Одиночество в степи

Усть-Борзю на «Чита.Ру» уже сравнивали с декорациями к фильмам «Я — легенда» и «28 дней спустя». В разных текстах авторы агентства вспоминали, что посёлок строился для рабочих цементного завода, который должен был заработать в 90-х на границе Оловяннинского, Борзинского и Ононского районов. О том, что происходило в посёлке через несколько лет после падения СССР, нам показывал фотограф Леонид Казарин в 2009-м. С той поры мало что изменилось, разве что стало больше заброшенных домов, да меньше жителей, которые бросили всё.

Однако среди десятков усть-борзинцев есть люди, которые верят, что завод всё-таки начнут строить, и тогда в посёлок вернётся жизнь. Одна из них — Раиса Петровна Кораблёва, которая прожила несколько лет в пустом многоэтажном доме — без воды, отопления и даже соседей. В позапрошлом году взамен квартиры она получила половинку дома. О том, какими усилиями ей это удалось — она рассказала «Чита.Ру».

В доме, несмотря на трещащую дровами печь, прохладно. Через несколько минут становится понятно, что зря не послушался хозяйку и снял ботинки.

«Мы с мужем не местные — он с Урала, а я с Волги — сначала строили Байкальск. Когда там закончили третью очередь целлюлозного завода, нам предложили ехать в Саянск или в Краснокаменск, - вспоминает она. - Мы и выбрали Забайкалье. С 1967 года мы сидели на уране и ещё никто толком не знал, что там добывают. Я работала в управлении автомобильного транспорта старшим диспетчером и через несколько лет стала сильно болеть — обострилась гипертония, сердечная недостаточность. Поэтому мы с мужем попросили перевести нас в Усть-Борзю на начавшуюся стройку цементного завода. Отпустили нас не сразу - ведь я 33 года проработала, - а только в 1991 году. Тогда ещё никто не подозревал, какие события произойдут в стране».

Сначала Раиса Петровна, её муж и сын-девятиклассник жили в общежитии строящегося посёлка. Было тесновато, поэтому муж решил обменять краснокаменскую квартиру на жильё в Усть-Борзе. Вопрос из-за опасений жены решился не сразу.

«Шла стройка, люди работали, здесь всё было очень красиво, была перспектива. И в 1995 году Ононский район полностью забрал всю стройку, котельные и всё-всё-всё. В это время начались наши страдания — Краснокаменск перестал за нас отвечать, строительство свернулось. Тем не менее была вода, отопление. В 96-м на котельной произошла авария, которую через какое-то время устранили. А в 98-м после ещё одной аварии мы остались и без воды, и без отопления. Однако всё было не так страшно — дом был новым, кругом жили соседи, мы обогревались как могли. Было терпимо, сначала мы даже и не обращались никуда. В 2001 году начали жаловаться, но внимания никто не обращал. Дом постепенно пустел, люди бросали квартиры, и последние три года я осталась одна во всём доме. У меня уже стояли две печки — в коридоре и ванной. Воды уже не было ни зимой, ни летом — приходилось носить на третий этаж. И никого это не волновало. Различные комиссии в этот дом никогда не заезжали».

Муниципальную квартиру в пустом доме Раиса Петровна пыталась поменять на равноценное жильё. Из-за упорства администрации подавала иски, изучила Жилищный кодекс и по нескольку раз в месяц моталась в Нижний Цасучей и Читу.

«Но выходило как в поговорке — закон перешагнуть нельзя, но обойти можно. Администрация всегда отвечала — мы давали Кораблёвой жильё, но от всего она отказывалась. Но то, от чего я отказывалась никто не видел. Как я могла переезжать в брусовую времянку, построенную в 80-х для рабочих? Или в совершенно никудышные квартиры — разбитые, без печей, дверей и окон? Муж, в итоге, не выдержал и уехал к родственникам на Урал. А сын начал работать вахтовым методом. Когда суд в очередной раз отказал мне, я написала заявление в Страсбург, но, как оказалось, не по образцу. Следующее заявление международный суд уже принял, и завязалась переписка, вести которую было очень сложно. Ответы оттуда приходили то на английском языке, то на французском. На русском — совсем редко. С английского я ещё как-то могла переводить, но вся переписка занимала много времени. Ускорить дело не могли, так как заявлений из России было очень много», - рассказывает Кораблёва.

Жить в пустом доме уже было невозможно. За тонкими стенами — в соседних квартирах — гулял ветер, и прогреть жильё даже двумя печками было трудно. На зиму женщине приходилось уезжать к дочерям в Читу или Иркутск. Но и в их семьях она не могла долго жить: «Поживу у одной дочери, у второй. Сложно. На лето возвращалась обратно. Писала всем, кому только можно — и Шойгу, и Путину. Помощи никакой, только бумажки - «разберёмся», «возьмём на заметку», «решим». Половину этих бумажек я сожгла в печи. Из-за этих жалоб я надоела всем, и администрация предложила мне этот дом. Несмотря на то, что ремонта тут требуется очень много, я согласилась и отозвала своё заявление из Страсбурга. Многие говорят, что зря».

На вопрос, почему она не уехала с мужем на Урал, Кораблёва отвечает, что во-первых, там нет условий, а во-вторых, не подходит климат: «И ещё я верила, что правосудие восторжествует, мне дадут квартиру. Я ведь изучила и Жилищный кодекс, и массу других законов. Когда всё сделаем, то он вернётся. Если бы была стройка, работа, то жил бы и сын со мной».

Прошлое и будущее

На журнальном столике в доме 70-летней женщины рядом с пачкой таблеток лежит перекидной календарь, открытый на завтрашний день. В разговоре Раиса Петровна часто вспоминает, каким посёлок был до перестройки, и как хорошо тут жили люди: «Всё было отлично — люди приезжали на стройку со всей страны. Грамотные, ответственные специалисты, со стремлением. Был хороший стадион, чистота, много цветов. В школе работали замечательные учителя — дети получали хорошие знания и с лёгкостью поступали в вузы не только в Читу, но и в другие города. Для ребят вели различные кружки. Сейчас из школы сделали девятилетку и объединили её с детским садом. Школьников тут на один большой класс — около 40 человек».

Сейчас работы в Усть-Борзе практически нет. Кто-то ездит на вахту, кто-то перебивается случайными заработками и пьёт. Однако Кораблёва уверена, что это не конец: «Если цемзавод начнёт строится, то сюда поедет народ. Люди надеются — ведь прописано тут больше, чем живёт на самом деле. Это говорит о том, что они готовы вернуться».

Фото: Роман Тихенко