«Тихим голосом говорю жестокие вещи». Интервью с зампредом Инной Щегловой о мужчинах, работе и слезах

Вице-премьер правительства Забайкалья Инна Щеглова курирует социальную сферу и часто отвечает на вопросы по профилю и не только: с ней можно говорить о политике, бюджете, зарплатах и районном коэффициенте. Главный редактор «Чита.Ру» Екатерина Шайтанова пошла нестандартным путем и спросила Щеглову о слезах, студенческих воспоминаниях и дружбе. Во время, казалось бы, легкой беседы выясняется, что Инна Сергеевна — достаточно жесткий человек с мужским характером.

Ниже приводится отредактированная расшифровка «Редколлегии» от 26 июня.

— Короткий блиц для разминки. Скажите, цветы или торт, если подарок?

— Цветы.

— А торт или мясо?

— Мясо.

— Если дача, то лежать в гамаке или солить огурцы?

— Солить огурцы.

— А лежать в гамаке?

— Лежать в гамаке можно минут 15. Там, в гамаке, неудобно.

— Если обращение на улице, то женщина или девушка?

— Девушка.

— У вас взрослый красивый сын. Как вы относитесь к потенциальной перспективе в каком-то времени среднесрочном быть уже бабулей?

— Вы знаете, я хочу быть бабулей, молодой желательно.

— Если проспали, то завтрак или макияж.

— Макияж.

— А завтрак?

— Завтрак на следующий день.

— Если ошиблись, то стоите на своем или признаёте ошибку?

— Признаю ошибку.

— Через сколько?

— В этот же день.

— Раньше была такая игра для студенчества или для вечеринок, называлась «Правда или действие». Знаете условия?

— Нет, у нас не было такой игры в студенчестве. На социально-психологическом факультете не было точно.

— Я вам быстро расскажу правила. Собирается компания, в которой по очереди каждого спрашивают: «Правда или действие?» Если он выбирает правду, то ему задают какой-то коварный вопрос и он на него должен ответить правду.

— А если действие, что-то должен станцевать.

— Ну примерно, или скукурекать, или, не знаю, что-нибудь еще сделать. Так вот, если правда или действие, то у вас правда или действие?

— Правда.

— Блиц кончился. Давайте правду. Почему вы не уехали?

— Куда?

— Куда-нибудь — в Москву, в Калининград, в Сочи, в Питер, куда все уезжают, в Крым.

— Даже мысли не было никогда такой.

— Ну можно было уехать после школы поступать в институт в другом городе, можно было после вуза, наверное, уехать куда-то.

— После вуза точно нельзя было уехать никуда, потому что я и не рассматривала никакого варианта. Я предполагала, что я буду работать в Чите. У меня было три излюбленных места, мимо которых я гуляла всё время. Самые красивые места там, где были елки: это Профсоюзная, 18, где была служба занятости населения Забайкальского края, собственно говоря, куда я и попала; это городская администрация и Чайковского, 8. Заметьте, два из них уже сбылись.

Никуда не уехала и не предполагала. А учиться не поехала, потому что у родителей даже и не было мысли об этом. Я спрашивала, кстати, у них, почему меня не отправили куда-то учиться в другое место. Но здесь был выбор предопределен уже в лицее, потому что я выбрала социально-психологический факультет. Татьяна Константиновна Клименко (нынешняя и. о. министра образования Забайкалья. — Прим. ред.) была тогда моим проводником в лицее при ЗабГУ, и тогда даже, действительно, реально ни у кого не возникло мысли о том, чтобы уехать. Хотя мои одноклассники, одногруппники, те, кто учился со мной в лицее, очень много кто разъехался.

— Вы хотите сказать, что ни разу в голову не приходила идея о том, что надо куда-то переехать?

— Я единожды подумала об этом, когда была на перепутье как раз между работами. И тогда у меня была реально мысль: у меня самый главный и самый любимый город — это Санкт-Петербург, и я ничего бы не рассматривала, кроме именно этого города. И ни одного другого раза, чтобы прямо точно — всё, я уже здесь не могу, уезжаю, мне ничего не нравится.

— Никуда не поедете?

— Пока нет.

— А потом?

— А потом всё будет зависеть от того, как сложится моя жизнь, жизнь моего ребенка.

— Есть ли у вас место силы в Забайкалье?

— У кого-то есть какой какой-то маленький населенный пункт, где-то деревушечка, где-то местечко, а у меня место силы — это моя дача, уже очень давно. Я почему-то только там набираюсь энергии.

