Город обзор «Книжный развал»: Бог стал дворником, рыцари и «волшебный порошок»

«Книжный развал»: Бог стал дворником, рыцари и «волшебный порошок»

Еда, разговоры, тайны, старые персонажи – есть в книге для галочки. Но вот, кроме этой галочки, почти ничего и нет.

Среди гаджетов, интернета и роботов ещё есть место для простых историй о настоящем детстве и дружбе, индейцах и волшебниках. И для чего-то большего, серьёзного, тоскливого и вдумчивого – таких книг, что заставляют голову гудеть, думать и пытаться найти решение проблем. Хотя бы в мыслях.

Диана Уинн Джонс: «Волшебный витраж»

Это, наверное, первая книга Джонс, которая показалась мне скучной. Долго-долго ничего не происходит – обрывки встреч, намёков на тайны и волшебство. Они, как раз, вполне в духе сказочницы, но я не припомню, чтобы ещё хоть в одной книге им отводилось столько места – больше половины произведения. Поэтому ничего удивительного в том, что на «Волшебный витраж» у меня ушёл целый месяц.

Когда сюжет, наконец, начинает шевелиться, читатель уже заснул, забыл, что там было в начале. И потому события воспринимаются вяло и без обычного энтузиазма. Да и персонажи книги кажутся откровенно слабее героев других произведений английской писательницы. Исключение, разве что, мистер и миссис Сток с их страстью к овощам-монстрам и капустной запеканке.

По мнению миссис Сток, Эндрю был обязан купить телевизор в гостиную, но Эндрю телевизор не одобрял и покупать не стал. Зато он приобрел холодильник и микроволновку – не обратив внимания на негодование миссис Сток – и прошёлся по всему дому с инспекцией, чтобы выяснить, где нужен ремонт.

– Холодильник и микроволновка! – сетовала миссис Сток своей сестрице Трикси. – Можно подумать, я буду замораживать хорошие продукты только ради удовольствия растапливать их обратно какими-то там лучами?!

читать цитату полностью

Трикси обратила внимание миссис Сток на то, что дома у самой миссис Сток имеются обе эти технические новинки.


– Я трудящаяся женщина, мне простительно! – возразила миссис Сток. – Дело не в этом. Я же тебе говорю, этот человек в облаках витает!


Каково же было её возмущение, когда она наутро явилась в дом и обнаружила, что Эндрю переставил всю мебель в гостиной – и теперь ему хватало света для игры на пианино, а самое удобное кресло переместилось к камину. У миссис Сток ушло всё утро, чтобы со стонами и кряхтением переставить все на прежние места.


Эндрю осматривал крышу и пристройку, и когда он вернулся, миссис Сток уже ушла; он немного повздыхал и передвинул все снова туда, где ему нравилось.


На следующее утро миссис Сток вытаращила глаза, ахнула и бросилась передвигать пианино назад, в раз и навсегда отведенный ему самый темный угол.


– Витает в облаках! – пробормотала она, налегая на пианино и запинаясь о ковер.


– Эти мне профессора! – пропыхтела она, растаскивая кресло, кушетку, стол и торшеры обратно на освященные традицией места.


– Да пропади все пропадом! – добавила она, заметив, что теперь ковер лежит наискосок – из угла в угол.


– Да ещё и пыль! – воскликнула она, рывком вернув ковер на место.


На борьбу с пылью ушло все утро.


– Теперь вам придется и на обед, и на ужин есть одну и ту же запеканку из цветной капусты! – сообщила она Эндрю с нажимом, чтобы он сразу понял: это намек.

Макс Фрай: «Мастер ветров и закатов»

К первой части новой серии о сэре Максе я долго не решалась подступиться. Герой снова возвращается в Ехо, чтобы «всё было по старому». По мне так – сомнительный сюжетный ход, хоть и понятный – приключения сэра Макса и его коллег в волшебном мире на мой вкус сильно… сильнее книжек-историй, рассказанных в кафе. Это я про серию «Хроники Ехо» - продолжение «Лабиринтов Ехо». Только змея не может залезть обратно в сброшенную шкуру, особенно если скинула её пару-тройку лет или вечностей назад.

Сэра Макса втиснули обратно, и нас пытаются убедить, что это норма. Но книжица в итоге выглядит беспомощной попыткой автора сказать нам: «А давайте притворимся, что ничего не было. Ни в какие другие миры Макс не уходил. Жил здесь себе жил. Возродим дух «Чужака» (первой книги о Максе), избавимся от старых ненужных персонажей, заведём новых. И всё будет здорово, как и раньше!».

А не будет. Это как история дворника, которые обрёл божественное могущество создавать и уничтожать миры, живых существ, путешествовать по иным мирам, встречается с кучей интересных людей, разгадывать тайны. Но решил просто вернуться домой – потому что тайны асфальта, совков и мётел – самые загадочные на свете. В это можно было бы поверить, будь главный герой кем-нибудь другим, а не любопытным Максом, которому до всего есть дело. Герой, которого мы видели в последних, вполне мог бы наведываться раз в десять лет к старым друзьям в Ехо, чтобы выпить чашку камры, ходить по городским улицам, вздыхать и улетучится в никуда снова. Так даже интереснее – уходить и потом возвращаться. Вполне в его духе.

Но он зачем-то вернулся, дурак. И вроде бы, тот же Макс, те же шутки. А всё-таки не то. Праздная болтовня персонажей стала предсказуемой и утомляющей, харизматичных старых героев задвинули на задний план – это я о Мелифаро, Кофе и Меламори . И всё, что было раньше достоинствами серии, резко стало недостатками, потому что недотянули во всём. Еда, разговоры, тайны, старые персонажи – есть для галочки. Но вот, кроме этой галочки, почти ничего и нет.

