Как писался текст про жену участника спецоперации из Забайкалья

Колонка должна была выйти 14 апреля и ждала согласования с участниками истории.

Около часа я правлю текст про жену участника спецоперации по чуть-чуть [фрагмент текста удалён 26 апреля по просьбе героини статьи]. После публикации и вычиток. После общего решения публиковать. После того, как это текст увидели уже 4 тысячи человек.

Драматично, правда? Но я не могу не написать эту колонку. Меня душит несправедливость, будто мне 15.

Текст вышел в 5.57, в 11.27 я сажусь его менять после разговора с редактором — обычно мы не убираем что-то молча, оставляем приписку текст был изменён или в тексте была исправлена неточность. Но в этом тексте нет неточностей, он сверен с женой и юристом.

Я убираю информацию, опасную не с точки зрения закона о военной тайне или о фейках про спецоперацию, а упоминания об одном из сообществ, связанных с этой темой. О нём мы писали аккуратно, без лишних подробностей. Но сейчас все реагируют очень остро, и поэтому я тоже беру свой самый острый нож и режу. Каждое слово на вес золота.

Текст может выстрелить злобой и ненавистью. Так бывает. Но когда он стреляет злостью родственниц участников операции, становится как-то не по себе. Не диванных критиков, не ура-патриотов, которые готовы оправдать любую кровь, там своя бессмысленная война. А женщин, ждущих своих мужей. Их можно понять, но они набрасываются не на меня. Они кидаются на девушку, которая стала героиней материала. А она не сказала ничего лишнего, вредного, опасного. Она — просто свидетель с другой стороны. Ничего не заявляет. Только фиксирует чувства и воспоминания.

У меня нет возможности поехать на Украину и сделать репортаж. Я не могу говорить с военными. Их родственники не хотят рассказывать ничего — им страшно, они не знают, что можно озвучивать. Даже если это эмоции.

Могу ли я сказать, что он боялся?

Могу ли, что хотел уволиться?

Могу ли, что страшно мне?

Набежит толпа квартирных войск, и начнут огонь на поражение: армия слаба, это предательство, всё — фейк.

Поэтому то, что решилась сказать одна, так многого стоит. И поэтому я опускаю то, что вызывает наибольшую волну хейта.

Звонки, звонки, звонки.

Нам обеим до одури страшно.

Монолог дался с трудом. Я трепетно вынимала каждую фразу, сказанную девушкой в записи, и компоновала читаемый текст. Чтобы он стал дневником. Потому что от первого лица, без моих колких уточняющих вопросов читается лучше. История становится ближе.

— Тебе стало менее важно, что с людьми на той стороне, когда ты узнала, что муж на Украине?

— Нет, мне не стало менее важно... — произносит она. И дальше снова вопросы и долгие ответы, сотканные из эмоций и попыток самой себе объяснить, что происходит.

А до этого ещё разговоры не под запись, по-дружески — мы делились своими мыслями. Она честно и прямо рассказывала всё. Когда он только уехал, когда в первый раз я увидела её спустя две недели. Спокойную внешне, но подавленную, разорванную на части страхом за всех людей, что находятся в зоне конфликта.

Всё это время ей важно соблюдать баланс. Надо каждый день держать себя в руках и не думать о плохом. Отвечать на вопросы коллег и близких.

— Как он? А как ты? А что будет дальше?

И при этом ничего лишнего не говорить. Не самая высокая цена в условиях военной операции, но всё же.

Спустя 3 часа после публикации мне звонит героиня материала, ей плохо: «Кажется, я сделала ошибку».

Я пытаюсь успокоить. Говорю ей и пишу, что она сделала хорошее, важное дело.

А сама, признаюсь честно, стою и параллельно испытывая стыд за то, что втянула её во всё это, жалею каждую удалённую фразу. Не от того, что их убрала, а от того, что монолог всё больше становится подправленным. Тут нельзя, тут лучше убрать, потому что...

И такая вся наша жизнь. Это несправедливо. Цензура, которая тормозит и точит любую мысль, пустила корни в нас самих.

Слова становятся тяжёлыми. Не для комментаторов, нет. Они легко навесят на любого ярлык. На любой из сторон.

Комментаторы под новостями и текстами о спецоперации чаще играют на стороне чёрного и белого. А всё не так, всё совсем не так на мой вкус. Во рту горечь, постоянная тошнота от необходимости следить за языком. И ведь суть не в том, чтобы ляпать что хочешь. Она в том, что в нужное время сказать обо всём так, как есть.

Для тех, кто каждое слово действительно взвешивает. Для жены, для мужа, для журналиста, редактора, юриста, служащего.

Хотя бы для них. Нас.

Монолог получился о том, как мы, люди, проходим стадии смирения. Пытаемся понять и сформулировать своё отношение к той ситуации, в которой оказались.

Только это всё сложнее делать, ведь над каждым текстом кто-то заносит свой нож и вырезает всё, о чём нельзя говорить и, уже, кажется, даже думать.