«С одной стороны, мучитель и убийца, а с другой — герой?» Правозащитница Ева Меркачева — о том, можно ли на СВО смыть кровью преступления

Известная исследовательница жизни заключенных в России, правозащитница Ева Меркачева презентовала в Екатеринбурге книгу о легендарных преступниках «Громкие дела: преступления и наказания в СССР». Перед выступлением в «Ельцин Центре» корреспондент E1.RU узнал у нее, почему женщины убивают и надо ли отправлять осужденных преступниц на СВО, а также как помогать участникам боевых действий возвращаться в мирную жизнь.

— Вы наверняка в курсе недавнего предложения свердловского депутата Вячеслава Вегнера отправить женщин-заключенных воевать. Он утверждает, что они сами пишут ему с такими просьбами. Как вам оно?

— Я очень плохо к этому отношусь. Во-первых, никто не сможет подготовить их в кратчайшие сроки так, чтобы они стали профессиональными санитарками, для этого требуется время. Во-вторых, это женщины, им [на СВО] делать нечего. Все эти преступницы — несчастные, которые пошли на нарушение закона в силу каких-то обстоятельств. Среди них очень мало жестоких людей.

90 процентов убийц-женщин — это те, которых муж терроризировал, или кто-то еще, и они взяли нож и убили [мучителя]. Или она стала наркотики продавать, чтобы как-то выжить, потому что у нее больные дети. Мне кажется, что не в природе женщины совершать преступления. Ей не надо драйва, поэтому каждый случай, когда женщина попадает за решетку, — это настоящая трагедия. Им нужно помочь, а не отправлять их туда, где еще страшнее, где льется кровь. Эти женщины и так травмированные.

У большинства из них есть дети, которые их ждут, престарелые и нуждающиеся в помощи родители. Нужно способствовать их скорейшему освобождению, ресоциализации, реабилитации, а не тому, чтобы их отправить в пекло, чтобы у них окончательно съехала крыша.

— Кстати, в вашей книге о самых страшных преступниках есть и женщины?

— Безусловно. Например, там есть одна история, которая касается царской России, — про легендарную Соньку Золотую Ручку. Моя задача состояла в том, чтобы рассмотреть подлинники уголовных дел, которые сохранились до сих пор в судебных архивах или в Госархиве, и описать, как всё было на самом деле. Взять, например, Золотую Ручку: о ней сколько фильмов сняли, а сколько написано книг! Легенды ходят, а как было на самом деле, какой она была?

В книге есть единственная фотография, которую сделал писатель Антон Чехов. Он приезжал на каторгу, где Сонька отбывала наказание. Мы можем увидеть ее престарелую, незадолго до смерти. А как она совершала свое преступление, что с ней происходило? Тут помогают подлинники судебных дел, ориентировки на Соньку. Она, как выяснилось, совершила побег из тюрьмы. Просто невероятно интересно, как она это сделала, тем более ты рассматриваешь настоящие материалы.

— Но мужчин-заключенных на передовую отправляли, это факт. И Пригожин подтвердил в своем ответе Вегнеру, что сейчас такие отправки прекратились. Почему вдруг, у вас есть ответ?

— Изначально не было никакой ясности, связанной с вербовкой заключенных. Мы только задним числом по крупицам смогли собирать информацию. Я, например, поняла, что отпускают тех, кто уже был помилован, то есть воюют уже собственно свободные люди, а не заключенные. Собственно, это подтверждается. И в таком случае, какие претензии, свободный человек делает свой выбор. [Почему перестали вербовать заключенных,] не знаю, всё меняется. Сейчас они сказали так, потом Пригожин опять появится и скажет по-другому. Видите, как он новостную повестку формирует: то убили кого-то кувалдой, то уже этот человек оказался жив и прощен. Мне в принципе всё это не нравится, потому что это манипуляция чувствами. Люди переживают, многие боятся насилия. С этим нельзя так легкомысленно обращаться.

— Этично ли, рассказывая о вагнеровцах, уточнять, за что они отбывали наказание?