Мы тогда, помню, долго глядели в окно и молчали. Так часто бывает, когда сказать нужно слишком много, и все одинаково важно, поди пойми, с чего начать. На моем плече дремал буривух Куруш, который так обрадовался встрече, что великодушно согласился использовать меня в качестве насеста. Подобная честь выпадает, прямо скажем, не каждому. Даже Джуффин, которого мудрая птица считает самым главным человеком в Мире, далеко не ежедневно наслаждается такими проявлениями фамильярности.

Ну или нежных чувств.

– Все-таки очень странно я себя тут ощущаю, – наконец сказал я.

– Как будто вернулся домой и одновременно – в полную неизвестность.

– Просто полная неизвестность – это и есть твой дом, – заметил Джуффин.

Ю Несбё: «Доктор Проктор и его волшебный порошок»

Ю Несбё – популярный норвежский писатель. Известность и множество ему принесла серия детективных романов о Харри Холе, но автор решил не останавливаться на достигнутом и занялся романами для детей. Серию детских книг и открывает «Доктор Проктор и его волшебный порошок».

Начиная читать этот роман, я рассчитывала на лёгкую, но неглупую историю от известного писателя. Под названием мог скрываться какой угодно сюжет и «волшебный порошок». Герои могли научиться летать, вызывать грозу, выращивать деревья со скоростью света, но вместо этого волею автора доктор Проктор создал «ветрогонный порошок». И если вы думаете, что такой порошок позволяет управлять силами природы, то сильно ошибаетесь.

Ветрогонный порошок доктора Проктора был создан для того, чтобы «пускать ветра» из человеческого организма. И это первая, но далеко не единственная странность, с которой читателю предстоит столкнуться в этой книге.

Безумный сюжет, анаконда в канализации, тюрьма, из которой невозможно выбраться, – в нескольких словах роман можно описать именно так. Неудивительно, что в этой мешанине из сказок и штампов не нашлось места ни для морали, ни для интриги. Поучительным можно назвать лишь один диалог, в котором главные герои обсуждают своих обидчиков – двух парнишек, которые держат всю школу в кулаках.

— Эти два парня, Трульс и Трюм, — уточнила Лисе, — они двойняшки и живут на Пушечной улице. Мне тебя жаль.

Булле пожал плечами:

— Трульс и Трюм живут везде.

— Как это понимать? — спросила Лисе.

— На каждой улице есть свои трульсы и трюмы. От них не избавишься, куда ни переедешь.

Джо Хилл: «Коробки в форме сердца»

Как и многие другие книги, роман Джо Хилла я начала читать по воле случая. Просто ткнула наугад в давно составленный список желательных к прочтению историй и попала в «Коробку в форме сердца».

О том, что Джо Хилл – старший сын мэтра ужасов Стивена Кинга, я знала уже давно. Во многом именно родство этих двоих заставляло меня оттягивать момент прочтения «Коробки в форме сердца», ведь романы Кинга мне не по душе. Его «История Лиззи» и «Стрелок» в своё время не оставили во мне особенных чувств и эмоций – то ли тогда я ещё не доросла до этих романов, то ли попросту – не моё.

Но творчество Джо Хилла мало похоже на книги его отца. Вместо того, чтобы оттягивать интригу до последнего, Джо сразу же вываливает на тебя всю суть, кроме самого интересного – финала. Практически невозможно самостоятельно догадаться, чем закончится путешествие 54-летнего рок-музыканта и девушки, которую он зовёт Джорджией. Подсказка: ничем хорошим. И вовсе не из-за приведения, решившего их преследовать, но из-за призраков прошлого. Истории, начавшиеся за годы до описываемых событий, закончатся на страницах книги.

Героев Джо Хилла нельзя назвать ни хорошими, ни плохими. Они думают о смерти, планируют убийства, бегут от самих себя, совершают ужасные вещи, но при этом любят собак и заезжают к бабушке Джорджии, несмотря на то, что очень спешат. Только глядя на персонажей на протяжении всей книги, понимаешь, что самое страшное в этой истории – не призрак и потусторонние силы, а то, что делают реальные люди.

Джуд не совсем представлял себе, что делать дальше, поэтому заварил чаю. Простые, доведенные до автоматизма движения – наполнить чайник водой, отмерить заварку, найти кружку – обладали способностью прояснять мозг, замедлять время… придавать смысл молчанию. Он стоял у кухонного стола и ждал, когда закипит вода.

читать цитату полностью

Паники не было. Осознав это, Джуд испытал некоторое удовлетворение. Он не был готов уехать отсюда и сомневался, что бегство ему поможет. Куда он отправится? Где будет лучше, чем дома? Джессика Прайс сказала, что покойник принадлежит ему и последует за ним повсюду. Джуд вообразил, как он садится в кресло в салоне первого класса рейса на Калифорнию и обнаруживает рядом мертвеца с черными каракулями вместо глаз. Он вздрогнул, стряхивая наваждение. Обороняться от призраков с тем же успехом можно дома. Во всяком случае, сначала нужно придумать, где спрятаться. К тому же Джуд не любил оставлять собак на чужом попечении. Раньше, когда он ездил в туры, собаки всегда путешествовали в автобусе вместе с ним.


И вопреки тому, что он сказал Джорджии, Джуд не имел ни малейшего желания вмешивать в дело это полицию или адвокатов.

