Бунт грядёт

Первый приговорённый в России за неоднократное нарушение правил пикетирования москвич Ильдар Дадин написал письмо жене о пытках и избиениях в сегежской ИК-7, которое в начале ноября опубликовала «Медуза». ФСИН назвала его талантливым имитатором, но слова осуждённого об издевательствах подтвердили несколько других бывших заключённых колонии. Об аналогичном обращении начали рассказывать осуждённые других исправительных учреждений страны. Как работает с ними система исполнения наказаний в Забайкальском крае - в интервью ИА «Чита.Ру» с правозащитницей Анастасией Коптеевой.

- В ноябре суд вынес приговор сотрудникам УФСИН, участвовавшим в подавлении бунта в колонии Краснокаменска в 2011 году. После бунта число жалоб в вашу организацию увеличилось?

- Жалобы были всегда. Больше стало поступать незадолго до бунта в ночь на 17 апреля. К нам приходили смс-обращения, письменные жалобы, в том числе и от бывших осуждённых. Исторически эта колония считается «красной» - когда администрация исправительного учреждения принудительными методами заставляет осуждённых сотрудничать с ней. Заключённых это не устраивало, и они писали нам. Когда мы их заявления изучили, наша организация обращалась к руководству колонии с просьбой обратить внимание на то, что грядёт бунт. По неофициальным каналам к нам тоже поступала информация. Если об этом знали мы, то скорее всего, не могли не знать в той же прокуратуре, где есть специальный отдел по надзору за исправительными учреждениями. Никакой реакции не последовало.

- Как развивались события после бунта?

- К нам приходили сообщения с фотографиями избитых осуждённых, на некоторых не было живого места, всё тело было чёрным. Нас это не удивило - были готовы к такому. Поэтому оперативно отреагировали и попытались сделать так, чтобы обеспечить в колонию доступ экспертов для фиксирования телесных повреждений. Мы как юристы прекрасно понимали, что если сейчас не зафиксируем - нечего будет доказывать. Частично нам это удалось, и благодаря этому суд вынес обвинительный приговор. Но мы намерены его обжаловать, потому что считаем очень мягким.

- Почему в суде рассматривались дела только 30 осуждённых?

- Возможно, потому, что органы прокуратуры и следствия поздно отреагировали, они ведь отрицали вообще сам факт массового избиения. Сюда приезжал Александр Реймер (глава ФСИН в 2009-2012 годах. В настоящее время обвиняется в хищении более 2,7 миллиарда рублей, - ред.), говорил, что никакого бедствия нет, что информация, которую мы распространяем - ложная. В итоге нам удалось убедить органы следствия, что надо расследовать такие факты. Там избивали почти всех - сотни осуждённых, но драгоценное время для сбора доказательств фактов избиений было упущено - не удалось зафиксировать телесные повреждения у очень многих.

- Это зависело только от прокуратуры и следствия?

- Как мы полагаем, у сотрудников колонии было время уничтожить эти документы.

- В колонии, по-вашему, знали о бунте? Почему ничего не предпринимали?

- Конечно, они знали. Проблемы копились там годами. Очевидно, они проявили самонадеянность, потому что зона «красная», и, если посмотреть по приговору, получается, что бунт и поджог устроила небольшая группа заключённых. Многие из них были тувинцами и осуждёнными отрицательной направленности (теми, кто считается трудновоспитуемым и отрицательно относится к соблюдению режима и требованиям сотрудников исправительных учреждений, - ред.). Их ещё называют «чёрные» - группа, которая не признаёт никакого сотрудничества с администрацией. То есть устроили бунт несколько, а пострадали все. У потерпевших практически идентичные показания.

- Как действовали сотрудники колонии во время бунта с пожаром и после?

- После бунта заключённых согнали на плац, там постарались их разбить на небольшие группы. УФСИН удалось стянуть большое количество сотрудников, они были вооружены до зубов, в бронежилетах, с резиновыми дубинками. Осуждённые рассказывали, что стояли несколько часов на плацу, к утру сотрудники выстроили живой коридор из числа работников УФСИН, и через него по одному пропускали осуждённых. Их травили овчарками, били прутьями, затем они подходили к так называемому паспортному столу, где их заставляли раздеваться догола, весь этот процесс сопровождался матами и бранью, в том числе были угрозы и сексуального характера. Один из осуждённых рассказал, что четверо сотрудников его держали, а один пытался в задний проход ввести дубинку. Так они пытались выбить из него признание в том, что он совершил поджог. Потом он, понимая, что его могут подавить («опустить»), сказал, что принимал участие. На одного из осуждённых натравили немецкую овчарку, которая из ноги вырвала кусок мяса, и его с кровотечением этапировали в другую колонию.