— А по региону в целом путешествуете или у вас нет времени? Командировки не считаются.

— Недавно была с очень большим удовольствием вне рабочего времени в «Тужи». Я люблю Арахлей. Очень мне нравится Арей. Люблю посещать Агинский Бурятский округ, и Могойтуй, и Дульдургу, она по дороге на Алханай — очень хорошее место, я очень его люблю.

— Кажется, вы начинали не в службе занятости, а в комитете статистики?

— Да, в комитете статистики.

— Это была мечта такая?

— На самом деле, когда я окончила социально-психологический факультет педагогического государственного университета, вышла социальным работником, была уверена, что сейчас социальные работники нужны как будто бы везде, реально мы нужны были везде, только вопрос: чем заниматься, что делать. Тогда был вариант распределения, я должна была поехать в Сохондинский дом-интернат, а он достаточно специфический.

— И вы сбежали в статистику?

— В общем, никто не принял такого решения меня туда отправить для соответствующей отработки. Дали мне вольную, так скажем, и я пошла на учет в службу занятости, но просто так на учете я стоять не могла, мне нужно было что-то делать. Как раз пришла перепись населения. И я почему была в статистике? Не потому что я там работала, а потому что я работала на переписи, руководила переписчиками.

— А хотели-то вы кем быть?

— А хотела вообще я быть домохозяйкой.

— Классная, кстати, мечта. Кажется, вообще вы к ней не движетесь.

— Никаких даже намеков нет на то, что это будет. Но мечта была такая.

Какая-то у меня была такая мечта, когда я еще училась в институте, либо хотела выбрать профессию психолога, потому что был социально-психологический факультет.

— И вроде бы было модно даже какое-то время.

— Да, это было одно время модно. Но потом я поняла, что как раз психологическая сама по себе работа очень сложна душевно. Можно работать сколько угодно с людьми, но вот чтобы быть психологом, нужно иметь внутреннюю какую-то силу. У меня, к сожалению, ее нет для того, чтобы быть психологом. Поэтому я выбрала просто работу с людьми. Потом мне предложили пойти в службу занятости как раз именно потому, что подвернулась вакансия специалиста первого разряда.

— Какая была зарплата у специалиста первого разряда?

— У меня даже хранится расчетка, там 2132 рубля, что ли.

— Это много или мало?

— Это было очень мало, тогда я могла на нее купить только один чайник. Я купила в подарок родителям чайник электрический.

— У вас был план возглавить службу занятости?

— Нет, никогда не было такого плана. И мне почему-то всегда казалось, что всё мое продвижение по службе какое-то случайное.

— Само собой как будто получается?

— Само собой получается, я к этому не прикладывала особенно никаких усилий. Понятно, что работаешь и выполняешь свою работу, да, качественно, да, за пределами своего рабочего времени, потому что нужно одно-другое: я занималась и статистикой, и аналитикой, и демографией — всем, чем возможно было заниматься, берешь и делаешь. Потом ушел у нас профсоюзный лидер, я возглавила профсоюзную ячейку. Это всё такое, чтобы организовать, всех повести.

И тогда, когда у нас уже пришла Любовь Владимировна (Азеева, была главой службы занятости с 2008 по 2015 год. — Прим. ред.) после Анатолия Ивановича Варьянова (глава областной службы занятости, руководил ведомством более 15 лет. — Прим. ред.), оба руководителя достаточно жесткие, я вообще не представляла себе, что эти люди могут меня видеть каким-то руководителем, тем более когда такой достаточно непростой был период. Но вот в результате получилось так.

— Но вы сопротивлялись или увлекались этим потоком назначений?

— Я не сопротивлялась.

— То есть вам делают предложение, вы соглашаетесь?

— Да, потому что это новый шаг, новый опыт, и лучше сделать, чем пожалеть, о том, чего не сделал.

— Это типичная для вас ситуация?

— Да.

— То есть если вдруг вам сейчас кто-нибудь предложит, не знаю, полететь в космос?

— Я рискну, если предложение разумное. Если кто-то мне предложит спрыгнуть с парашютом, я однозначно откажусь.

— А можете сравнить госслужбу тогда и сейчас? Посоветуете вы или нет нынешним выпускникам вузов пойти на госслужбу?