Джордж Мартин: «Повести о Дунке и Эгге»

Я не любитель читать то, что уже видел в экранизации, ровно, как и наоборот. Хотя, признаюсь, любопытство раздирает после просмотра всех вышедших пяти сезонов «Игр престола» в ожидании шестого, так и хочется дочитать концовку в тексте. Но ведь с середины читать не начнёшь, а читать уже увиденное, как вы уже поняли, не моё. К счастью, цикл «Песнь Льда и Пламени» это не всё, что придумал про свою вселенную драконов и ходоков Джордж Мартин. Я говорю о повестях про Дункана и Эгга. Это эдакий книжный приквел, события которого разворачиваются почти за век до событий основной серии.

Если «Игры престола» - это сплошные интриги, заговоры, удары кинжалами в спину - всё ради железного трона. История о Дункане и Эгге, состоящей пока только из трёх повестей, показывает другое, настоящее. Там раскрыты как раз те идеалы, которыми и должен жить настоящий рыцарь и которых так не хватает большинству главных героев основной серии книг - честь, отвага и совесть. В повестях отсутствуют элементы фэнтези. Благодаря этим двум факторам эта серия повестей кажется самой что ни на есть реальностью. Никаких сказочных драконов и ходоков, а старые добрые рыцарские турниры, сумасшедшие, но справедливые рыцарские поступки и пиры-пиры-пиры. В таком окружении главный герой – рыцарь Дункан Высокий, выбившийся с самого дна благодаря своему рыцарскому началу – предстаёт перед читателем как герой какой-то старой истории из серии легенд про рыцарей круглого стола, а он всего лишь вымышленный в наше время паренёк без истории и прообразов.

Серия повестей небольшая, но экшэна там хоть отбавляй. Рекомендую к прочтению всем – и любителям книг и сериала про «Игры престола», и любителям романов про рыцарей и Средневековье, и просто книголюбам. Особенно же, я считаю, интересно было бы почитать эти повести тем, кто только-только собрался смотреть сериал или читать основную серию книг. Так вам не придётся теряться в первых сериях или на первых страницах - сразу окунётесь в суть по самую макушку, да ещё и с открытым забралом.

Дунк в тоске повернул Грома и стал гарцевать перед этими равнодушными людьми. Отчаяние побудило его крикнуть:

— НЕУЖЕЛИ СРЕДИ ВАС НЕТ НИ ОДНОГО ИСТИННОГО РЫЦАРЯ?

Молчание было ему ответом. Принц Аэрион в отдалении засмеялся и заявил:

— Дракона посрамить нельзя.

Тогда послышался чей-то голос:

— Я буду сражаться за сьера Дункана.

Из тумана возник черный конь с черным всадником. Дунк увидел дракона на щите и красный эмалевый гребень шлема с тремя ревущими головами. Молодой Принц. Милосердные боги, неужели это он?

Лорд Эшфорд допустил ту же ошибку.

— Принц Валарр?

— Нет. — Черный рыцарь поднял забрало. — Я не собирался участвовать в Эшфордском турнире, ваша милость, поэтому не взял с собой доспехов. Мой сын любезно ссудил мне свои. — В улыбке принца Баэлора сквозила печаль.

Обвинители пришли в замешательство, и принц Маэкар послал своего коня вперед.

— Брат, в своем ли ты уме? — Он наставил одетый в кольчугу палец на Дунка. — Этот человек напал на моего сына.

— Этот человек защищал слабых, как подобает истинному рыцарю. Пусть боги решают, прав он или виноват. — Баэлор повернул черного Валаррова коня и поехал рысью в южный конец, поля.

Владимир Познер: «Прощание с иллюзиями»

Книжка написана в конце 80-х годов на английском языке для американского читателя и стала в США бестселлером. Для отечественного читателя Познер книгу перевёл к 2008 году. В ней автор к написанным 18 лет назад главам добавил курсивом свои замечания из конца первого десятилетия XXI века.

Из курсива можно понять, что за почти 20 лет известный телеведущий принципиальных позиций не сдал. Во всех бедах Советского Союза и России виноват Сталин. Коммунизм – химера. Дружбы народов в Союзе не было – всё враньё. Жертвами коммунистов стали чуть ли не десятки миллионов граждан страны, и нигде в мире никогда и никто над своим населением так не издевался. Отдельно описываются зверства русских – именно русских, не советских граждан, а русских людей. При этом Познер много и часто напоминает, что лично он не русский. Американец, француз – да, но не русский, нет.

Читать Познера удивительно. Человек получил в Советском Союзе бесплатное отличное высшее образование – он окончил Московский государственный университет. Работал с Маршаком. Много лет работал на блатных должностях на Гостелерадио, вёл знаменитые телемосты с Америкой, систематически ездил за границу, любил красивых женщин, вкусно, вероятно, ел и сладко, вероятно, пил. Всё это описывается как полная страхов и сомнений тюрьма для мыслящего человека. Познер в своей книжке героически борется с притеснителями и в итоге побеждает – ни разу не сдался, ни разу не согласился работать с КГБ, всегда был принципиален и всегда ненавидел замшелых партократов. В общем, почти что принц на белом коне. Точнее на остром карандаше.

Основная проблема в том, что автор не очень пытался описывать, что происходило в огромном Советском Союзе. История советской России второй половины XX века описывается сугубо сквозь призму личных переживаний Познера. Если Познера, который рвался на американскую родину, не выпускали из страны так часто, как ему хотелось, значит, трагедию заключения в тесной социалистической тюрьме пережило с Познером всё население. Если Познера пытались бить по рукам за неосторожность в высказываниях на иностранном телевидении, значит, вся профессия была в загоне. Если Познер получил долгожданную свободу говорить всё, что хочется, и ездить куда угодно, значит, Михаил Горбачёв принёс счастье всему прогрессивному населению СССР.