- Вы не исключаете факт оговора сотрудников УФСИН?

- Такое количество не может так красиво врать. После того как обвиняемые сотрудники УФСИН поняли, что приговор может быть обвинительным, они начали выступать в СМИ, активно давали интервью. Я бы тоже поверила в эти сказки, если бы не изучала это дело. Адвокат, который представлял интересы потерпевших, говорил, что там было порядка 30 томов уголовного дела. При этом адвокаты подсудимых намеренно затягивали процесс - у некоторых были читинские адвокаты, которые под различными предлогами не приезжали в Краснокаменск. Со временем некоторые воспоминания пострадавших стёрлись, и трудно было восстанавливать хронологию. Дело было построено путём перекрёстных допросов и немногочисленных медицинских документов.

- После обвинительного приговора поменялась ли выстроенная в колонии система подавления и склонения к сотрудничеству с администрацией?

- Мы надеялись, что этот печальный урок чему-то научит УФСИН. После бунта на ИК-10 руководство УФСИН стало позиционировать себя как образцово-показательную колонию. Они отстроили новые корпуса, создали производство. Но заключённые, которые освобождаются сейчас, говорят, что там работает мало осуждённых. В основном там работают как раз «красные». И им, соответственно, предоставляются льготы. У остальных такой возможности нет.

Когда сменилось руководство УФСИН (в 2015-м службу возглавил Николай Сангаджигоряев, - ред.), и мы искренне верили в перемены. Первый тревожный звонок был уже летом 2015 года, когда к нам пришла группа бывших осуждённых. В октябре-ноябре 2016 года снова поступили жалобы. В них как раз рассказывалось, что их ломают и заставляют сотрудничать с администрацией. Говорилось, что когда этапируют заключённого, и он проходит карантин, его сразу начинают принуждать к сотрудничеству. И осуждённые описывают примерно одинаковые методы: сначала с ними пытаются поговорить мирным путём, затем задают вопрос: «Ты будешь заправляться?» Это значит, что прибывший в колонию должен заправить постель как положено, и поставить подушку петушком, то есть согласиться быть «красным» и подписаться на условия администрации.

- Что происходит, если он отказывается?

- Тут нужно понимать иерархию: есть «мужики» - обычные заключённые, не вмешивающиеся в дела блатных, есть «опущенные», которых унизили, есть блатные, воры в законе и так далее. Если осуждённый отказывается сотрудничать с администрацией, их помещают в так называемую «пресс-хату», где их встречает категория опущенных. Они угрожают окунуть в ведро с парашей или сексуальной расправой.

«Я неоднократно сталкивался с N., который любил применять физическую силу. Если у него не получалось договориться, он начинал бить, храбрился своим превосходством над обычным заключённым. Осенью 2015 года я сидел в камере и стал шуметь, кричать, потому что слышал характерные крики для избиения. Бил в дверь. После обеда двери открыли, меня вытолкнули и начали избивать. Били ногами, когда я упал, поскользнувшись на кафеле, при этом говорили: «Зови маму». Потом меня схватили за шиворот и поволокли в туалет. Сказали, что натыкают ёршиком, окунут в унитаз. Дотащили до предбанника и отпустили возле порога туалета».

- Перечисленные в жалобах факты нашли подтверждение?

- Как юрист я понимала, что эти жалобы ничего не доказывают - медицинских документов не имелось, зафиксировать побои - нереально. Но решила, что нужно задокументировать сам факт обращения, подавала жалобу в Следственный комитет, он спустил её в Краснокаменский межрайонный отдел. Они проводили проверку и не увидели состава преступления. Заключённые указывают периоды годичной давности. Они выходят и обращаются к нам, потому что оттуда сделать это очень сложно. Администрация колонии намеренно создаёт такие условия, чтобы мы не имели возможности по горячим следам зафиксировать телесные повреждения.

- Есть мнение, что в российской системе исполнения наказаний и в обществе в целом, такое унизительное отношение к осуждённым воспринимается как нормальное. Вы согласны с позицией, что ни о каком исправлении в колонии сегодня речи не идёт?

