Приёмный покой. На самом деле нет

В 7.58 утра я несусь по двору краевой клинической больницы — планёрка в 8, и, уже забегая, успеваю впервые увидеть на вывеске: «Режим работы — круглосуточно». Сегодня наши режимы совпадают.

Пока в кабинете главного врача о прошедших сутках отчитываются — поступило, выписано, умерших, ДТП, наркотики — и убегают все отделения, я чувствую, как где-то уже включился невидимый рубильник. По понедельникам клиничка дежурит по городу, и с 8 утра скорые едут уже сюда.

На самом деле, быстро становится понятно, самый большой поток обеспечивает даже не скорая помощь, не направления из поликлиник, а самообращения. В дежурный день очереди к посту бывают с половины восьмого, и это проблема современного здравоохранения. И дежурной смены.

Я для маскировки надеваю белый халат и захожу в «аквариум». Так, а ещё «стекляшкой» называют пост экстренной госпитализации.

Внутри три медсестры, рабочие места для дежурной смены — три врача, а также для спускающихся по вызову врачей из других отделений — на них я сбилась со счёта. Сначала кажется, что стульев слишком много, но это я ещё не знаю, что часам к 12 притулюсь на тумбочке и буду радоваться, что отлично устроилась.

Вообще, в 9 утра это прямо Багдад, настолько тут спокойно. Доктор Миша и доктор Женя треплются про игры «в соньку», совсем как парни в редакции. Может быть, поэтому я недоверчиво слушаю завотделением Александра Валерьевича, как до 16.00 может поступить 100–120 человек, а в сутки - 200 и больше. «Вот вы зря не пришли в феврале, например, — говорят мне на посту. - Было 230, 240 в сутки…»

Эти объёмы сопоставимы с нагрузкой приёмного отделения НИИ скорой помощи имени Склифосовского, через которое в сутки проходит 150-250 человек.

И сразу самообращения.

- Можно проконсультироваться? — женщина показывает врачу распухшую руку мужа. - Дотянул, вот так вот распухло.

- Это у вас поликлинический случай, вам надо туда на приём.

- Так а если он умирает, смотрите, у него сепсис уже, может?!

- Вам нужно к хирургу в поликлинику.

- Вы мне отказ напишите, я поеду в поликлинику. Как ваша фамилия!?

- Портнов моя фамилия, вот мой бейдж, можете его сфотографировать.

«Мы если будем все панариции под видом сепсиса брать, у нас 400 человек в сутки будет», — объясняют мне. Я волнуюсь, что будут жаловаться. Обещают — непременно будут.

«Паспорт, полис, СНИЛС, ожидайте, вас вызовут по фамилии. Паспорт, полис, СНИЛС», — медсёстры оформляют непонятно откуда появившихся людей, за спинами которых и за толпой сопровождающих я не сразу научаюсь видеть приезды скорых. Оказывается, во всех смотровых уже по несколько человек.

Худой перепуганный мальчишка лет 18 послушно ложится, сдвигает джинсы.

- Температура есть, во рту сушит? Я сейчас буду давить на живот, меньше так болит? А так, а так? Одевайтесь пока, ждите здесь.

«Скорая привезла с острым аппендицитом, похоже, что так и есть. Сейчас дождёмся анализов и будем готовить на операцию», — комментирует по пути заведующий отделением.

Пока смотрела аппендицит — без меня уже приняли острый коронарный синдром. Вообще, про сложные случаи, когда скорая мчится с мигалкой, приёмник предупреждают диспетчеры. Называют диагноз, обозначают примерное время прибытия. Видимо, этот считался штатной ситуацией.

Приехали дедушка с дочерью. «На ногах язвы. И отёки, ноги вот так разбухли», — показывает она руками.

И, пока они ждут осмотра, сразу же — невысокий мужчина со страдальческим выражением лица и сумкой с заранее собранными вещами. У него спина. Спина — поликлинический случай.

- Вы в поликлинику обращались?

- Нет, у меня мурашки по ноге, немеет.

- Это всё признаки остеохондроза, вам нужно в поликлинику и лечиться амбулаторно.

- Ну а можно у вас прокапаться от этой ерунды. Платно если?

- Вам надо к терапевту в поликлинику по месту жительства.

Потом совсем юная девчонка с коликой. Но надо исключить всё остальное, пусть гинеколог посмотрит. Звонят в гинекологию.