Я прекрасно при этом понимаю Познера – большинство из нас не историки и привыкли воспринимать современную историю сугубо сквозь призму собственных переживаний. Другой вопрос в том, что большинство из нас не пишут книги на многомиллионные аудитории, в которых авторская оценка очень противоречивых процессов довольно безапелляционно выдаётся за единственно верную.

И всё же читать Познера очень интересно – этого не отнять. У него прелюбопытная судьба – как раз для художественных книг. Он гражданин трёх стран, знает много языков, много и продуктивно путешествовал, работал на телевидении и радио СССР и США, был пропагандистом, пережил всех российских вождей от Сталина до Путина. Познер имеет уникальную возможность сравнивать российские, американские и европейские реалии, делает это с видимым удовольствием и без особых скидок для американской действительности. В конечном итоге, книжка славно написана, легко читается, насыщена фотографиями, сотнями жизненных историй. У автора всё в порядке с чувством юмора. Он не ханжа, пусть и очень странно относится к понятию чести, в том числе чести личных отношений. А открытое презрение ко всему российскому и русскому привычно для престарелой советской интеллигенции либерального толка сочетается с восхищением русской же литературой и искусством - как будто эти литература и искусство существовали автономно от российского государства и русской нации.

В конечном итоге Познер – многоопытный журналист, отдавший этой профессии почти всю сознательную жизнь. И для любого журналиста заочное общение с Познером важно и полезно хотя бы с точки зрения ответа на поставленные им вопросы и вымышленных споров на темы, которые никогда не будут вызывать однозначных оценок.

Дело в том, что журналисты, как и многие другие, страдают от некоторого налёта национализма, они как бы «болеют» за свою страну, за своё государство, волей-неволей становясь на позицию своих правительств. Нелегко справиться с этим чувством. Люди в принципе гораздо терпимее относятся к критике внутренней политики, чем к осуждению политики внешней. Критика своей страны, признание её неправоты (и признание тем самым правоты другого государства) часто воспринимаются как отсутствие патриотизма, лояльности.

читать цитату полностью

Отстаивая эту точку зрения, американцы часто ссылаются на слова генерала и политика Карла Шурца, произнесённые им в 1872 году: «Права она или нет, это моя страна». При этом они забывают, что это лишь часть цитаты. Полностью она звучит так: «Права она или нет, это моя страна. Если она права, мы поддержим её в этой правоте, если не права - надо её поправить».


Получив соответствующие подсказки от своих правительств, американские и советские СМИ десятилетиями вели холодную войну. Теперь, когда наметился сдвиг в отношениях, начинают меняться и СМИ. Меня же интригует вопрос: смогут ли журналисты когда-нибудь подняться выше принципа «ты — мне, я — тебе», сумеют ли они исходить из понимания своей ответственности? Поймем ли мы, что являемся не просто американскими или советскими журналистами, а прежде всего — гражданами мира, чья работа реально влияет на общественное мнение. Преодолеем ли свой узкий национализм?


Для этого придётся пожертвовать рядом священных коров, прежде всего принципом нейтральной журналистики. Я горячий поборник идеи, что журналист обязан сообщать факты и взгляды, вне зависимости от того, нравятся они ему или нет. Да, мы должны непредвзято говорить о том, что видим, а не о том, что хотели бы видеть. Но быть нейтральным — это уже совсем другое дело. В действительности нейтральность всегда притворна, в нас всегда живут симпатии и антипатии, и в девяноста девяти случаях из ста наш читатель/зритель/слушатель знает, на чьей мы стороне.


Журналист, который кичится своей нейтральностью, напоминает мне молодого человека из одной истории. Он загорал нагишом на пляже и вдруг заметил, что к нему приближается хорошенькая женщина. Не имея времени, чтобы натянуть брюки, он схватил лежавшую около него старую кастрюлю и прикрыл ею причинное место. Женщина подошла к нему и с улыбкой сказала:


— Спорим, я могу разгадать, о чём вы сейчас думаете.


— О чем же? — с трудом проговорил молодой человек.


— Вы думаете, что у этой кастрюли есть дно.


Наша «нейтральность» скрывается примерно таким же образом.

Умберто Эко: «Нулевой номер»

Появление нового романа у 83-летнего Умберто Эко я встретил с некоторым удивлением – мне казалось, что великий итальянец написал всё, что ему отмерила судьба, и ныне почивает на лаврах: читает лекции, занимается наукой или не знаю, чем там занимаются великие на лаврах. Ан нет – до сих пор пишет романы.

Про «Нулевой номер» неплохо написала литературный критик Галина Юзефович на «Медузе» (аккуратнее кликайте на ссылку, под ней очень странный вид рецензий – автор коротко рассказывает содержание, чем сразу больно бьёт по носу всех тех, кто книжку ещё не читал).

Я добавлю про то, что книжка, как и все прочие произведения Эко, написана отменным языком, с отличным чувством юмора, очень легко и как-то… воздушно. При этом Эко затрагивает достаточно серьёзные темы вроде принципов работы современных СМИ и послевоенной истории Италии – с реальной географией, персонажами и прочими картинками. Плюс неожиданный тезис, который я редко где встречал – про то, что действительно ценная информация в современном мире зарыта в ворохах информационного шлака. «Нулевой номер» про то, как сложно собрать историческую мозаику из разрозненных кусочков, которые заброшены в этот новостной винегрет. И про то, что работа по сбору таких мозаик часто оказывается сизифовым трудом, ибо финальный результат оказывается клоном какой-нибудь давно вышедшей в эфир передачи, которую почти никто не заметил. И про то, что современному человеку интересна только современность – дела давно минувших дней и опровержение устоявшихся теорий реально интересны только профессионалам. Остальные покачают головой и покрутят ленту facebook (запрещённая в России экстремистская организация)-а дальше.