— Конечно, это же не отменяет того преступления, которое человек совершил и получил срок. В таких случаях есть несколько нюансов. Первый: если такие люди освобождаются и отправляются потом в зону боевых действий, об этом должны знать потерпевшие, [система правосудия] должна уточнить их мнение. Представьте, мать, у которой убили сына, и убийца получил срок, допустим, 15 лет. Она узнаёт, что он отсидел только год, а потом поехал. У нее возникает вопрос: «А почему он не отбывает наказание?» А может, если бы у нее спросили, она бы сказала, что не против: «Пусть будет русская рулетка, выживет он там или не выживет». Но ведь потерпевших никто не спрашивает, и это мне непонятно. А это важно, иначе у нас сам принцип правосудия теряет свое значение.

Второй вопрос — что такое смыть кровью все преступления [как говорят про заключенных, которые ушли на СВО]?

Я считаю, что людям, которые совершили тяжкие преступления, нельзя позволять искупать свои грехи подобным образом, потому что они причинили столь сильный вред, что должны понести справедливое наказание. А еще в этом очень много подмен различных понятий. Сначала нам говорили, что не будут отправлять тех, кто совершил убийство, а потом оказалось, что таких [ушло воевать] много. Сначала нам говорили, что будут забирать из колоний только тех, кто имел боевой опыт, например, осужденных правоохранителей, а оказалось, что можно забирать и обычных бандитов.

Много недомолвок, манипуляций. Вербовка и призыв из колоний с самого начала не стали прозрачной системой. Если бы нам сказали: таким-то категориям осужденным предоставляется такое-то право, потерпевшие ставятся в известность. Но ничего этого не было, и мы узнавали только уже по факту, что называют героем человека, который на самом деле кого-то пытал и получил срок за пытки. А как у обычного человека в голове должно всё это соединиться: с одной стороны насильник, мучитель или убийца, а с другой стороны, что он же при этом герой? Происходит слом. Это очень нехорошо, на мой взгляд, потому что люди должны понимать: герои — это герои.

— Изменилось ли отношение к осужденным в обществе в результате того, что многие из них приняли участие в спецоперации?

— Для верного ответа нужны социологические данные. Мне показалось, что Пригожин пытался демонстрировать, что к этим людям относятся так же, как ко всем остальным, что они не «второго сорта» и имеют право на те же самые почести. Когда рассматривался какой-то вариант использования осужденных в регулярной армии, насколько я знаю, речь шла о том, что это учтется, но человека всё равно не освободят, а потом его судьбу будет решать суд.

Изменилось ли общественное мнение про заключенных? Не знаю. Общество у нас негативно настроено к преступникам в принципе, при этом у нас много сердобольных людей, которые понимают, что от тюрьмы и от судьбы не зарекайся. Не могу сказать, что их соотношение как-то поменялось после того, как заключенных стали вербовать. Наверное, было очевидно, что их погибает больше всего. Поэтому кто-то стал их очень жалеть, но опять же, не все. Другие возмущались самим фактом, что этих людей как будто поощрили отправкой туда. Но это зависит от самого отношения к появлению осужденных в театре военных действий.

— Отойдем от темы СВО. ФСИН любит рассказывать, как хорошо живется заключенным. Недавно они рассказали про одного осужденного, который заработал за месяц четверть миллиона рублей. Это красивая ширма или действительно в системе есть изменения к лучшему?

— И то и другое. Про хорошее нужно писать больше, потому что люди не должны так безумно бояться тюрьмы, как сейчас. Проходили опросы, по которым страх тюрьмы на втором месте после страха смерти, а такого быть не должно и тюрьма не должна ассоциироваться с местом пыток.

Общество должно показывать, что оно идет не в сторону карательной системы наказания, а в сторону исправительной. И эти [исправительные центры] — замечательная возможность для людей, проживая в общежитиях в этих центрах, выходить на волю, трудиться. Словом, это лучшее, что было придумано. А сейчас еще приняли закон о пробации, и он дает еще больше возможностей.