В отделении постоянно другие врачи. Кардиологи, даже несмотря на то, что их двое, физически не могут уйти к себе, так и работают здесь. Очень часто — невролог, миниатюрная молодая Ирина Валерьевна. Дежурные хирурги работают бригадами, появляются по очереди, а иногда и разом — Палыч и Сергеич очень сосредоточенные. К дедушке с язвами на ногах приходит завотделением гнойной хирургии Борис Николаевич — я его узнаю, он этой весной стал почётным гражданином края.

- Мы его не положим, — отчаянно машет он рукой на выходе из мужской смотровой. Дочь дедушки толкает ему ближе телефон с фотографиями язв на ногах:

- Но у него сердце!

- Сердце я не лечу.

- Так у него отёки!

- Так они сердечные, отёки.

- Ну мне уехать надо из города, я его с кем оставлю?

- Мы в наше отделение не положим, поймите, надо, чтобы его кардиологи смотрели.

Деда продолжают обследовать. Дочь продолжает рассказывать врачам, что ей надо уехать.

За мной заходит медсестра: «Пойдём в чистую перевязочную, с Игорем Сергеевичем познакомишься». Игорю Сергеевичу зашивают лицо. Пахнет он так, что непросто стоять даже у входа. Ещё он чертовски пьян.

- Игорь Сергеевич, потерпите, — накрывает его сложенные на груди руки своими медсестра, держит, смотрит в окно. В окне летний день, люди ходят в шортах и футболках, дворники разматывают шланг и поливают газон.

(Потом, когда мы ближе к вечеру успеем сесть чаевать, я выясню, что это лайфхак: зовёшь бомжей по имени-отчеству — они слушаются).

«Таких, знаете, сколько ночью будет? Его скорая привезла. Куда он пойдёт? Будет спать до завтра». Можно подумать, завтра он пойдёт куда-то в особенное место, думаю я.

Пьяные и бомжи, знаю с дежурства на скорой — вечная война скорой и приёмника. Приёмник неохотно забирает проблему, думая, что скорая зря привозит. А у скорой нет других вариантов.

В итоге Игорь Сергеевич оказывается в «люксе» — под такое дело отдана целая смотровая, где до утра к нему присоединятся Екатерина Олеговна и Георгий Иванович. Все они изволят почивать на спущенных на пол носилках — чтобы не свалились, проснувшись.

- А вы-то спите? — спрашиваю я у заведующего.

- Вообще мы без права сна, — говорит он. - Но если есть возможность, пару часов дежурные, сменяясь, отдыхают.

Эта сложившаяся, вероятно, исторически практика, когда у врачей за суточным дежурством следует рабочий день с обходами, консультациями и плановыми операциями, у них зовётся привычкой, образом жизни. Я буду думать об этом утром по дороге домой. В глаза — будто песок насыпали, голова — плохо соображает. Пусть, может, пожалуйста, с правом на сон, хочется мне.

- А деньги суют? — мы стоим прямо под камерами в коридоре и выводимся на монитор посреди приёмного отделения.

- Нет, — мотает он головой.

- А камеры тогда зачем?

- Разные ситуации, в том числе спорные, на медперсонал, бывает, бросаются. Они давно стоят, мы привыкли.

В приёмное отделение, меж тем, заходит парень с ножевым ранением. Ну хорошо, не совсем с торчащим из тела ножом, с зашитым.

- Я не местный, из Хилка приехал, там просто сверху зашили и всё, а внутри болит.

Проникающее колото-резаное ранение нельзя зашивать без понимания, что с лёгким, которое оказывается проткнутым. Парня сразу кладут.

И почти подряд скорая привозит следующий повод для непонимания, уже с онкологическим диспансером. С ним, по-моему, воюют все. Скорая неохотно забирает или не забирает вовсе онкологических больных из дома. Больницы не могут не принимать.

- Я не буду плевральную полость дренировать, там всё в метастазах.

- Они не оказывают экстренную помощь.

- Давайте в реанимацию тогда поднимать, там работать.

Стол в «аквариуме» завален бегунками. Первый листок заполняют при поступлении, дальше он обрастает результатами анализов, историями болезни, какой-то ещё бумажной работой. Я насчитываю одномоментно 14. Это значит, что прямо сейчас в смотровых и перевязочных 14 человек — кого-то только начали обследовать, кто-то на КТ, МРТ или рентгене, у кого-то взяли анализы. В небольшую, по сути, комнату прямо набились врачи — сидеть негде, на мою тумбочку очередь, в гомоне я еле успеваю разбирать:

- Привезли одного — он скрылся. Если не найдётся, надо историю будет аннулировать.

