь и не корчить из себя пуп земли.

- Почему журналист Борис Ветров называет себя вашим учеником?

- В середине семидесятых, когда директором Дворца пионеров была очень энергичная Вера Петровна Константинова, мама знаменитых историков Михаила и Александра Васильевичей, она организовала Забайкальскую малую академию наук - как университет, с профориентацией для школьников старших классов. Там было четыре направления: гуманитарное, лингвистическое, техническое, медицинское. Преподаватели школ, вузов участвовали на общественных началах.

Я заведовала в «Комсомольце Забайкалья» отделом учащейся молодёжи, потому мне и предложили вести секцию журналистики. Осенью, в начале учебного года, записывались школьники, приходили ко мне в редакцию. В выходные, потому что в рабочие дни некогда и негде. Я рассказывала им какие-то азы, они мне носили заметки, я их разбирала. Выпускали в КЗ странички - для старшеклассников был «Сверстник», для пионеров - «Искра». Надо сказать, что мне каждый год, всегда, попадались очень способные ребята. К концу года от десяти человек оставалось два-три, которым нравилось и которые уже хорошо писали, им я давала рекомендации для поступления в Иркутский университет. Мои выпускники Слава Широкий (сейчас шеф-редактор дирекции программ на «Маяке»), Миша Дронов (директор медиагруппы «БайкалТелеИнформ» в Иркутске). Боря Ветров - он был очень забавный, типичный ботаник, рыженький, худенький, умненький, в очочках, - абсолютный типаж для «Ералаша». Лена Маккавеева, сейчас на телевидении работает. Много было ребят, человек 30 прошло через меня, вот тех, кто долго оставался.

А потом само собой всё кончилось. Как перестройка началась, так всё и сошло на нет.

И, главное, мы даже не думали, что кто-то нам что-то должен платить! Даже вопрос такой не поднимался - надо значит надо.

- Что лучше - когда партия говорит «надо» или когда, что надо, а что не надо, говорят учредители?

- В дела редакции вмешивался сектор печати обкома партии. И очень редко. Там всё-таки работали профессионалы. Сектор возглавлял опытный журналист, который и глупости не стал бы рекомендовать и требовать ничего плохого. А сейчас в редакционную политику вмешиваются люди, которые вообще ничего не понимают: что такое газета, какие у неё задачи. Это так печально. Хорошо, что многим хватает ума всё-таки не лезть.

Поскольку «Комсомолец Забайкалья» был органом обкома комсомола - бюро обкома мы трогать не могли, а райкомы, первичные комсомольские организации - пожалуйста. У нас даже когда составлялись планы номеров, обязательно в каждом должен был быть критический материал, иначе газета считалась пустой. Но на молодёжном уровне что мы важного могли критиковать? Комитет комсомола при каком-нибудь заводе, при школе. А после публикаций «Забайкальского рабочего» и директоров заводов снимали. Такие были времена.

- А если сняли, а публикация не по делу?

- Если не по делу, судиться надо.

- Это сейчас. А в советское время?

- А в советское время такие статьи просто не выходили. Тогда факты проверялись железно. И на непрофессионализме редактор мог потерять место. Этот эффект достигался внутренней редакционной цензурой. Цензоры внешние следили, чтобы не вскрылись закрытые военные сведения.

В обкоме раз в месяц собирали журналистов всех печатных изданий. Может быть, не всех, может быть, завотделами, но нескольких из одной газеты сразу. И третий секретарь обкома партии - секретарь по идеологии - делал разбор полётов за месяц. Он отмечал заметные публикации, какие-то критиковал, какие-то хвалил, давал общее направление, что нам надо. А что нам надо? Мы воспитывали человека будущего. У нас в редакциях отделы коммунистического воспитания были. Всё, в общем-то, шло правильно, кроме идеологии. Какие качества были в цене? Товарищество, нестяжательность, труд на совесть, хороший эстетический вкус... Идеология, конечно, не отвечала реалиям. Какой там коммунизм? Все же понимали, что никакого коммунизма нет, и его не построить.

- Были ли в редакциях внутренние табу на темы?

- Да, считались закрытыми темы наркомании, проституции, проявлений фашизма. У нас этого всего по определению не могло быть - советская страна, передовое общество. И такие факты, действительно, были крайне редкими.

- Кем закрыты - редактором или властью?

- Это было негласно принято.

- А если я, например, хочу написать про наркоманию?

- А нет её у нас.

- А я вот нашла, написала, принесла, вот, смотрите?

- Нет-нет. Можно было ещё как-то намекать, говорить эзоповым языком, но вообще - наркомании «не было». Вот на этом, я считаю, советская система и подорвалась. На умолчании. О тех же репрессиях, кстати.

- Хотя, когда начались эти изменения, мы же такие наивные дураки были! Мы считали, что демократия - по определению что-то замечательное. Началась приватизация - мы считали, что если человек будет хозяином предприятия, он же будет заинтересован в отличном качестве продукции. А на деле… Пришёл на камвольно-суконный комбинат частник, увёз все машины, продал, снял кассу, разморозил помещения и свалил. Ни предприятия, ни работы, ни бюджета, ни тканей. Но мы же не экономисты, откуда мы могли это просчитать? Тогда казалось, всё будет по-другому, всё будет новое, прекрасное. Самое золотое время было, конечно, для прессы - эра гласности. Столько читателей у нас никогда, ни раньше, ни позже уже не было. Люди расхватывали газеты, как горячие пирожки.

- Долгое?

- Лет 10, наверное, считая с конца 80-х. Основная же гласность касалась прошлого - мы пинали мёртвого льва, как говорится, развенчивали. Вот где вылезло это умолчание советских времён! Всё, что осталось от советского времени, было раскритиковано, растоптано, раздавлено. Появилась эта желтизна.

- А по-вашему, желтизна - это что?

- Желтизна - это чтобы продать. Помню, в «Вашей рекламе» было: «Весело качаясь по волнам, плыли какашки». Что вижу, о том пою. А вижу исключительно всякую пакость. Вот это желтизна.

Тогда в противовес «Экстре» только появился «Эффект». Платили хорошо, вовремя. Я для него готовила еженедельную информационную полоску с помощью коллег. Надо же было как-то выживать, когда «Обозрение» не выходило. А потом они в «Вашей рекламе» начали журналистские полосы открывать, и меня туда сватали на эти полосы. Редактор выставлял свои требования на эту жёлтую газету. Я говорю: «Я, наверное, не смогу. Ну, не смогу я так писать. У меня не то воспитание, образование. Не могу». Ну, кто-то вписался. Я там видела совершенно замечательные фортели, которые выкидывали журналисты. Они даже из положительного факта могли сделать отрицательный. Это надо было встать на уши. Мы вместе были на одном мероприятии, потом я читаю заметку... Главное - скандал. В общем, это всё на продажу.

- Не кажется вам, что в региональной журналистике на каком-то этапе что-то пошло не так?

- Мне трудно судить. Но, во всяком случае, я перестала знать имена. Потом, я сравниваю уровень «Забайкальского рабочего», каким он был в моё время, - там были зубры. А сейчас молоденькие девочки. Но девочки взрослеют. Так что, думаю, к хорошим временам можно вернуться.

Сейчас мы фактически разворачиваемся за кораблём истории. Сначала ломаем, топчем прошлое. И пресса, следуя за жизнью, так же себя ведёт - всё растаптывает. А потом выброшенное начинаем от грязи очищать, а оно, оказывается, было-то ничего, и, может, даже где-то золото.