— Я очень много на эту тему думала. Когда я только пришла на госслужбу, мне казались люди, которые работают на Чайковского, 8, какими-то небожителями. Нереально было, допустим, человеку, простому специалисту, начальнику отдела, встретиться с губернатором, заместителем председателя правительства. И казалось, что на Чайковского, 8, очень высокие этажи и высоченные елки. И знаете, такой просто дворец.

— Сколько вам лет было?

— Мне было 23–25 лет. И мне казалось, что круче госслужбы просто не представишь. Сейчас госслужба, к сожалению, не имеет такого воодушевления у студентов, потому что, во-первых, вообще в целом сама ситуация поменялась, я не говорю о том, что ответственности не было тогда, она, естественно, была и за людей, и за то, что ты делаешь, и какие проекты реализовываешь, но просто, наверное, информационной доступности к тому, что делали тогда, так много не было даже близко.

И, конечно, молодежь не идет. Ну и заработная плата...

— Госслужба проигрывает зарплатой.

— Очень зарплата сильно проигрывает, муниципальная служба тем более. Идти на минимальный размер оплаты труда, когда ты можешь просто посидеть, например, вахтером где-то за те же самые деньги и без какой-либо ответственности, наверное, это лучше. Хотя я считаю, что, если у человека есть стремление управлять государством и вообще в принципе участвовать в процессах жизненных, не важно, сколько ты получаешь. Мы же все пришли не на большую зарплату и двигались постепенно. Я думаю, что, если человек захочет, он на это даже не посмотрит.

— Какой профессиональный праздник вы считаете своим?

— День социального работника.

— А насколько, по-вашему, госслужба, вся вот эта система меняет людей? Если, например, вспомнить вас в возрасте 25 лет, то что-нибудь осталось от той девушки или вы другая совсем?

— Осталось много чего. Но вопрос в том, кого меняет, многих меняет действительно госслужба. Не скажу, что я какой-то уникальный человек и меня ничего не поменяло, много чего во мне поменялось, но много чего осталось.

Самое главное в период госслужбы, когда у тебя практически нет времени на встречу с друзьями, не растерять их. Это очень печальная история, когда ты не можешь позвонить. Мы не общаемся месяцами, с некоторыми моими подругами, у меня их не очень много, и так, наверное, должно быть, можем не созваниваться полгода, год. Я говорю: «Скоро уже дети вырастут, станут большими, и мы встретимся только на свадьбе». В этом смысле человечность, конечно, потерять очень легко, потому что у тебя нет близких людей, вокруг тебя только одни коллеги.

Потому что когда есть задача и ее нужно выполнять, когда это выходит за пределы разумного какого-то срока, это обсуждение либо что-то еще, и когда ты не достигаешь этого результата, а с тебя его спрашивают, потому что за тобой стоят не только результаты, а еще и люди, и когда этого не происходит, ты тихим голосом говоришь жестокие вещи. Это единственное, что я бы в себе отметила, и я считаю, что это очень плохо.

— Когда начали замечать?

— Я это начала замечать, когда стала заместителем министра труда и социальной защиты.

— Какой этап в своей карьере считаете самым головокружительным?

— Ну, наверное, когда стала заместителем председателя правительства.

— А вы сомневались?

— Я вообще не сомневалась и очень хотела, потому что мне казалось тогда, до момента моего назначения, что я это могу. А когда я пришла и села в кресло, у меня был не то что страх и ужас, я, просто оглянувшись, поняла, что на самом деле каждый человек переоценивает свои возможности.

— Тут засомневались?

— Нет, я не засомневалась, это только подстегнуло меня к тому, что нужно больше погрузиться в здравоохранение, больше погрузиться во все сферы демографические, несмотря на то что я с ними работала. И тогда я поняла, что мне кресло, в котором я сижу, большое, это психологическое внутреннее состояние, и до определенного момента я это видела, понимала. Потому что мне никогда не стыдно спросить, но тогда первый раз я столкнулась с тем, что я не могу спросить, потому что у меня нет на это никакого права, я не могу посоветоваться, не могу спросить, мне это нужно узнать самой. Мне проще позвонить и посоветоваться, допустим, с кем-то из коллег моих из других регионов. Но потом я нашла выход, я приходила за советом к Александру Михайловичу [Осипову], а он меня направлял на какую-то такую историю.

— Насколько ваше жизненное счастье зависит от обстановки на работе? Может ли вам быть кайфово, если на работе происходит какой-нибудь безумный треш и наоборот?

— Очень интересный вопрос.

