Посмотреть на руки матерей

Наверное, разговор с ним – долгий, проникновенный, я бы сравнила с исповедью, если бы хоть раз была на исповеди. Становится легче, теплее на сердце, и родина – какой бы она ни была: огромной или маленькой, становится осязаемее, чётче, роднее со всеми морщинками на лице матери, с любимой берёзой и рекой, с завалившимся на бок деревянным домом, где прошло детство и где те, кто берегут память об этом детстве, сделали два окна, хотя раньше было одно.

«Вот так вот тет-а-тет со зрителями первый раз мой творческий вечер», - высоченный, какой-то вдумчиво-красивый Александр Михайлов зажигает свечу и начинает встречу со зрителями с воспоминаний о единственном в доме топчане в Могойтуйском районе близ Цугольского дацана, где когда-то спал он сам:

«Пока был маленький, я спал вместе с мамой, но, когда приходили гости, самое дорогое – этот топчан неширокий - всегда был для них, - спокойно и неспешно, как будто перекатывается на невидимых глазу валунах широкая река, говорит Михайлов и тут же вспоминает, что его корни – в селе Урлук Красночикойского района, куда предки-старообрядцы во время никонианского раскола шли несколько месяцев. - Когда меня спрашивают: «Откуда ты, Михайлов?», я говорю: «Я здесь, в Забайкалье».

С лучиной боли в глазах произносит слова о том, что в каком-то рейтинге ста городов России послевоенный Грозный оказался на первом месте, а Чита – на последнем.

Запевает – и в зале как будто не дышат. В первом ряду сидит женщина в инвалидной коляске, она, чуть наклонившись, ловит каждое слово и изредка кивает, как будто на огонёк к ней зашёл родной, долгожданный человек, который у окошка при лампадке кладёт бальзам на душу: «За всё добро расплатимся добром, за всю любовь расплатимся любовью».

И разговор этот у каждого зрителя настолько личный, что звонок мобильного телефона рвёт всю задушевность, как неожиданная пощёчина. В первый час на не выключивших просто кидали взгляды: мол, забыла, но нажми же красную кнопку или поставь на беззвучный режим. Второй час смотрели, сверля. Третий час разговора, когда уставший от песен, стихов, цветов Михайлов всё же продолжал, а звонки вспыхивали то тут, то там и слышался шёпот: «Да на концерте я!», хотелось вывести под руки и не пускать ни на одну такую встречу.

Впрочем… «Я люблю слушать. Обожаю. От моря я выздоравливаю так же, как от степи. Один на один с морем, с пространством. А вот от леса и от тайги я напрягаюсь. Каждый день стараюсь что-то для себя выучить, строчку какую-нибудь. Сейчас читаю наших забайкальских поэтов и обязательно выучу что-нибудь».

Разговор заходит о том, что многие сегодня кидают в сторону кинофестиваля упрёки: мол, пожары, какой тут фестиваль. Здесь авторам всех этих слов я бы хотела показать полные залы людей, которые не поджигали и которые раз в год только и могут сбежать сюда за глотком хорошего кино, общения с актёрами и хорошим настроением. Пожары же есть и будут до тех пор, пока одни из страха или совести не перестанут поджигать, у других появятся силы и средства их тушить.

«Подонки те, кто поджигают наши леса и степи. Многие зарабатывают на этом деньги. Существует великий закон бумеранга: сколько зла ты сделал, столько тебе, твоим детям, внукам и правнукам возвращается. Сколько тепла отдал – возвращается сторицей», - Михайлов хмурится.

Потом были песни под шестиструнную гитару, хотя привычней ему семиструнная, но таких нынче нет. И в перерыве со вздохом – о войне:

«Сейчас наши ребята-ополченцы стоят. Русские люди там встали и не захотели подчиняться бендеровцам и фашистской клике. Я с этими, поэтому на Украине сегодня я персона нон-грата», - затем он рассказывает, как недавно познакомился с Евгением Ищенко, мэром одного из взбунтовавшихся на Украине городов - Первомайска, мечтой которого было запустить голубей на 1 мая. Вскоре его убили, и пост главы города жители доверили жене убитого Ольге.

«А войну готовят, готовили эти вонючие американцы, это моя позиция», - Александр Яковлевич строго смотрит в зал.

Когда на сцену выходит дочь Алина, она поначалу стесняется, шепчет на ухо, что зрители пришли посмотреть не на неё, но отец просит, зал поддерживает аплодисментами – и девчонка поёт две песни тонко, с деревенским оканием и лёгким придыханием – так, что едва не до слёз.

«Моя мама виртуозно владела балалайкой, могла быстро её настроить. И в детстве меня всегда поражало: у неё тонкие черты лица, тонкий нос, огромные глаза, стройная, а пальцы толстые-толстые. Я думаю, какое несоответствие, как же так. Прошли годы, и я думаю, каким же я был идиотом. Говорю маме: «Прости». Спрашивает: «За что, Шурка?» - «Просто прости». Какие руки у наших матерей должны быть? Шпалы, вечная стирка, обмороженные руки, послевоенные годы», - готова спорить, что на этих словах матерей вспомнило большинство в зале.

Встреча с Михайловым – это не просто прийти и посмотреть. Это прикоснуться к тем воспоминаниям, которые в любое время, в любых сложностях остаются для каждого самыми дорогими. Руки матери, забытый топчан из детства, бескрайняя степь или долгожданное море, первый спектакль или чёткое правило не отчислять студентов до четвёртого курса – вдруг раскроются? Потому что сам в институте первые годы был как не в своей тарелке. На секунду закрыть глаза, и под песню почувствовать силу, которую даёт эта память. Это и есть Михайлов. Настоящий. Простой. С трогательной улыбкой: «Очень устал, вы уж простите, без автографов».