«А теперь вообще писателей нет...»

Бывает, что из блокнота в блокнот кочует записанное многажды напоминание, мозолит глаза, укоряет несделанностью. «Позвонить Граубину» - болталось у меня с осени, висело цветными стикерами на мониторе, всплывало на экране мобильного...

Впервые в квартиру с высокими потолками, набитую книгами до этих потолков, меня привёл редактор, и я, наверное, так робко смотрела на вышедшего к нам высокого аккуратного старика, что Георгий Рудольфович со смешным эстонским акцентом стал возмущаться: «Не такой уж я и патриарх, ёлки-палки».

Такой. Шутка ли - войти в школьную программу детскими стихами! Написать первые в 6 лет - про мошенницу-продавщицу: «Как Калашникова Маша прикарманила перо, и по тройке, по пятерке прикарманивала всё. А теперь она дошла до такого сраму! Не на куль – на три куля обманула маму».

- Продавщица Маша Калашникова из Усть-Даи обсчитывала всех. А после подписания акта о передаче обнаружилось, что обсчитала и маму, которую уговорили принять магазин - утаила три мешка сахара. Сахар до войны был дорогой, и за обедом только об этом и шёл горестный разговор. И вдруг я ни с того, ни сего выдаю. Все остолбенели, а моя старшая сестра Линда записала. Она руководила художественной самодеятельностью, и с этими строчками они там разыграли сценку. С тех пор, кто на улице ни встретит Машу Калашникову – берёт за пуговицу и начинает декламировать. Через 3 месяца она куда-то уехала, а потом прислала извинительное письмо и деньги за сахар.

Такой. Лично знать самого Булата Окуджаву? И не только знать, но и привозить его в Читу, а потом и в Нерчинский Завод, и... даже ненароком простудить его в Ан-2.

- За то что, выступая в Минске, Булат Окуджава заступился за изгнанного из Советского Союза Солженицына, - его исключили из партии. На очередном то ли пленуме, то ли совете по детской литературе в Москве я встретил Булата Шалвовича в Центральном Доме литераторов – а на нём просто лица нет. Я говорю: «Булат, ну чего ты переживаешь?». А он: «Я же в окопах, под Москвой, в партию вступал...». Тогда я его пригласил: «Не прикован же ты цепями - прилетай к нам на «Забайкальскую осень»!» – «Ну, я самолётами не летаю…». – «Поездом приезжай, мы тебе все оплатим, встретим». – «Ты серьёзно, что ли?» - Булат, ну кто же этим шутит? Приезжай». Сел он на поезд и приехал. А дня через два был у нас литературный вечер в Доме Офицеров, и открыли его кадрами из кинофильма «Белорусский вокзал», где поют песню Булата Окуджавы. Зал встаёт, я представляю Булата Шалвовича и говорю большое спасибо секретарю обкома партии по идеологии Ревняку, за то, что он содействовал приглашению Окуджавы... Тот встал пунцовый-пунцовый. Потому что когда смотрел списки, возмутился: «Его же из партии исключили. Давай вычёркивать!». Я говорю: «Николай Алексеевич, можете меня вычеркнуть вообще из этой жизни, но его - я не позволю».

Традиционно мы делились на группы и разъезжались по районам области. В тот год в моей группе был лауреат Ленинской премии, автор «Брестской крепости» Сергей Смирнов, детский писатель Яков Аким, Алексей Смольников, Марк Соболь, Булат Окуджава. Мы полетели в Нерчинский завод. Булат опять говорит: «Я же не летаю…». А я ему: «Ан-2 - самолет маленький, на нём не страшно, это не ТУ-154». Летели рядом. И никто не знал, что за спиной Окуджавы – маленькая дырочка в обшивке. И ему всю дорогу дуло в спину (Ан-2 - не Ту-154, утеплителя в нём нет, только дюралевые листы). Прилетели – и Булат загремел в районную больницу с воспалением лёгких. Мы выступаем, и вдруг в середине встречи открывается входная дверь – красный от высокой температуры, с гитарой заходит Булат, поднимается на сцену, начинает петь... А когда на подведении итогов в обкоме партии, первую почётную грамоту обкома партии Александр Иванович Смирнов вручил Окуджаве, еще исключённому, Булат сказал: «Ну, слушай, первый раз я вижу такой обком и таких секретарей…». Приехал в Москву, а там уже дело из райкома отозвали – остался он в партии.

Такой. Кто ещё столько раз ходил на встречи со школьниками?

- Если в добрые времена читало процентов 70, то теперь хорошо, если наберётся 7. Я на каждой встрече говорю: «Ребятишечки, не смотрите вы в этот чёрный дурацкий ящик. Потому что всё, что через него приходит – уходит моментально. То, что прочитали в книге, остаётся безвременно»… Послушают ли? А про меня в детстве бабки судачили, что, наверное, сумасшедший мальчишка. Жили мы на станции Кука, время было военное, и того же керосина не было. А я на чердаке, чтобы никому не мешать, умудрялся читать до рассвета. Из сливок коровьих масло собью, в блюдечко – фитилёк. Читал взахлёб все детство.

А теперь вообще писателей нет на слуху. Хороших книг-то тоже ведь нет. На лотках детективы, а стоящие книги выходят такими малыми тиражами, что до нас не доходят. А если и доходят, то все равно никто не знает, что это за писатель… Сейчас любую муру можно издать – только заплати. ...Просить я не умею, и не люблю, и ни у кого ещё не просил: «Подайте Христа ради на издание книги».

...«Позвонить Граубину», «позвонить Граубину», «позвонить Граубину» - на разных страничках, разными пастами. Мы договаривались о его авторских колонках на «Чита.Ру», когда он перестанет болеть. «Ну, что я буду писать? - растерянно спрашивал он. - Кому это интересно?». «Всем! - горячо убеждала я. - Пусть это будет что угодно, что хотите - хоть заметки на коленке в поликлинике». «Ну, хорошо, - согласился он. - Вы позвоните через несколько дней, когда я перестану хандрить, приезжайте и договоримся».

Не позвонила. Не перестал.