Если на работе треш, значит, и в жизни треш, значит, в принципе, у меня внутреннее состояние — состояние треша, потому что ничего в этой жизни просто и нет.

— А если на работе треш, но всё бросить и уехать на дачу, будет хорошо?

— Я никогда так не сделаю. Сначала надо сделать так, чтобы на работе не было треша, а потом только уехать на дачу.

— Сложно ли вам работать в мужском коллективе? Чувствуете ли вы как красивая умная женщина нежелательное внимание?

— Нет, мне очень нетрудно работать в мужском коллективе, мне труднее работать в женском.

— Почему?

— Не знаю почему. С мужчинами проще договориться. Просто есть определенный ряд не то что даже каких-то приемов, а абсолютно такие, скажем, прямые пути, по которым можно с мужчиной договориться, потому что я считаю себя вообще на самом деле с мужским характером, поэтому с мужчинами мне проще. Когда начинает в этот процесс вмешиваться еще одна женщина, это, к сожалению, не приводит ни к чему хорошему. Я считаю, что в мужском коллективе работать лучше.

— А лишнее внимание?

— Лишнего внимания я не замечаю, потому что, мне кажется, мужчины уже привыкли ко мне, особого внимания они ко мне не проявляют.

— Это обидно.

— Нет, они делают комплименты. Между прочим, надо отдать должное, все мужчины из нашего коллектива всегда замечают, что что-то во мне изменилось. Это очень приятно, конечно, особенно если я прихожу, например, на работу в нестандартном виде, например, в спортивном костюме, если это суббота, если я, допустим, приехала с дачи, говорят: «Похожи на человека».

— Используете слезы в качестве инструмента?

— Никогда. Я даже с родителями никогда не использовала слезы в качестве инструмента. Вообще, мне кажется, я плакать не умею, у меня нет такого. Хотя нет, я один раз плакала, потому что была расстроена. Мне нужно было идти на очень нужное и правильное мероприятие в моей молодости. Когда я надела всё то, что хотела надеть, поняла, что всё вообще не то, а ничего другого не было, а мне нужно было произвести очень хорошее впечатление. Со мной рядом сидела подруга, и я рыдала просто в голос, потом в результате пошла на мероприятие с опухшим носом, в джинсах, и всё прошло хорошо, никто даже не заметил ни меня, ни слёзы.

— Может быть, кокетство используете?

— Да, наверное, кокетство использую, но в некоторых случаях, потому что есть определенные такие моменты, когда это уместно.

— Слёзы тоже иногда уместны.

— Ну нет, я, честно говоря, не знаю, в каком моменте могли бы быть уместны слёзы. На кого? На Александра Михайловича [Осипова] слёзы подействуют? Нет, конечно.

— А уволиться хотите?

— Нет.

— Никогда не бывает такого, что прямо сейчас всё бросить и уволиться?

— Ну это же эмоциональный всплеск, например, желание написать заявление на увольнение, прямо взять бумагу, думаю: «Всё, уже нет ни сил, ни возможностей, ни терпения — иду и пишу», но не иду и не пишу.

— А вообще-то часто бывает?

— Нет, было дважды.

— Сколько в мире человек, которым вы можете показаться с гулькой и зареванной?

— Моя семья, понятно, и еще четыре человека.

— Подруги?

— Да.

— С мужчинами дружите или женщинами?

— С женщинами, и один мужчина есть, друг очень давний.

— Что думаете про то, что не бывает женской дружбы?

— Категорически с этим не согласна.

— Что думаете про то, что в дружбе мужчины и женщины кто-то из них обязательно надеется на секс?

— Наверное, согласна с этим.

— Какая вы, когда злитесь? Можно ли это визуально определить?

— Я даже, честно говоря, не знаю как.

— А кричать, злиться, топать ногами или тихим голосом говорите жестокие вещи?

— Да. Хотя дома я могу прямо кричать.

— Это вы просто на работе не позволяете себе кричать?

— Да, не позволяю себе на работе кричать, потому что я считаю, что это бессмысленно совершенно. Что можно добиться криком? Ничего, наступит ступор, и никакого действия со стороны человека я не увижу адекватного.

— А вас боятся вообще на работе?

— Люди говорят, что да. Хотя я считаю, что вообще милее меня просто не представишь.

— Если вдруг вам в ночи позвонит подруга и скажет: «Я убила человека, надо спрятать тело, вы поедете?»