- Посмотрите, анализы с панкреатитом готовы?

- Где ДЭП (дисциркуляторная энцефалопатия — Е. Ш.)? ДЭП к проктологам пошёл.

- Я бы хотел вас пригласить на консилиум в реанимацию.

- А вчера он почему не приехал? - Вчера обращаться не стал, подумал, что люди уже отработали. - Какой хороший человек.

- А у вас не путаются сейчас пациенты в голове? — спрашиваю я заведующего. Потому что у меня давно перепутались.

Он смеётся. И сразу перестаёт — привезли тяжёлого с пневмонией и одновременно парня в наручниках в сопровождении уфсиновцев.

В смотровых одновременно смотрят по 4–5 человек — и аккуратного дедушку, еле дошедшего из диагностического центра, и здорового парня, в голос стонущего от колики, и этого зэка — у него абсцесс, привезли вскрывать.

Сейчас схлынет, обещают мне, потом пойдёт вторая волна часов до десяти.

Я заглядываю через плечо к кардиологу, который любуется на пустой листок — направление из поликлиники:

- Вот, посмотрите — ни жалоб, ни анамнеза, диагноз один начали писать, зачеркнули — написали второй. Таких по кардиопрофилю поступает — ну, процентов 80. Только за сегодня из 12 мы положили двух с ОКС — острым коронарным синдромом. Остальные должны лечиться амбулаторно.

Это тоже проблема экстренной помощи: не только люди разучились ходить в поликлиники — поликлиники разучились работать.

ДПС привозит пьяного водителя с места ДТП. У него разбито лицо, ушиблена грудная клетка. Пока исключают повреждения внутренних органов, прямо в смотровой находятся понятые, мужик дует в трубочку, трубочка показывает 0,906 промилле — примерно 300 граммов водки на его вес.

- С результатом согласны?

- Да.

После 16.00 отделение заметно молодеет — на посту появляется дежурная смена Аюша, Светлана и Иван, которые более улыбчивы и начинают одновременно колотить данные пациентов и в бумаги, и в базу данных.

Система «Ариадна» в больнице ещё только внедряется, но уже очевидны её плюсы: позволяет быстро распознать больного, который уже поступал, отследить, в какое отделение он переведён, получить результаты анализов. Она же зелёным, жёлтым и красным цветами обозначает, насколько соблюдаются критерии оказания медицинской помощи — срочная она, неотложная или относительная.

- Тяжёлый ХОБЛ ждём минут через 10 максимум, — объявляет пост. - Нужна реанимация.

Дальше вокруг много раз повторяют странное слово ХОБЛ. Мне велено не отвлекать, когда напряжённая обстановка, и я гуглю, что это группа опасных болезней лёгких.

- Здравствуйте, а где тут буфет? — просовывается в окошко чья-то голова.

В открытую для каталок дверь одуряюще пахнет дождём и черёмухой. Мы ждём ХОБЛ.

Носилки закатывают прямо бегом. На них — почему-то сидя с поджатыми ногами — женщина в домашней одежде, прижимает к лицу кислородную маску, с усилием хватает воздух.

- Сатурация 68, диабет, сахар 9, — успевает перечислить врач скорой, прежде чем её увозят сразу в реанимацию.

Врачи приёмного опрашивают дочь, приехавшую со скорой.

- Она не даёт ничего — ни врача вызвать, ничего. Я чо сделаю? Вот так от скорой до скорой и живём.

И — никто дух не успел перевести — сразу второй тяжёлый, с внутренним кровотечением. Его тоже поднимают куда-то наверх, звонят: «Катим к вам, кровопотеря большая».

Я заглядываю в женскую смотровую и не сразу понимаю, что там происходит. Просто чувствую, что что-то страшное: женщина в розовой кофте, моргая, смотрит на врача:

- Как вас зовут?

- Куда мне идти?

- Назовите имя и фамилию, — громко и чётко повторяет терапевт.

- Со мной вот что приключилось...

- Имя и фамилию, пожалуйста.

- Вы меня не слышите? — растерянно спрашивает женщина.

- Назовите свой год рождения.

- Куда мне идти?

- Сумку убираем, — показывает врач на стоящую на коленях у женщины цветную сумку.

- Я Татьяна… Ой, всё, я заболела, я не могу дальше сказать, я не те совсем слова говорю.