- Я поддерживаю такую точку зрения целиком. Да, пенитенциарная система под собой подразумевает исправление. Но обращения заключённых доказывают обратное. Ведь, по большому счёту, они не требуют для себя каких-то особых привилегий. Кто-то просит предоставить полотенце в личное пользование, потому что все пользуются одним, или тапочки. В итоге полотенца им выдают, но, например, тапочки - нет.

«После осмотра врача и досмотра меня завели в оперкабинет. Сотрудники начали задавать мне вопросы: буду ли я соблюдать режим, то есть «заправляться по-белому». Я ответил отказом. Меня начали растягивать: уронили на пол, стали заламывать руки, начали бить по лицу, по корпусу. Потом меня увели в одиночную камеру ШИЗО. На следующий день - в другую. Там находилось пять осуждённых. Когда меня завели в камеру (фамилию не помню, клички: Хома, Испанец, Артист), они сказали мне: «Сиди ровно. С сотрудниками не спорь, тебя никто не тронет, а если они нам пожалуются, тебя изнасилуют. В камере с ними я пробыл двое суток».

- Жалобы преимущественно поступают только из ИК-10?

- Нет, мы просто плотнее работаем с ней, пустив туда все ресурсы. К нам поступало сообщение о частично парализованном осуждённом, которого избили в ИК-5, выволокли из уборной. К нему после избиения в палату пытались попасть три адвоката, но схема была одна и та же - под различными надуманными предлогами их не пускали. Говорили, что занята комната для свиданий, там проходит видеоконференция. Так всё затягивается, и следы телесных повреждений проходят. Позже мне звонила сестра осуждённого и сообщила, что Следственный комитет вызвал её для дачи показаний. Но прошло столько времени, что даже она не может восстановить события. А заключённых, которые были свидетелями его избиения, распределили по другим колониям. Тем не менее, мы на свой страх и риск выпустили пресс-релиз. Пресс-служба УФСИН заявляла, что управление подаст на меня в суд за распространение недостоверных сведений, но история заглохла. Сейчас СКР проводит проверку, при том, что уже ничего не догонишь. Поэтому даже я не могу утверждать, что избиение было - доказательств в виде подтверждения телесных повреждений нет.

- Как часто контрольные органы не находят состава преступления?

- Я не верю, что в прокуратуре не знают, что происходит в колониях, в ИК-10 в том числе. Последние заключённые, которые приходили к нам, говорили, что там назревает новый бунт. Кому это выгодно? В связи с последними жалобами заключенных на насилие в ИК-10 меня вызывали в прокуратуру, где на мой прямой вопрос, известно ли им о проблемах колонии, мне подтвердили, что жалобы поступают, что они не единичные. Но я не тешу себя мыслями о том, что от проверки прокуратуры будет толк. Последнее время мы считаем для себя неэффективным способ защиты осуждённых через органы прокуратуры. Сколько было у нас дел - мы не увидели конкретной помощи.

- Почему сохраняются такие жёсткие отношения администрации и осуждённых в колониях? Где подобную систему изжили?

- Когда-то у нас была система ГУЛАГ, и выстроенная там иерархия плавно перешла в современную пенитенциарную систему и органично в неё вписалась. Переполненные лагеря необходимо было контролировать, поэтому была создана и продумана эта иерархия. Со временем где-то получилось так, что администрации колоний и осуждённые стали уживаться, не мешают друг другу. Но есть регионы, где исторически обусловлена другая система. У нас в Забайкалье много СИЗО, колоний, и здесь сложнее перейти на тихую форму сосуществования. Я предполагаю, что в «красных» колониях, которые среди осуждённых называют беспредельными, на сотрудников выпадает большая нагрузка. И если они дадут слабину, то она автоматически станет «чёрной», и править балом там начнёт группа отрицательных осуждённых. И мы не знаем, что из этого хуже. Я думаю, пройдёт ещё не одно десятилетие, пока эту систему начнут изживать.

- Везде она одинакова?

- Везде одинаковые методы - так называемая «пресс-хата», где подавляют волю заключённых, угрозы «мочить в сортире», которые сохранились ещё со времён ГУЛАГа, но уже не связаны с убийством стукачей, а с опусканием осуждённого в иерархии колонии. По тюремным понятиям считается очень большим наказанием, когда тебя макают головой в унитаз. Так на человеке ставят клеймо опущенного, и им становится легче управлять. Как правило, ему выделяют место поближе к туалету, с ним никто не здоровается за руку, его привлекают для того, чтобы он унижал других заключённых, чтобы они с вновь прибывшими вели переговоры.