— Ну это, конечно, противозаконно. Ну это же подруга.

— Ну да. Поедете?

— Честно говоря, не знаю, наверное, поеду, потому что это подруга.

— А если вдруг вы в ночи убили человека, будете звонить подруге или будете прятать самостоятельно со своей ответственностью?

— Буду прятать самостоятельно. Какой интересный вопрос, провокационный вообще.

— Почему? Это же про дружбу?

— Как можно говорить про убийство?

— Нет-нет, нет никаких убийств. Мне ничего не известно про данный факт. Я просто гипотетически проверяю силу женской дружбы... Насколько вы в жизни притязательны? Обязателен ли вам теплый туалет, анатомическая подушка, личный водитель?

— Совершенно нет.

— Можете ли вы жить в палатке, в сарайчике, в монгольской юрте?

— Совершенно всё равно. Вообще всё, что касается палатки, — это такой один из видов отдыха, который для меня предпочтительнее, нежели чем море, солнце, песок. Я бы лучше сделала так, с комарами, с костром, с паутами.

— Волосы дымом пахнут.

— Прекрасно, когда волосы дымом пахнут. Мы просто очень часто ходили в школе, в студенческие времена в походы на скалы: и на Дворцы, и на Сухотино, и на Алханай пешком. Туристический кружок — это, наверное, оттуда из детства осталось.

— Ваш брат — известный в городе фитнес-тренер. Чувствуете ли вы сейчас до сих пор ответственность как старшая сестра или уже нет?

— Уже нет.

— Когда кончилось?

— Кончилось это, наверное, года два назад, достаточно недавно. Но всё равно я не то что ответственна за него, я чувствую то, что всё равно я старшая сестра.

— Да, это не только про ответственность, это, наверное, про поддержку, про помощь.

— Да. Он самодостаточный совершенно человек, не нуждается ни в какой моей помощи, от слова «совсем» никакой. Но то, что всё равно он мой младший брат, я это чувствую, и он чувствует, что я его старшая сестра.

— То есть нагрузки, как в детстве, уже нет?

— Нет, конечно, я уже не хожу на родительские собрания, не зашиваю форму, не складываю ему ничего в школу, не хожу на родительские собрания в университете. Так было, родители работали, и в основном это была история моя.

— Вам не было досадно, что можно пойти гулять с подружками?

— Ой, вы не представляете, как было досадно, как я всегда плакала, ну как, условно плакала, просилась, я уже училась в университете, на что было сказано: «Младший брат, родители работают, бабушка старенькая».

— Вариантов нет.

— Вариантов нет.

— Вы одно время преподавали в вузе?

— Да.

— Перестали?

— Да.

— Когда перестало получаться совмещать?

— Как раз тогда, когда я пришла на должность заместителя председателя правительства.

— То есть вообще-то выбор этой должности еще и как будто бы лишил вас возможности преподавания?

— Наверное, да.

— А это было что — призвание, интерес? Почему вы пошли работать со студентами?

— Мне просто хотелось, чтобы дети узнали из первоисточника о практическом применении закона о занятости, потому что были у нас трудовые отношения, закон о занятости, были две дисциплины, которые я вела, потому что всё, что рассказывают в вузах, не всегда соответствует тому, что происходит. Вот мне хотелось, чтобы дети, когда выходят из университета, понимали, что есть на самом деле закон и все смежные с ним законодательные акты, из чего состоит вообще рынок труда.

— А ваше студенчество было спокойным или безумным? Как вы учились?

— Мое студенчество вообще было безумным.

— Почему?

— Потому что я ввязалась в кавээновскую историю, команда называлась «Торнадо».

— Это чья была команда?

— Забайкальского госуниверситета, не факультетская. Напомню, что у нас вообще была команда «Звездный винегрет». Потом он распался, все разошлись. И там некоторые из причастных к этой команде создали «Торнадо». Я с этой командой не ездила никуда за пределы, мы только исключительно здесь участвовали, и то ни в самих, так скажем, сценических постановках, а занимались всем, что было связано с организационной деятельностью этой команды, — подтанцовки, подпевки, организационные мероприятия не на сцене.

— То есть на сцене вы не шутили?

— Нет, на сцене я не шутила. У меня студенчество было такое достаточно насыщенное. Я очень люблю вспоминать эти времена. Очень рано и очень прекрасно поняла, что если ты ходишь на пары, то, во-первых, у тебя что-то остается в голове, а во-вторых, у тебя может быть автоматический зачет. Поэтому я исправно посещала на первых трех курсах абсолютно все пары, зачетка на меня сработала, потом в следующие два года уже можно было расслабиться.

