«Когда принял монашество, искушения прекратились». Почему забайкальский железнодорожник ушел в монастырь

Жить обычной жизнью — растить детей, руководить коллективом, а потом стать священником. Именно так сложилась судьба отца Феофана. Вот уже 11 лет, как он ушел в Успенский мужской монастырь. О своей дороге к Богу, отношении к жизни и смерти, искушениях и самых ярких прихожанах отец Феофан рассказал нам в интервью.

— Знаю, что вы всю жизнь трудились на железной дороге. Почему приняли такое решение? Принято считать, что этому предшествует какое-то переломное событие в судьбе человека.

— Драмы не было. Жил с семьей и двумя сыновьями в Чаре, был мастером в ПЧ (путевой части) на БАМе, это должность руководителя среднего звена, в подчинении было 40 человек. Вообще на железной дороге мой стаж более 35 лет. А случилось всё так: в Чаре у нас из магазина переделали церковь, и я начал туда ходить — раз-два в месяц, потом чаще. Как в той сказке — шла, шла и судьбу нашла. Потом на приходе меня избрали старостой, начал батюшке помогать. Он как-то сразу меня заметил — в алтарь ввел. Я спросил, есть ли возможность мне поехать и учиться на священника. Батюшка сказал: «Да». Сначала я собирался начать учебу в 40 лет, но тогда дети еще были маленькие. Нужно было растить их. А в 50 лет я уже настроился окончательно.

— Что собой представляет учеба?

— Я поступил здесь, в Чите, в духовное училище при епархии. Учился три года. Затем была духовная семинария в Хабаровске. Четыре года отучился, еще один год мне остался, я пока взял академический отпуск. Получается, еще в процессе обучения (улыбается).

— Когда вы стали священником?

— Сначала нужно было рукоположиться в дьяконы. Я же еще был мирской — у меня была жена. Но супруга передумала идти со мной в служение, и так я остался один. Это далось нелегко. Спросил у владыки: «Может, мне еще раз жениться?» Но так не положено. И я принял монашество. Подумал и принял. Это произошло в 2014 году. Для монаха самое главное — нестяжание, послушание и безбрачие. Обетов много, но эти — самые основные.

— Были искушения?

— В самом начале — да. Когда я стал дьяконом, то бывало такое: стою на службе и вижу прихожанку, а она — красивая. И вот я смотрю и не могу насмотреться. Это искушение. Мне было сложно еще и потому, что я не думал, что стану монахом. После 30 лет брака представлял себя женатым священником. Тяжело было с этим справиться.

А однажды во время службы я увидел, что среди прихожан стоит молодая, ярко накрашенная девушка в сетчатых колготках и очень короткой юбке. Она ко мне подошла, когда все разошлись, и говорит: «Я занимаюсь древнейшей профессией. Посмотри на меня. Неужели тебе этого не нужно?» Вот — опять искушение было послано. Но, когда я уже принял монашество, всё уже отошло. Искушения прекратились.

— В самом начале в монастыре скучали по быту, простой мирской жизни?

— Бывало. Хотелось домой. Или как раньше — сесть за руль и на дачу съездить. Да и по работе скучал. Такое острое желание хотя бы на пару часов вернуться в ту обстановку. Сейчас такого уже нет. Недавно с сыном разговаривал, он тоже железнодорожник, по моим стопам пошел. По его словам, мужики в Чаре говорят: «Здорово, что у тебя отец стал священником». Сын часто со мной советуется, постоянно созваниваемся. Хотя в самом начале дети очень плохо отнеслись к моему решению о монастыре. Долгое время вообще не общались. Слава Богу, всё со временем наладилось. Видимся мы нечасто, раз в год. Старший даже в монастыре ночевал. Потом признался: «Так спокойно тут, всегда высыпаюсь. Никакой суеты нет».

— Сколько лет вы уже в сане священника? Изменилось ли отношение к жизни, к смерти?

— Десять лет, как я священник. Смерть — это просто переход. Ведь жизнь наша — временное состояние, а вечная жизнь — это та, к которой нужно стремиться. Мы к ней должны подготовиться. Я, конечно, тоже не готов, не могу сказать, что я сразу в другой мир. Я такой же человек грешный, как и все. Я боюсь смерти, боюсь болезни. А что насчет жизни, то нужно больше любить своих детей, отдавать им много внимания, заботы, и свою жену, родителей. Пятая заповедь как раз это и гласит: «Почитай мать свою и отца своего, чтобы тебе было хорошо и дни твои продлились». То есть это единственная заповедь, в которой Господь нам обещает — будет хорошо, если мы бережем родителей. Очень жаль, что сейчас у многих плохие отношения с родителями. Прихожане часто жалуются на мам и пап. Я таким говорю: «Чем больше ты вредишь родителям, тем меньше они будут жить». Даже если родители в детстве нас наказывали — так за это их надо благодарить. Я это понял уже в зрелом возрасте. Родители — святые. А ребенок — наше зеркало. Родители — самые конкретные психологи для своих детей.