- Почему же тогда осуждённые на соглашаются на сотрудничество, хотя бы ради самосохранения?

- Это понятия. Не все готовы быть доносчиками. При этом есть те, кто сознательно «заправляется». У нас была история по ИК-5 в Антипихе, где был «красный» заключённый, который сознательно пошёл на сотрудничество с администрацией, чтобы ему обеспечили льготные условия и гарантировали условно-досрочное освобождение. В его обязанности входил досмотр автомобилей на предмет запрещённых предметов, наркотиков, цифровых устройств.

- Это вообще законно?

- Я понимаю так, что это негласная форма сотрудничества, ведь ИК-5 - достаточно большая исправительная колония. Некоторые заключённые рассказывали нам, что «красным» дают клички, заводится неформальное досье, и кто-то стучит на других.

- Администрация выполняет обещанные осуждённым условия? Помогает в получении условно-досрочного освобождения?

- Не всегда. В случае с тем «красным» их не выполнили. И тогда он рассказал, что на территории ИК-5 работает СТО и что там процветает теневой бизнес с серьёзным потоком средств. Заявление громкое, мы детально анализировали его жалобу, общались с его матерью. Выяснилось, что она покупала оборудование для работы на этом СТО, для покрасочной станции, сумма достигала порядка 300 тысяч рублей. Мы тогда указывали, что это незаконное обогащение, и сказали, что если администрация не вернёт добровольно, то обратимся в суд. И матери вернули оборудование в опечатанном виде.

- Уголовное дело по фактам, которые он перечислил, возбудили?

- Нет, хотя там налицо было и мошенничество, и превышение должностных полномочий. Я считаю, что основания для возбуждения были. Этот заключённый очень скрупулёзно вёл записи, он просил провести проверку бухгалтерии. Он также подавал заявление об избиении, о том, что с него срывали нательный крест, раздевали догола, заставляли приседать. У него сохранилась гематома на ноге. Я настаивала, чтобы СКР провёл экспертизу и возбудил уголовное дело.

- При такой системе с фактами избиений много заключённых доходит до суда?

- Все заявления о причинении телесных повреждений очень сложно доказать, поэтому только единицы. Мы можем говорить, только опираясь на заявления. Мы имеем только один обвинительный приговор - по ИК-10.

- Когда в колонии отбывал наказание Михаил Ходорковский, там было меньше нарушений со стороны администрации?

- Когда на ИК-10 этапировали Ходорковского, колония приобрела известность, на тот момент не было жалоб массового характера. Заключённые, которые отбывали с ним наказание, рассказывали, что им было комфортно, потому что Ходорковский активно помогал. Я не берусь сказать, что это так и было, но по рассказам знаю, что он содействовал в передаче продуктов. И даже тем заключённым, которые освобождались, он тоже помогал. Я разговаривала с его бригадиром, он описывал Ходорковского как очень начитанного человека. В колонии имел категорию «мужика», спокойно существовал по законам и правилам исправительного учреждения. Вполне возможно, ИК в то время пытались сделать более удобной, туда ведь ехали журналисты, и не только российские.

- Насколько эффективно работает в колониях система видеонаблюдения?

- В УФСИН система видеофиксации была введена давно, но мы понимаем, что она не имеет практического результата. Сотрудники крепят их в том числе на обмундирование, и при необходимости могут выключать. К нам обращались с жалобами, но когда мы просили изъять записи с камер, нам говорили, что сроки хранения данных истекли и их уничтожили.

- Так по всей стране?

- В целом по России сложно сказать - регионы разные.

- Вы сотрудничаете с правозащитниками из других регионов?

- Мы сотрудничаем с «Зоной права» (организацию создали участницы группы Pussy Riot Надежда Толоконникова и Мария Алёхина, осуждённые за преступления по мотивам религиозной ненависти - ред.), они как раз работают с нарушениями прав осуждённых, в том числе по направлениям оказания медицинской помощи в колониях.

- Правозащитники, насколько я понимаю, пытаются комплексно решить проблемы, существующие в российских колониях. Почему раньше не удавалось сообщить о нарушениях на всю страну, ресурсов не было?

- Нет, ресурсы были. Причин отсутствия шумихи несколько. Во-первых, это сама психология граждан, которая сводится к тому, что те, кто за решёткой - это люди второго сорта, отбросы общества, недостойные человеческого отношения к себе. В последние годы были приняты меры гуманизации системы исполнения наказаний. Надо понимать, что сама система УФСИН достаточно закрыта и существует по жёстким правилам - они стараются сдержать всю информацию. Выброс информации оттуда дозированный, как правило, она нейтральная. Это во-вторых.