— А есть у вас комплекс отличницы?

— Есть в некотором смысле.

— А сейчас в работе? Критично ли вам обязательно сделать хорошо?

— Да, очень критично.

— Что вы делаете, если не получается хорошо?

— Я злюсь сама на себя. Это злость выливается в определенные последовательные действия. Как только у меня появляется злость, так сразу находится решение, как сделать так, как надо.

— Как вы как выпускница педа относитесь к слиянию педа с политеном сейчас, к появлению общего вуза и ко всему, что с ним происходит сейчас?

— Сейчас я на него смотрю, мне очень обидно и больно, на самом деле. Он потерял тот статус, который он имел для меня, потому что, когда я поступала, у нас был очень большой конкурс — 7–12 человек на место. Абитуриентов было огромное количество, у нас столько было студентов, везде абсолютно все здания самого педа были заняты, во всех были студенты.

Когда я недавно зашла в один из корпусов и там прошло мимо меня всего 10 человек, я говорю: «А где все?», мне отвечают: «Тут просто один факультет». И это, конечно, очень плохо.

Мне обидно, что он потерял свои позиции очень серьезно. Не знаю, связано ли это именно с объединением. Возможно, педагогический университет и цвел бы дальше, и отдельно технический вуз, но технический вуз востребован по определению больше на территории Забайкальского края, по логике вещей, но, к сожалению, этого не случилось. И то, что наш вуз сейчас не выбирают дети, — это, наверное, самый большой показатель.

— А где у вас учится ребенок?

— В железнодорожном техникуме.

— Будет железнодорожником?

— Он учится на электроснабжении.

— Будет энергетиком?

— Изучает всё, что связано с электричеством, электроэнергетикой. С этим образованием можно работать где угодно, необязательно на железной дороге.

— Кто ведет ваши социальные сети?

— Я сама.

— Когда вы находите на это время?

— Некоторые посты пишет моя помощница Ирина, я, допустим, что-то там корректирую самостоятельно, что-то фотографирую. А в основном это происходит ночью. Если в процессе, то в машине.

— Не хотите ли вы добавить туда личного какого-то контента?

— Все мои подписчики спрашивают: «А где же ваш личный контент?» Мне почему-то кажется, что людям это неинтересно. Как-то получается, что эта часть такая очень личная, если хочется что-то написать, оно все время граничит с вот этим личным пространством и возможностью предать это общественности.

— Как будто вам немножко жалко делиться.

— Наверное, да. А может быть, потому что я не знаю этой грани, не могу ее никак нащупать.

— Или как раз знаете.

— Или, может быть, знаю, наоборот, где-то внутри себя.

— Насколько для вас важно мнение окружающих?

— В меру, наверное. В некоторых случаях очень важно, а в некоторых случаях мне кажется: «Ну и плевала я».

— А в процентном соотношении?

— Важно, наверное, 60%, не важно 40%.

— Читаете ли вы комментарии?

— Да, читаю. Хотя все ругаются на меня и говорят: «Не читай». Читаю комментарии на «Чита.Ру» всегда. Не читаю комментарии с ЗабТВ, когда даже мне скидывают что-либо из их, допустим, какой-то информации обо мне, ничего не читаю.

— Заставляете себя или хочется?

— Смотря какой контекст. Как только появляется крайне негативный контекст, то понятно, о чем там написано. А если, допустим, о чем-то хорошем, то интересно, как делятся люди на разные группы: кто-то за, кто-то против, особенно если мы смотрим на реакцию в виде смайликов.

— Что интересного там обнаруживаете?

— Удивляет вообще в людях одна единственная черта: ты не пишешь о том, что ты Иванов Иван Иванович, и готов оценить причем очень неприятными словами личность другого человека. Но ты скажи тогда: Иванов Иван Иванович, я Щеглова Инна Сергеевна, потому что это же моя претензия к тебе, ты знаешь, что я тебе в лицо это говорю. А когда ты подписываешься просто гостем и говоришь там обо мне, чего я только в своей жизни не сделала вообще.

— Что вы в своей жизни не сделали?