- Кто сказал: правда делает свободными? Эта правда освобождает всех от каких бы то ни было новых сенсаций. По сути дела, Би-би-си решила все проблемы. Кричи сколько хочешь, что римский папа ест на завтрак младенцев или что Мать Тереза Калькуттская подложила бомбу в поезд «Италикус». Тебе скажут, ну да, любопытно, отвернутся и займутся другими делами. Голову готова заложить, что об этой передаче газеты даже не упомянут. Ничто уже нас не зацепит в этой стране. Да и, право слово, чего мы тут только не перевидали. Нашествие варваров, разграбление Рима, истребление Помпеем галлов, шестьсот тысяч убитых в Первой мировой войне, адскую Вторую мировую. Что тут уж меняет сотня-другая человек, на которых потребовалось сорок лет, чтоб их поочередно попереубивать. Двурушничество спецслужб? Кто способен ещё впечатляться, помня, что творили шпионы Борджии? В Италии всегда были в моде кинжалы и яды. Такая уж традиция у нашей нации. Что бы до нас ни доводили, мы в ответ – подумаешь! Видали мы дела и похуже. И вообще ещё неизвестно, правда ли это. Если нам врали Соединенные Штаты, спецслужбы половины Европы, наше правительство и наши газеты, почему бы не врать Би-би-си? Единственная серьёзная проблема гражданина – как не платить налогов. Если в этом у нас удача, пусть те, кто нами командует, делают всё что им вздумается. Всё равно они интересуются только своей кормушкой. Аминь.

Наварр Скотт Момадэй: «Дом, из рассвета сотворённый»

К творчеству авторов, которые находятся в поиске своей культурной идентичности, сейчас особый, повышенный интерес. И богатый материал для изучения в этом смысле нам подарили Соединённые Штаты Америки, знаменитый «плавильный котёл», «лоскутное одеяло». Тут и афроамериканская литература, и азиатско-американская, и литература чикано – мексикано-американская литература, японо- и филиппино-американская, американо-еврейская и это не полный список. Действительно, книги авторов, принадлежащих к нескольким культурам одновременно, привлекают особой тематикой – поиском себя в самом широком смысле, идентификацией себя в мире, пространстве, культуре, судьбе народа. Главенствующее место в этом списке, на мой взгляд, должна занимать литература коренных американцев – индейцев. Их судьба самая трагичная – покорённый народ должен был либо забыть всю свою культуру, либо приспособиться к новой, соединить в себе американца и индейца. Сделать это под силу было разве что внукам и правнукам тех, кто жил в резервации. Остальные же погибали в новой, чуждой для них культуре.

Наварр Скотт Момадэй – основоположник современной литературы индейцев США. Среди его предков были индейцы кайова и чероки, сам он вырос в индейских резервациях Юго-Запада. Одна из его книг – «Дом, из рассвета сотворённый». Книга, которая притягивает к себе своим поэтичным, мистичным названием. Повествует она об индейце по имени Авель, которого призывают в армию, и он, покинув резервацию, сталкивается с большим «не-индейским» миром и его ценностями. И этот мир ломает его, потому что он не захотел становиться американцем, а индейцем остаться не смог. Герой не смог уравновесить в себе две культуры, призвать их к перемирию. Человеку невыносимо находиться между двух миров и знать, что ни в одном из них ему нет места.

Читать книгу было трудно. Первую треть книги потому, что не только не понимаешь с кем происходят описываемые события, но и когда они происходят. Хронология выстраивается в голове только в самом конце, расставляя всё по местам. Через поэтичные отступления с описаниями природы иногда приходилось пробираться, как через чащу. Я сначала подумала, что это из-за несовпадения менталитета автора и читателя. Но оказалось, что к ритму повествования нужно просто привыкнуть, приноровиться к «поступи» своего спутника – рассказчика. После прочтения нескольких глав я заметила, что мысли мои стали течь так же плавно и мелодично. Ритм книги на некоторое время стал ритмом моего мышления и это принесло мне покой и гармонию.

Трудно было читать ещё из-за того, что я нашла не очень удачный вариант перевода. В тексте встречалось очень много ошибок, опечаток, на которых я спотыкалась. Но, к сожалению, Наварр Скотт Момадэй не так известен в России и вариантов у меня было не много.

«Дом, из рассвета сотворённый» – это книга о трагедии целого народа, но вместе с тем, это книга и о силе этого народа, о его красоте и мудрости, о целительности слова и родной земли.

Но он несчастливый. Месяца два все шло хорошо. И дальше бы тоже, возможно, если бы его не теребили. Если бы… За таких, как он, поручиться трудно; но его, вдобавок, теребили. Из надзора, из бытоустройства, из отдела релокации – все приходили, вечно донимали разным. Знать им надо, как дела, ведёт ли себя смирно.