Практически за каждым человеком, который будет проходить пробацию, будут стоять кураторы. Они помогут ему найти работу, жилье, будут ему помогать. У нас сейчас 44 процента заключенных после отбытия совершают рецидив в первые три года на свободе и возвращаются в колонии, это катастрофа. Пробация поможет улучшить ситуацию, курировать заключенных будут специально обученные люди уголовной исполнительной инспекции, плюс будут привлекаться НКО.

Но это не исключает того, что происходят одновременно и пытки. Приведу «замечательный» пример: в прошлом году в одной из иркутских колоний человеку сломали руку. По этому поводу завели уголовное дело, его очень вяло расследовали, а когда адвокаты объявили, что пытки не расследуются, его взяли и тихонько отправили в другой регион. Мы подозреваем, что осужденного хотят вывести в зону СВО, потому что он сейчас в Ростове.

Власти отрицают сам факт пыток в Кировской области. Когда заключенные оттуда пожаловались нам на мучения, сообщили о пытках, мы пригласили прокуратуру, местных следователей, осужденные дали показания всем этим органам. Следователи не нашли ничего другого, кроме как возбудить против этих же осужденных дело по уголовной статье о клевете. А проверка, которую они провели, заключалась вот в чём (я читала результаты):

Осужденный говорит: «Меня такие такие-то люди пытали, били». А следователь региональный докладывает: «Я опросил таких-то и таких-то, они сказали: «Нет, мы его не били и не пытали», — поводов не верить им нет». Всё, дело закрыто, а против заключенного возбудили дело о клевете.

— Тем, кто вернется с СВО, мобилизованным, кадровым и бывшим заключенным, точно будет необходима реабилитация. Что для этого делается?

— Это одна из главных тем, которую СПЧ собирается сейчас отслеживать. Несколько человек из Совета будут курировать эту тематику. Мы уже получаем сообщения о том, как кто-то вернулся и повел себя в какой-то ситуации агрессивно, неадекватно. В этом нет ничего удивительного. Я, например, общалась с исследователем, который изучал преступления, совершенные ветеранами Чеченской кампании. Они совершали разные преступления, от грабежей до убийств. Он пришел к выводу, что причиной нарушения ими закона была как раз военная [психологическая] травма.

Чтобы потом нас не захлестнула волна жутких преступлений, наша задача оказать содействие и помощь людям при реабилитации. Для этого нужна государственная программа, над которой сейчас и работают. Думаю, вопрос будет решен, потому что есть поручение президента по этому поводу.

— Куда идти тем, кто возвращается уже сейчас, пока такая система только в разработке?

— Им нужно обращаться в департамент здравоохранения по месту жительства в первую очередь. Можно даже в свои военкоматы, там тоже просить помощи, можно обращаться в Совет по правам человека, мы будем координировать эту работу. Идея заключается в том, чтобы в конечном итоге к каждому такому обратившемуся приставить куратора, чтобы они знали, кому позвонить в случае чего. Этот человек сможет направить ветерана, помочь получить место в санатории или попасть на прием к психологу.

Последний вопрос про футболиста Александра Кокорина, который отсидел в колонии за хулиганство. Он сказал по этому поводу в интервью YouTube-каналу «Суперлига»: «Не жалею ли я? Как можно жалеть, если это уже произошло? Это огромный опыт, хорошая школа. Я как-то высказывался, что каждый нормальный парень и мужчина должен отсидеть, чтобы такую школу получить и прочувствовать. Это лайфхак, чтобы приводить в себя ребят, которые поплыли: на один-два месяца — в СИЗО». Согласитесь с ним? Ведь и Евгений Ройзман* недавно высказывался, что интеллигентному человеку полезно посидеть хотя бы 15 суток, чтобы до конца понимать свою страну.

— Ройзман* имел в виду каждого, кто высказывает свое мнение в период цензуры. А Кокорин сказал глупость, мне кажется. Ведь Павел Мамаев, его, так сказать, подельник, считает, что заключение ничего хорошего не дает в жизни. Я с ним совершенно согласна. Лучше обойтись без тюремного опыта.

Летом мы поговорили с Евой Меркачевой о пытках в российских тюрьмах и о смертной казни.

* Внесен Минюстом в реестр иноагентов.