— Например, про то, что развалила службу занятости. Мне вот интересно, этот человек работал там или что? Или там, например, когда пишут, что с пособия по безработице, которое платили, я забирала часть себе. Тоже был один такой человек, который просто об этом написал. Как это возможно теоретически и практически, для меня вообще непонятно. Люди не знающие говорят о тебе и не идентифицируются самостоятельно. Я вообще за честность, ты сказал слово про меня, ну приди и скажи мне в глаза, я тебе скажу, так это или не так. Или, когда я выложила информацию о том, что я подала документы на пост руководителя [администрации Читы], мужчина пишет, что «нужны мужчины, идите лучше борщи варить» и всё в таком духе.

— Бывает, что обижают комментарии?

— Да.

— Вы что с этим делаете?

— Просто выбрасываю из головы и всё.

— Медитируете?

— Нет. Это, знаете, примерно то же самое, когда звонят мошенники, настаивают, начинаешь же по этому поводу трястись, но потом просто выключаешь телефон, и всё, этого мошенника нет, ну и комментариев тоже нет. И стресса по этому поводу тоже нет.

— Как вы как горожанка относитесь к уродованию деревьев в городе? Добрались ли до вашего двора люди с пилами?

— Нет, до моего двора не добрались. Я вообще считаю это безумием, просто каким-то намеренным уродованием города. Есть целый ряд иных форм борьбы с этой высотой, ну не по пояс же. Внутреннее состояние дерева после того, как его обрезали, это же... Ну хорошо, он веточки даст, веточки пушистенько постригут шариком.

— Шапочкой.

— Шапочкой, возможно, будет грибочек. Этого же дерева хватит на сколько? Ну на еще ближайшие 5–7 лет, потом оно просто сгниет, потому что обрезали неправильно. Всё, что с погодными явлениями у нас связано, никто не учел. Для меня это как ножом по сердцу.

Но если, допустим, принимают решение о том, что это дерево мешает, возьмите просто его срубите под самый корешок, посадите рядом новое, которое будете потом формировать. Я понимаю прекрасно, в чем беда тополей у Читы. Просто никто не занимался ими на протяжении последних лет 12, наверное, или 20. А сейчас, когда они вымахали под 10 метров, некоторые с пятиэтажный дом. Если бы его лет пять назад красивенько сделали, он бы не был таким страшным и высоким, на мой взгляд.

— А с точки зрения системы, вам кажется, что сейчас логично сделать с деревьями?

— На мой взгляд, нужно сначала полностью провести какую-то экспертизу. Есть специальное оборудование, которое может провести экспертизу жизнеспособности дерева.

— То есть условную инвентаризацию?

— И постепенно предложить как раз на замену эти деревья, не так, как у нас, спилили и стал пенечек вровень с землей и при этом потом еще и прорастает, и рядом посадили елочку, которая умрет однозначно, потому что тополь у нее всё заберет, по определению он сильнее и корневая система у него 12-летнего гораздо больше, чем у елочки, а он потом еще и прорастет где-нибудь своим корешочком в асфальте. На мой взгляд, должно быть как-то вот так.

— Как думаете, может быть, потому что мужчина управляет городом, это так выглядит безобразно?

— Нет, я думаю, что просто в ДМРСУ вообще в принципе нет даже человека, который понимает, что это нужно делать именно так, а ДМРСУ получает заказ с перечнем и едет.

— А не страшно ли вам брать на себя глобальную ответственность? Вам не снится она по ночам?

— Мне она снится по ночам. Это, к сожалению, занимает всю полностью мою жизнь. Но я и иду сюда, потому что не боюсь этой ответственности, я имею в виду, иду на свою работу, когда принимаю решение о министре труда и социальной защиты, Государственной службе занятости или заместителе председателя правительства. Просто живешь с этой ответственностью.

— Говорят, что Рыбам сложно принимать решения. Верите ли вы в гороскопы?

— Я верю в гороскопы, но я не верю в то, что я Рыбы. Что-то не срастается у меня с самим гороскопом, потому что я типичная Рыба с точки зрения взаимоотношений между людьми, между своими близкими, кроме работы. Но я каждый день читаю гороскоп и слушаю его обязательно.

— И совпадает?

— А там же всё прекрасно. Ты же каждое утро выходишь на работу, на улицу с чувством, что ты прекрасен, как небо в мае, потому что у тебя гороскоп был хороший. У меня в жизни есть очень такой, на мой взгляд, очень правильный слоган, я не знаю, как это назвать, мое внутреннее убеждение, что чудо — это труд, умноженный на веру, и чуда не бывает.