читать цитату полностью

Ему, должно быть, стало это действовать на нервы – особенно поучения насчёт пьянства и гульбы. И все они его предупреждали. Мол, чуть только во что встрянет, тут же опять в тюрьму вернётся. Должно быть, вечно это тяжелело в его мыслях, забыть не давали ему никак. Иногда и меня о нём расспрашивали, и я им говорил, что у него все идёт хорошо. А у него худо шло. И я знал почему, но не умел сказать им. Они всё равно бы не поняли. А человеку ведь надо привыкнуть, прижиться. Это всё равно, что едешь ты куда-то, где не был никогда, – и не знаешь, куда едешь, почему и когда тебе там быть, а все смотрят на тебя и ждут, и удивляются, чего ты мешкаешь. И нету тебе от них помощи, потому что не умеешь толковать с ними. Слов у них куча, и все что-то значат, а что, ты не знаешь; твои же слова тут не годятся, не такие они, не здешние, а других слов у тебя нет. Все тут иное, и не знаешь, как освоиться. Видишь, как все идёт помимо тебя, без тебя, и тревога берёт – а сможешь ли ты войти в ход этой жизни? И как войти, не знаешь, а ведь надо, выбора другого нет. И хочешь ведь вжиться, потому что видишь, как тут хорошо. Лучше всей твоей прежней жизни – деньги тут, одёжа, на будущее планы, продвиженье быстрое куда-то. Видишь все это, а как включиться, не знаешь: слишком густо все кругом тебя, и не ухватишь – слишком быстро все движется. Сперва привыкнуть надо, а привыкнуть нелегко. И нельзя, чтоб тебя теребили. Прогнать надо многое из головы, иначе мутить будет мысли. Помалу надо, полегоньку, и напиваться иногда, забываться. Нелегко привыкать, и тянет бросить.


Освободиться, уехать домой. Хочется ведь чувствовать себя на месте, не на чужбине. Подымишься на холм этот, услышишь говор наш и пенье, и тянет домой. Но назавтра понимаешь, что ехать туда бесполезно; приедешь, а там ничего, земля только пустая да старики-старухи сидят сиднем, вымирают по одному. И это надо тоже выбросить из мыслей. А они все ходят и предупреждают, покоя не дают ему. И скоро я увидел, что замутили ему вконец голову.

Джон Бергер: «Искусство видеть»

Как часто сейчас можно услышать, что современного искусства нет, а то, что так называют – и не искусство вовсе. Как часто кто-то говорит, рассматривая картину, скульптуру, фотографию, созданную в XX или в XXI веке: «Я бы тоже так мог. Мой ребёнок сделал бы лучше». От таких фраз меня бросает в дрожь.

Я не желаю присоединяться к толпе осуждающих и не понимающих. Я смело признаю, что плохо понимаю современное искусство и поэтому я берусь его изучать. После этого я буду иметь право его не любить, но смогу осмысленно объяснить свои чувства.

Первой книгой о современном искусстве, которую я взялась читать, стало «Искусство видеть» английского писателя и художника Джона Бергера (или Бёрджера, как вам будет угодно). Мой выбор пал на неё, так как она являлась прорывом для своего времени. Написанная в 1972 году, она представляет собой сборник эссе, книжную версию четырёхсерийного фильма BBC «Ways of Seeing» (дословный перевод – «Способы видеть»). Примечательно, что переведена на русский книга была только в 2012 году. Состоит она из семи эссе, четыре из которых нужно читать, а три – рассматривать. В последних содержится только подборка изображений без единого слова автора – для самостоятельного размышления.

«Искусство видеть» – интересная, написанная простым языком книга. Она увлекла меня с первой же страницы. Автор учит не просто смотреть на картину, а видеть её, понимать живопись. То есть для понимания современного искусства, нужно научиться понимать всё искусство в целом – осознавать, чувствовать отношения «художник-зритель», понимать, «кем изображения хотят сделать нас».

Конечно, не следует воспринимать эту книгу как догму, нужно просеивать политический подтекст, критику европейского искусства с левых позиций. Но самое главное, бесценное, что можно почерпнуть из книги – это новый взгляд на искусство, на живопись и даже на современную рекламу. Джон Бергер находит (неожиданную для меня) связь между европейской масляной живописью и рекламой. Я не напишу, какую – для того, чтобы передать дальше импульс познания, для того, чтобы кто-то тоже прочёл эту книгу.

Хорошей оценкой книги для меня является также то, что после прочтения каждой главы я рассказывала о прочитанном своим близким и друзьям, я очень хотела обсудить то, что узнала. Книгу нужно прочитать не только и не столько для понимания искусства, сколько для зарядки ума, для встряски своего мышления, которые полезно делать как можно чаще.

Изобретение камеры изменило и способ видения картин, написанных задолго до того, как камера была изобретена. Первоначально картины были неотъемлемой частью здания, для которого они создавались. Зайдя в раннеренессансную церковь или часовню, можно почувствовать, что росписи на стенах изображают внутреннюю жизнь этого здания, что в совокупности они формируют его память – в такой степени они были частью того здания, и только его.

читать цитату полностью

Уникальность всякой картины была частью уникальности того места, где она висела. Иногда картина перевозилась с места на место. Но никогда её нельзя было увидеть в двух местах одновременно. Когда камера воспроизводит изображение, она разрушает его уникальность. В результате меняется его значение. Или, вернее, значение умножается и разбивается на много значений.


Яркая иллюстрация этому – то, что происходит, когда картину показывают по телевизору. Картина входит в дом каждого телезрителя. И вот она там, у него, в окружении его обоев, его мебели, его воспоминаний. Она входит в атмосферу его семьи. Она становится предметом для их разговора. Она приспосабливает своё значение к их значениям. В то же время она входит и в миллионы других домов и в каждом из них оказывается увиденной в разном контексте. Благодаря камере не зритель приходит к картине, а картина приходит к зрителю. В этом путешествии значение картины меняется.


Можно, конечно, доказывать, что все репродукции так или иначе искажают оригинал, а следовательно, исходное произведение в каком-то смысле остаётся уникальным. Возьмём репродукцию картины Леонардо да Винчи «Мадонна в скалах» [«Мадонна в гроте»].


Увидев эту репродукцию, можно пойти в Национальную галерею, посмотреть на оригинал и выяснить, что же в репродукции оказалось утрачено. Или можно забыть о качестве репродукции и просто вспомнить, увидев оригинал, что это знаменитая картина, которую ты уже видел когда-то на репродукции. Но в любом случае уникальность оригинала теперь заключается в том, что это оригинал репродукции. Воспринимается как уникальное уже не то, что на картине изображено; её основное значение обнаруживают теперь не в том, что она говорит, а в том, чем она является.


