Воспоминания о «мамане»: рассказ сына застреленной в Чите судьи

Сотни приговоров постановила за свою жизнь заместитель председателя Центрального районного суда Читы, судья Валерия Ивановна Зарубина. Валерию Ивановну застрелил подстрекаемый адвокатом Светланой Болошиной, не желавший сидеть за кражи Валерий Плотников в далёком 1994 году. Об обстоятельствах этого дела много писали, позже и я тоже расскажу о том, что, возможно, ранее не звучало — в руках оказались пожелтевшие страницы приговора, высказались о тех событиях и коллеги. Но сегодня о своей маме пусть расскажет её сын — Валерий Зарубин.

Это блог о громких преступлениях и занимательных событиях прошлого, которые происходили в разные годы в Забайкальском крае и не только. Автор — пресс-секретарь Забайкальского краевого суда Виктория Михайлюк — будет теперь рассказывать о них не только на страничке в Instagram (запрещённая в России экстремистская организация), но и на «Чита.Ру».

Почему маманя? Помните рассказ Михаила Шолохова «Нахалёнок» и задорный возглас босоного веснушчатого мальчонки: «Маманя, пришей помочь!» С этого всё и началось.

Имя Валерии Ивановны Зарубиной знают многие жители Читы. Но далеко не всем, даже самым близким её друзьям и знакомым известно, что в юности маманя совсем не собиралась связывать свою жизнь с юриспруденцией.

Семнадцатилетняя Аллочка Дурашкина (да, это именно она, моя маманя, Дурашкина — её фамилия, а Аллочкой называли родные и близкие); так вот, Аллочка со своей подругой отправилась в Ленинград поступать в торговый институт. В тот первый послевоенный год работа в торговле считалась стабильной, надёжной и престижной. Подать документы в приёмную комиссию девушки не успели. Увидев общежитие — огромную комнату, похожую на школьный спортзал, плотно заставленную рядами не вполне опрятных коек, — девушки развернулись и ушли искать другое, более спокойное учебное заведение.

Девушки-абитуриентки открывали двери нескольких вузов: медицинский, педагогический, библиотечный — там сыро, тут тесно. И, наконец, удача — светлые аудитории и тёплое общежитие. В результате Аллочка оказалась студенткой Ленинградского технологического института, факультета, где учили будущих специалистов по изготовлению и хранению боеприпасов.

Года оказалось достаточно, чтобы влюбиться в Ленинград и понять, что боеприпасами заниматься ей не хочется. Карьеру судьи Аллочка Дурашкина начала на крыше вагона поезда, где вместе с такими же, как она, лихими безбилетниками, отправилась из южноуральского городка в Свердловск поступать в юридический институт.

После окончания института мама попала в Бырку — село в Читинской области. В Бырке было скучно. Маманя даже начала вышивать крестиком, но скучно было всё равно. И тогда она записалась в танцевальный кружок. Уж не знаю, сколько занятий она посетила, а, может, и вообще не успела посетить ни одного. Знаю только, что в райкоме партии ей объяснили, что танцевать в кружке в маленьком селе судье не пристало. Да и фамилию заодно неплохо бы сменить. «Судья Дурашкина» — звучит не очень, чтобы очень. Маманя вышла замуж — так появилась судья Зарубина.

Мы с женой жили в общежитии, а на субботу и воскресенье — к мамане на пирожки и беляшики. Однажды ночью проснулись от страшного грохота. Грохотало в кухне, и все мы бросились туда.

Все знают эти кухни в пять квадратов, где толком не развернуться. В таких кухнях в те времена почти у всех для экономии места к стене была прибита полка, где стояли банки с припасами. Время от времени эти полки не выдерживали такого груза и падали. У мамани такая полка висела над газовой плитой, и на ней стояли банки с мукой, сахаром, гречей и рисом. И ночью полка упала.

А перед тем как она упала, поздно вечером, маманя сварила большую кастрюлю борща, чтобы назавтра нас этим борщом накормить (помните «Будете вчерашний борщ? Приходите завтра»). Борщ был горячим, и маманя оставила его на плите. При падении полка сбила кастрюлю, и борщ, не успевший ещё стать вчерашним, залил рассыпавшиеся муку, сахар, гречу и рис. Ну и понятное дело, заодно полка зацепила несколько тарелок и чашек — в пятиметровых кухнях всё рядышком, всё под рукой.

Не сказать, чтобы я огорчился больше других. Я понимал, что к уборке кухни меня не привлекут и прибивать полку на место мне не доверят. Моя жена уставилась на этот погром, можно сказать, с пониманием. Отчим отчётливо произнёс пару крепких слов. Маманя с минуту молча смотрела на месиво из муки, сахара и круп, залитых борщом и засыпанных осколками посуды, потом села на стул и расхохоталась. Она смеялась долго и весело. Через минуту хохотали все, кроме отчима. Он посмотрел на нас как на сумасшедших, повторил ту самую пару слов, с которых и начал осмотр кухни, и ушёл спать.

Держать маленькую комнатную собачку было модно. У мамани модных собачек было две — две болонки. Сначала был Мика, маманя звала его Микентием, потом она взяла Зиту. Микентий и Зита были родственниками. А потом появился не вполне модный пёс Фока — хулиган и обормот. Фока не был похож на предыдущих маминых болонок. Он как две капли воды походил на половину беспризорных собак, бегающих по улице Чкалова и Столярова, да и по всем остальным улицам Читы.

Появился Фока так. Зимой в самые крутые читинские морозы в подъезде возле входной двери в квартиру мы обнаружили маленького щенка. Он сидел на коврике и каждый раз, когда мы выходили, радостно и приветливо махал хвостиком. За месяц до этого Зитки не стало, и маманя обещала сама себе никогда больше не заводить собак. И пёсика, который сидел возле двери, она тоже не собиралась приглашать в дом.

Просто постелила ему тёплое одеяльце и выносила еду. Она стойко продержалась целый день. Вечером сказала: «Разве что помою его, он грязный». И завела в дом. «Он только переночует у нас, — сказала она мужу, когда он напомнил ей об обещании не заводить собак, — а завтра я отнесу его Анне Ивановне, у неё свой дом, он будет жить в конуре. Имя она сама ему даст».

Щенка вымыли, накормили, постелили ему одеяльце на кухне и ушли смотреть телевизор. Сытый, отогревшийся, довольный новой жизнью щенок взял в зубы пустую баночку из-под майонеза, пришёл к новой своей хозяйке и протянул ей баночку — попить попросил. В эту минуту судьба Фоки была решена.

Фоке разрешали всё. Он сразу категорически отказался от поводка и отвоевал право гулять свободным. Фока мог принести с помойки огромную кость, забраться с ней под кровать, и никто эту кость у него не отнимал. Приносить кости с помойки — это тоже было его право. Он мог загулять надолго — не показываться дома дня три или даже четыре, вернуться грязным, голодным и похудевшим. Никто его за это не бранил. Маманя вычёсывала у него колючки, отмывала его, кормила вкусненьким и укладывала отсыпаться.

Фока последний, кто видел маманю живой и весёлой.

Может, кто-то скажет, что повседневные мелочи несущественны. Но именно мелочи остаются в памяти. В этих мелочах сохранилась мамина улыбка.