«Свиньи! Льют себе же под ноги». Как живет улица Забрабочего в ожидании реновации

Вы заметили, что слова с окончанием на -ция какие-то тревожные? Инфляция, дисквалификация, операция. Еще одно новое словечко, которое всё чаще на слуху и на языке, — это реновация. О ней много говорят, заменяя аббревиатурой из трех букв — КРТ. Расшифровывается как комплексное развитие территорий, которое готово решить проблему аварийного жилья, торчащего, как нездоровая грыжа, среди новостроек с пластиковыми окнами. Жилья, которое истощено и давно вне инженерно-технического обеспечения. Домов, которые пора сровнять с землей, потому что они устали быть домами.

Отсюда три минуты пешком до библиотеки Пушкина, два с половиной километра до вокзала, сотня лет до цивилизации. Дома по улице Забайкальского Рабочего вошли в план КРТ, но с одним но. Это памятники истории и культурного наследия, построенные в стиле дореволюционной архитектуры в 1903 году. Вот только история тут никому не нужная. Она круглогодично разлагается посреди центра города. Что с ней делать? Сохранять или сносить?

Пойдем смотреть.

Весна здесь пахнет по-другому. В нос врывается микс из ацетальдегида с диметилсульфидом, а дополняют ароматную композицию азотистые соединения. Химики поймут амбре.

Для обычного человека воняет нечистотами и кислой гнилью, что вызывает рвотный рефлекс. Сразу хочется дышать через раз. Солнце пригревает помои, и зловонная каша медленно течет под крыльцо. Жители строят мостики, чтобы не наступить в жижу, пока добираешься до дома.

— Свиньи! Льют себе же под ноги, а потом жалуются, — плюнут комментаторы.

— Что делать с мусором и куда выливать воду? — разводят руками жильцы.

Во дворах нет туалетов, выгребных ям и мусорных контейнеров.

Дом Дрюни-младшего с одной стороны захлебывается в киселе из помоев, а в доме напротив от сырости провалился фундамент.

Стены покрыты грибком и плесенью, которую не удаляет ни один нашатырь. В некоторых домах есть кладовки, но ходить там нельзя. Полы прогнивают, что добавляет шанса быть заживо погребенным в подполье. Уже видно, как расходятся бревна, образовывая пустоты между собой. Окна заложены подушками и тряпками.

— Чтобы не дуло. Дров не хватает, чтобы протопить квартиру, — машут рукой жильцы.

В их глазах уже нет надежды на расселение, нет веры во власть.

— Что здесь сохранять?

— Белить квартиру или нет?

— Заготавливать ли дрова на зиму?

Вопросы остаются без ответов.

Сквозь дыры в сарае видно весеннее небо.

— Залатали крышу профлистом, а его украли. Сейчас лазить наверх опасно, сарай развалится со дня на день. Внутрь заходить страшно. Скоро начнутся дожди, и балка окончательно сгниет, — рассказывают жильцы.

Они самостоятельно копали выгребную яму три метра глубиной, но приехал бульдозер и зарыл ее обратно, потому что санитарные нормы оказались нарушены. А ведь в яму даже вкопали короб.

—– Всё равно не положено, — сказал бульдозер и уехал.

Крышу и печные трубы жильцы тоже ремонтируют за свой счет. А вот окна менять опасаются, потому что дом может рухнуть.

Единственное яркое пятно во дворе — это цветной коврик, переброшенный через перила второго этажа.

Подняться наверх я не рискнула. Лестница выглядит ненадёжной, но тем не менее в квартире живут люди.

Некоторые дома по Забайкальского Рабочего признаны аварийными и представляют угрозу для жизни. Они ничьи: нет управляйки, а значит, и жаловаться тоже некому. Ситуацию не исправить инженерно-проектными решениями и сладкими обещаниями. Тут достаточно пригнать экскаватор и спецтехнику с гидравлическими ножницами.

За забором лает пес, высунув нос сквозь тощие доски.

Он тоже заложник ветхого жилья. Его картина перед глазами — это дырявые тазики и куча смрада. Чем там жильцы отличаются от этой собаки — непонятно. Но живут они в одной большой букве Г. В грязи. И в том, о чем вы подумали, да.