Этот новый статус оригинала – вполне естественное следствие новых способов воспроизводства изображений. Но именно на этой стадии в дело вновь вступает процесс искажения. Значение оригинала теперь заключается не в том, что он, один-единственный, говорит, а в том, чем он, один-единственный, является. Как его уникальное существование оценивается и определяется современной культурой? Он воспринимается как объект, ценность которого определяется его редкостью. Эта ценность утверждается и измеряется теми ценами, которые предлагают за него на рынке. Но поскольку это всё-таки «произведение искусства» (а принято считать, что искусство выше торговли), то утверждают, что его рыночная цена является отражением его духовной ценности. Однако духовная ценность объекта (отдельно от его смыслового посыла или назидания, в нём заключённого) может быть объяснена лишь в понятиях магии или религии. А поскольку ни то ни другое в современном обществе не является живой силой, то «произведение искусства» оказывается окружено атмосферой почитания, сравнимого с религиозным. Произведения искусства обсуждаются и преподносятся так, словно это святые реликвии – первые и важнейшие свидетельства их собственной долговечности. Прошлое, в котором они были созданы, изучается для того, чтобы дать объяснение этой долговечности. Они объявляются искусством в том случае, если их происхождение оказывается подтверждённым.

Наринэ Абгарян: «Манюня», «Манюня пишет фантастичЫскЫй роман» и «Манюня, Юбилей Ба и прочие треволнения»

Я прочитала все истории о подвигах Манюни и Наринэ, истории о двух дружных семьях – Абгарян и Шац. Три развесёлые истории о том, как хорошо быть ребёнком. И как страшно быть родителем такого ребёнка, как Каринка. Я прочитала три истории о детстве.

Прекрасная писательница Наринэ Абгарян описала совсем не моё детство – я не ходила на «Зиту и Гиту», не лазила по крышам, не жевала гудрон, да больше половины из описанного в книге я не делала. Однако почему же всё равно душа моя пела, теплела и плясала, когда я открывала эти книги? Я думаю, всё дело в том, что каждое слово, каждая строчка наполнена добром и светом, непосредственностью и радостью жизни, которые бывают в детстве. Оно продолжает жить в каждом из нас – это наши воспоминания, наши мечты и надежды. Да и мы сами никогда не перестаём быть детьми. Мы всегда дети для своих мам и бабушек. И нет ничего прекраснее этого.

У героинь книг было поистине разбойное детство. Вы от души повеселитесь, даже если не позволяли себе таких шалостей. Кто-то узнает себя в Ба, которая во времена тотального дефицита отстаивала право купить подарок сыну. Кто-то вспомнит, как отдыхал в летнем лагере. А кто-то вспомнит, что считал, что если скосить глаза и тебя стукнут по голове, то ты таким и останешься. А кто-то не хотел становиться взрослой тётенькой.

Книги про Манюню напоминают, как сильно ты ценишь свою семью. В ежедневной суете и мелких заботах иногда об этом забываешь, не чувствуешь так остро. Нет ничего важнее и нужнее человеку, чем его семья. Никогда её не заменить, никогда у тебя не будет воспоминаний добрее, светлее, чем воспоминания из твоего детства. От описания новогоднего торжества на лице появляется широкая улыбка. Рассказы о семейных таинствах – будь то вечернее чаепитие или поездка на пикник, будят твои собственные воспоминания. Любовь повсюду и прежде всего в наших семьях.

Манюня – это книга про детей, написанная для взрослых, чтобы напомнить им о детстве и помочь ненадолго вернуться в него.

P.S. Скажите своим мамам и папам, что любите их.

Часам к семи возвращаются с работы дядя Миша с папой, и, если на следующий день выходной, мы допоздна играем в лото и подкидного дурака, или же они садятся за шахматы, а мы, обступив их со всех сторон, бурно и многословно переживаем за проигрывающего. Если же назавтра надо в школу, то приходится возвращаться домой, и, пока мы с Каринкой делаем уроки, папа укладывает в нашей комнате Сонечку. Сонечка басовито ругается на папу, потому что укладывать он её толком не умеет, а колыбельную поёт так, что хоть стой, хоть падай.

читать цитату полностью

– Пой! – требует она.


– Си-ра-вор ло-рик, – послушно затягивает папа свою любимую песню Комитаса.


– Неть! Ису ядиясь пой!


– Что спеть?


– Ису ядиясь!


– Что-о-о-о?


– Ёюцка!


– Дети, – заглядывает в кабинет папа, – а что такое ёюцка?


– Это ёлочка! Она просит спеть «В лесу родилась ёлочка».


– А, ясно.


Какое-то время из детской доносятся его нестройные рулады про ёлочку.


– Хацю сёуньки вацьок! – неожиданно вклинивается беспардонным басом в папино душераздирающее исполнение Сонечка.


– Чего?


– Сёуньки вацьок! Ниязися!


– А что такое «сёуньки вацьок»? – снова заглядывает к нам папа.


– Серенький волчок. Придёт серенький волчок и укусит за бочок, – подсказываем мы.


Папа стоит какое-то время в проёме двери, глядит несчастными глазами то на меня, то на Каринку. Вид у него растерянный.


– Уже заканчиваю, – делаю успокаивающие пассы руками я. – Скоро приду тебе помогать.


– Вот спасибо, дочка! – светлеет лицом папа.


Когда, разделавшись с уроками, я осторожно заглядываю в детскую, он спит, подложив под щеку локоть. Сонечка лежит рядышком и нежно гладит его по щеке.