- Подождите пока здесь.

Терапевт быстро идёт к телефону, я пулей выскакиваю за ней.

- Она скорой рассказывала, что сначала было онемение, потом нарушение поля зрения, теперь у неё ухудшилось состояние, добавились речевые нарушения. Она если вылежит МРТ — что-то там слева должно быть.

В восемь вечера тут в первый раз за день — что-то похожее на тишину. Но недолгую.

- Уважаемые доктора, «прогресс» привезли.

«Прогресс», я выяснила с утра, — прогрессирующая стенокардия. «Ремонт» — реанимация. Я машинально пытаюсь представить себе прогресс в ремонте, но никому не до языковой игры: мужчина на себе затаскивает товарища.

- В гараже занимались и полтела отказало. Заболел желудок, я присел — и отказало. Мы ножом руку тыкали — ничего не чувствует.

- Глаза закрываем, открываем, покажите язык, теперь оскал, поднимите руки, — это я уже знаю и немного выучила, так много раз при мне сегодня проверяли на инсульт.

Но у него, слава богу, кажется, всё же не инсульт, а ишемическая атака, следует из подслушиваемого мной консилиума, переходящего в обмен эмоциями:

- И он, значит, говорит — я четыре дня пил жёстко. Я спрашиваю — а до этого? А он — а до этого просто пил…

- Слушайте, а вот гемофилия типа А при сломанном бедре — это очень плохо или не очень?..

Это мужчины на смене. У девчонок свои, гораздо более близкие мне и очень точные, разговоры:

- Это ещё, тьфу-тьфу, не было ДТП крупных, а столько беготни. У меня после дежурства всегда носки тоненькие-тоненькие…

Серьёзный и какой-то просто необъятный, мне кажется, травматолог (это он спрашивал про гемофилию и он же, я вспомнила, накладывал мне швы в травмпункте, когда я зимой проткнула палец) продолжает рассуждать вслух. У него парень 27 лет со сломанным «в хлам» бедром.

- Куда гемофилика-то, в ремонт, может? Там хоро-о-оший перелом такой, оскольчатый, нехороший… Просто он лежит у меня, там бедренная артерия, он выкровит 3–4 литра и не проснётся. Я понимаю, что, может, я перестраховываюсь, но пусть мне тогда ответственный хирург скажет, что я не прав.

Приходит ответственный хирург, быстро поддерживает идею реанимации — в общей мест нет, но каталку немедленно увозят в кардиореанимацию.

Парни с поста отпускают медсестру поспать, она хлопает в ладоши, шутит: «До завтра меня не будить». Честно говоря, я понемногу начинаю ей завидовать, но держусь.

- Позвоните на этот номер через 5 минут, — говорит в трубку доктор Женя и обескураженно смотрит на коллег. - А Тищенко что, помер?

- Я его только что видел, 30 минут назад.

- Родственница говорит — позвонили, сказали, что помер.

- Да родственница пьяная была. Он и сам на низком старте уйти в психоз алкогольный. Им кто, кроме нас, мог позвонить-то?

Через 5 минут никто не перезванивает. И ни через сколько.

Дальше скопом идут пьяные. Привозят избитого мужика из бара «Кураж» на Кастринской. С этим «Куражом» реально что-то не так - то там вскрывают вены, то устраивают дебоши. Пока врач его осматривает, он терпит, жалуется на то, что его пинали по голове, но сразу после осмотра молча прошатывается через всё приёмное отделение, нащупывает дверь и вываливается в неё, несмотря на окрики. Его не догоняют. Через 10 минут его заводит экипаж полиции, приехавший разбираться с дракой.

Сразу же приезжает второй экипаж — пьяная тётка с кровоподтёками вместо глаз жалуется, что неизвестная соседка в Каштаке избила её и отобрала телефон.

- Я вообще не поняла, что она хотела, ну я там прилегла с мужиками, они афганцы, мы просто разговаривали и уснули. Может, она приревновала. И я помню просто — она у меня телефон выдирает.

Я тихонько отпираю кабинет завотделением, упираюсь взглядом в фотографию маслят на полке, разглядываю её. Потом выключаю свет, сворачиваюсь в клубок на коротком диванчике. Мерно гудит невыключенный компьютер, за окном дождь. В коридоре начинают громыхать каталки — так сильно, что я встаю, выхожу в коридор и смотрю на часы. Прошло 5 минут.