— Верующие с какими проблемами обращаются?

— Приходят на беседу. Каждый случай в своем роде уникальный. Недавно обращалась мама, ее восьмилетний сын перестал разговаривать, просто ни с кем не общался. Я остался с ним один. Говорю ему: «Миша, как тебя зовут?» Он сразу ответил: «Так и зовут!» Потом рассказал, что не общается с родителями, потому что они его не понимают, а одноклассники «тупые» и с ними ему неинтересно, потому что он — умный. Я говорю: «А знаешь, что такое ум? Это умение общаться со всеми — с теми, кто тебя не понимает, и с теми, кто глупее тебя, с любыми людьми». Потом мать его мне позвонила, говорит: начал трещать, как трещотка. Один наш разговор всё изменил.

Женщины часто приходят с жалобами на мужей, когда те выпивают, изменяют. По моему мнению, на измену идут недолюбленные мужчины. Умная женщина мужа украшает, а глупая — оскорбляет, унижает. Пить начинают тоже от недостатка любви.

Девушки приходят, когда не могут выйти замуж. Советуются, потом начинаем выяснять. Они говорят, что не могут, например, выбрать из нескольких мужчин. Разве так можно искать спутника жизни? Они раздают свой «вайфай» направо и налево. А ничего не изменилось в жизни, всё так же, как несколько веков назад. Нужно уметь дождаться своего человека, одну-единственную любовь.

— В беседах со священником насколько большая сила?

— Считаю, что она ощутима. Одной прихожанке врачи поставили диагноз и сказали, что жить ей осталось два месяца. Мы с ней много говорили, молились. Она прожила еще шесть лет. За это время ее ребенок подрос. И уже не так тревожно было ей его оставлять. Считаю, что чудо возможно благодаря духовной поддержке.

— Кого вы запомнили больше всех?

— Говорил как-то с женщиной, начал спрашивать ее про грехи. Та отвечает: «У меня нет грехов». Как так? Я ей начал перечислять, что считается грехом. «К бабкам за гаданием тоже никогда не ходила?» — спрашиваю. А она отвечает: «Зачем мне ходить? Я сама колдую! Но не черная магия, белая. Могу корову вернуть, если та заблудилась, грыжу заговорить. Ну или если мужичок к молодой убежал, тоже пошепчу — и домой воротится» (смеется).

— А если о грустном, то со временем не стали меньше сопереживать людям? Не притупилось это чувство? Ведь вы столько всего слышите, столько всего видели за эти годы.

— Несколько лет назад я начал ходить в СИЗО, беседовать с осужденными. Но мне это не понравилось. Чувствовалось — многие обманывают, просил, чтобы нашли мне что-то другое. А дальше был закреплен за отделением онкологии. Совсем иначе там всё. Когда пришел, навстречу мне вышла мама с ребенком на руках. Он просто лежал, не двигался, ручки свисали, как плети. И она его вот так держала передо мной. Спросила: «За что?» А я заплакал. Я впервые в жизни с этим столкнулся. Женщина испугалась и начала говорить: «Перестаньте, пожалуйста. Я, наверное, виновата сама». Потом вечером я приехал в монастырь, закрылся в келье и рыдал. Невозможно не сопереживать. И есть вопросы, на которые я не знаю ответов.

— Как вы сейчас живете?

— В монастыре сейчас священников трое, включая меня, восемь монахов, и еще есть иноки. Распорядок у нас такой. В 07:30 начинается правило, затем, если есть, служба, потом трапеза. На трапезу мы приглашаем и прихожан. Дальше — послушание, то есть работа: кто-то ходит за скотом, кто-то за птицей, кто-то занят в огороде или готовит еду на кухне. Моя задача — следить за тем, чтобы всё работало и все соблюдали распорядок. Почти как тогда, на железной дороге. Только там бригада была. Мне однажды родственник сказал: «А всё же мастер в тебе остался!» (смеется). Могу сказать точно — по-человечески я счастлив.