– Пьидёть сёуньки вацьок и укусит зя бацьёк! – шепчет она, убаюкивая нашего папочку.


В одиннадцать часов, если не брать в расчёт громкий храп Каринки, в доме воцаряется тишина. Сонечка тихо посапывает, уткнувшись носиком мне в плечо. По городу гуляет ветер – холодный, колючий. Гремит ставнями, метёт прошлогодний мусор, вертится волчком по дворам.


Я лежу в постели и думаю о том, как это невыносимо грустно, когда болеет мама. Потому что никому, никому её не заменить. Потому что она у нас самая любимая и единственная, и самая красивая, конечно же.


– Вырасту – обязательно придумаю лекарство от мигрени. Выпил таблетку – и голова мигом прошла, – твёрдо решаю я. – Главное, сильно поднапрячься и придумать хорошее лекарство. Качественное, и чтобы с адыкв… адакв… адекватным (во, наконец-то выговорила!) названием. Чтобы именовалось оно как-нибудь утешительно, типа «Таблетка от мигрени». А ещё лучше – «Счастливая таблетка от мигрени». Или вообще – «Мама, не болей»! Вырасту – и придумаю, – твёрдо решаю я и, наконец, проваливаюсь в сон.

Роман Сенчин: «Зона затопления»

Это «Прощание с Матёрой», только более близкое к нам. Близкое во всех смыслах — кого-то переселяют из зоны затопления прямо сейчас и совсем рядом с нами. Может быть, даже вот эта бабушка в войлочных сапожках и павлопосадском платке, вдруг пришедшая в «Эстье» за молоком, как раз оттуда? Поэтому и озирается так перепуганно. Может быть, новенькая в классе, где учится ваш ребёнок — странная диковатая девчонка, на ровном месте ввязывается в драки? Может быть, появился во дворе мужик, что по привычке тащит в городскую квартиру обрезки досок и ещё совсем годное жестяное ведро?

В хипстерском мире с вайбером, ламбруско, мультиварками и госуслугами кажется, что всех этих насильно переселённых людей нет. Как нет и старух, всё ещё держащихся за свои вековые ухваты и рассаду. Выстроенной в кредит лесопилки, которая только-только начала окупаться. Домов культуры, куда сначала бегали на танцы, потом — слушать приезжих лекторов, потом — кандидатов в депутаты, потом тихонько, с палочками, тащились на последние на этом месте стариковские посиделки.

Критики ругают автора за излишнюю «левиафанистость», но посмотрите на - иркутский Кеуль, попавший в зону затопления той самой Богучанской ГЭС, которая в книжке. Здесь только что жили люди.

Выбирать оказалось трудно и страшно. Да и большинство городов и поселков из списка были для местных пустым звуком – никто там никогда не бывал, знакомых не имел.

Слабо помогала и разложенная на сцене подробная карта края. На нее таращились, пытаясь сообразить, разобраться. Начальство подсказывало:

– Вот ваше Большаково. Это – районный центр, город Колпинск…

– Ну эт я знаю.

– Вот здесь, южнее, Канск, Заозерный… А вот Ачинск, Шарыпово, Абакан.

– Далеко-о…

– Там и климат мягче, абрикосы растут.

– Зачем мне абрикосы…

– Я в том смысле, что климат…

– Да мне бы где-нибудь рядом с рекой.

– А там, в Абакане, и Енисей, и Абакан…

– Мне бы рядом со своей бы…

– Ну вот Колпинск. Динамично развивается. И от вас совсем рядом.

– Аха, – встревал третий в это медленное обсуждение. – От Колпинска до реки – пешком не дойдешь.

читать цитату полностью

– Вот Богучаны ниже по течению, – начинало терять терпение начальство. – Отличный поселок. Мотыгино…


– Там тоже ГЭС строить хотят. Опять переселение будет.


– Правда, что ли?


– Да, – неохотно признавало начальство, – планы есть.


– Что ж это от реки-то останется?..


В тот раз заявления подали всего несколько человек – в основном одинокие. Выбрали места, где у них была родня или знакомые.


Начальство не торопило, тем более у него самого возникла путаница в списках. У краевого был один, у районного – другой, а здесь сельсовет предоставил третий.


– Это почему так? – морща лоб, пытался понять тот, кого местные прозвали Военкомом. – У вас в реестре почти на полсотни больше людей… Как это? Ведь вы же сами подавали… – И он покачал списком, который привез с собой.


– Но это когда было-то! – ответила сельсоветовская паспортистка. – Года два назад. С тех пор новые прописались. Люди не все сиднями на месте сидят.


– Что-о?! Как – прописались?


– Закон разрешает.


– Да это!.. – Мужчина особенно сильно стал похож на офицера, увидевшего вопиющий непорядок.


– Действительно, Станислав Борисович, – тихо, но слышно сидящим за столом заговорил молодой, в цветастой рубашке, – закон не запрещает регистрацию в зоне затопления.


– Не запрещает… – Военком потер горло и зло посмотрел на паспортистку. – Хорошо-о… Хорошо, мы проверим, кого вы тут зарегистрировали.


– А кого? Не китайцев же. Своих, граждан России, в соответствии с Конституцией…


– Да ведь мы так никогда их… – Военком мотнул большой головой на обсуждающих внизу, в зале, свою дальнейшую жизнь большаковцев, – никогда не переселим.

ПО ТЕМЕ
Лайк
LIKE0
Смех
HAPPY0
Удивление
SURPRISED0
Гнев
ANGRY0
Печаль
SAD0
Увидели опечатку? Выделите фрагмент и нажмите Ctrl+Enter
ТОП 5
Рекомендуем
Объявления