А привезли очередного бомжа. «Вот ему хорошо или плохо?» — вслух думаю я. Бомж спит, ему скорее хорошо. Его забрали из холодного подъезда в тёплую больницу. И я, честно говоря, вообще не вижу показаний, которыми руководствовалась скорая.

- Давай его спустим? Проснётся - свалится.

- Да он хорошо лежит… Хотя кому я вру, давай спустим.

Бригада хирургов в «стекляшке» считает своих — три в «ремонте», три аппендицита, одна грыжа, одно ножевое.

Хирурги ушли, парней на посту сменяет успевшая отдохнуть Света. И немедленно напарывается на приехавшую самостоятельно очень побитую, но очень нежную пару. У него рассечена бровь, а у неё свёрнут набок нос, но они успевают целоваться.

Он целует ей сломанный нос, глаза, висок. Может быть, это любовь. Но дальше начинается истерика:

- Нам срочно нужен нос, дайте врача, какая разница, что случилось, врача дайте. А можно без рентгена, пусть хирург просто — чик! — поправит. Где он, ваш врач, у вас столько этажей, что он там делает, почему не идёт, им надо сидеть и получать бабки, а нос их не волнует. Он же сейчас успеет зарасти, и ничего уже с ним не сделаешь!

Приходит девушка-лор в джинсовке поверх халата, ёжится, внимательно смотрит на орущую пару. Потом на нос:

- Он не сломан у вас, он набок ушёл, вы его уже ломали.

- Сделайте, как было, ведь был нормальный нос (рыдает), буквально час назад.

- Его надо ломать, чтобы сделать, как было, под наркозом, это плановая операция.

- Позовите лора!

- Я лор, алё. Он не сломан у вас.

Во двор вкатывается скорая с задыхающимся мужчиной лет 50. У него почему-то синяя лопатка, левая рука, бок. Его выскакивают принимать все, кто не занят, — «тяжёленький дядька».

Пара продолжает голосить, материться, рыдать:

- У вас что, реально нет хирурга сделать нос? Помогите же нам — мы там сами сидим его правим, нам врач нужен, он сейчас у нас зарастёт, что потом делать, вы же госуда-а-арство, вы должны нам помогать, вы обязаны, мы налоги платим, а врача дождаться не можем.

Им вызывают охрану. Спускается хирург из челюстно-лицевого отделения, сворачивает безумие:

- Это отёк, он пройдёт и будет лучше.

- Будет снова, как у меня был?? Нормальный нос красивый?!?

- Да, как у меня.

В пять утра немногие остающиеся в приёмнике молча смотрят перед собой, никто не травит байки, не смеётся, экономят заряд жизненной батареи. Монитор, показывающий вход в приёмный покой, становится светлее, ещё светлее. Это рассвет. Он как раз в 5.08, за три часа до конца дежурных суток.

Пока ещё в синих окнах отражается приёмное отделение со всеми его скандалами, скоростями, бедами и радостями, усталостью и ответственностью за людей, которые этого даже не замечают. Но вот-вот начнёт просвечивать мокрое летнее утро — каким оно должно быть, с поющими птицами, туманом и... острым коронарным синдромом, который везут по скорой.

С половины шестого в приёмное отделение начинают приносить отчёты по другим отделениям. В 6 кардиолог звонит родственникам умершего больного, доставленного несколько дней назад:

- Мои соболезнования, подойдите в десятом часу к лечащему врачу.

Мир взял паузу: на скорой пересменка, самообращения спят, поликлиники не работают. В больницу начинают приходить врачи — торопятся, встряхивают зонты, заглядывают:

- Как дежурство?

- Спокойное.

В «люксе» просыпается, чем-то гремит и прибредает к людям какой-то из бомжей. Может, даже Игорь Сергеевич:

- Я где нахожусь?

- Краевая клиническая больница.

- Это в городе?

- Кажется, да, - смеются.

- А как мне на ГРЭС попасть? Может, дадите 20 рублей на маршрутку?

Дежурный хирург, который накануне был серьёзный, трёт лицо ладонями, поднимает на меня глаза, наконец улыбается:

- Ну вот, теперь всех, кого вчера положили, будем сегодня дальше лечить.

Все фамилии пациентов изменены. «Чита.Ру» выражает благодарность руководству краевой клинической больницы и лично главврачу Виктору Шальнёву за помощь в подготовке материала и готовность к смелым экспериментам, медицинскому персоналу приёмного отделения за заботу, чай и умение делать свою работу в самых разных условиях.