Плюс я бы отметила достаточно низкий уровень контроля прокуратуры, которая по итогам своих проверок отчитывается информацией типа «количество унитазов и умывальников соответствует нормам», не вдаваясь в конкретные случаи. То есть существует комплекс условий, которые создают некую консервацию информации, и вакуум этот удаётся открыть благодаря как раз-таки только известным заключённым.

- А как в этот комплекс вписывается деятельность общественных наблюдательных комиссий?

- Общественные наблюдатели имеют возможности для оперативного доступа в колонии и сбора критической информации. В последние годы мы отмечаем, что состав комиссий стараются максимально подчистить. Мы не знаем ни одного представителя, который бы заявил о проверке по жалобе на избиения. В эти комиссии включают «режимных» - представителей власти. Никакого независимого надзора как со стороны неправительственного сектора, так и со стороны государственных контрольных органов, нет.

- Вы считаете, что после письма Дадина улучшения не произойдёт?

- После информации Дадина общество проснулось. Но в ближайшее время никаких перемен не произойдёт. Я боюсь, как бы не стало больше нарушений.

- Вы занимаетесь оказанием медицинской помощи в колониях. Расскажите о том, с чем приходится сталкиваться осуждённым?

- Медицина в тюрьмах и колониях наводит ужас и страх. Мы, не найдя поддержки на национальном уровне, вынуждены обращаться в ЕСПЧ. УФСИН страдает ввиду скудного финансирования. Им не хватает денег на то же лекарственное обеспечение. О каких переменах мы можем говорить? Я не знаю. Мы берём в работу не много жалоб, но речь не о количестве поданных обращений. У нас был умерший от рака в колонии клиент, Владимир Климов, который первым в регионе дошёл до ЕСПЧ (Европейский суд по правам человека, - ред.), его сестре присудили 20 тысяч евро. Но кому это надо? Эти суммы выплачиваются из кармана налогоплательщиков. Мы же не требуем того, что выходит за рамки компетенции УФСИН. Поступите по закону - и не придётся платить рублём.

- Проблема только в недофинансировании?

- Там недостаток узких специалистов - нет врачей-инфекционистов, нет онкологов. Мы склоняемся к тому, что единственный путь - передать медучреждения ФСИН минздраву. Переход может быть болезненным, ведь доктора за решёткой получают льготы за работу в условиях изоляции. Но можно как-то решить этот вопрос, а другого выхода мы не видим.

Осуждённых, к тому же, негде лечить. Случай с Климовым выявил большой пласт проблем - в тюремных больницах нет возможности лечить онкологию и даже оказать паллиативную помощь, предоставив наркотические обезболивающие средства. Да и сами медицинские сотрудники идут на поводу у администраций колоний. Теперь со всеми такими жалобами будем выходить на ЕСПЧ.

- Почти в каждом случае вы судитесь с системой. Есть ли возможность привлекать отдельных ответственных за правонарушение людей?

- Возможность была бы при одном простом условии - если бы СКР и прокуратура подобающим образом проводили проверки по жалобам, которые они получают и которые передаём им мы, а не занимались бы формальными отписками. Я отмечаю некоторую неторопливость сотрудников СКР, которым гораздо проще действовать, когда всё очевидно. Но такая очевидность может быть только при их возможностях - неожиданный визит, допрос свидетелей, фиксация телесных повреждений. Этого не происходит, поэтому ярких примеров я назвать не могу.

- Какие жалобы, кроме избиений и унижений, ещё к вам поступали?

- Жалобы общего характера, на невыносимые условия содержания: переполненность камер, содержание курящих и некурящих вместе. В нашем СИЗО жаловались на тараканов. У нас была жалоба из нерчинской колонии, где в операционных висела паутина и была плесень.

- Вы говорили о гуманизации системы. Что изменилось?

- Если брать пласт тюремной медицины, то есть послабление, связанное с условиями освобождения. Ранее по закону в перечне условий необходимо было суду доказать не только, что ты страдаешь заболеванием, но и что ты встал на путь исправления, не имеешь дисциплинарных взысканий, что ты морально устойчив, и так далее. Именно эти обстоятельства и становились решающим фактором для отказа в освобождении. Это может быть хоть взыскание за игру в шахматы в неустановленное время. Теперь же суд в первую очередь должен руководствоваться диагнозом - это разъяснение Верховного суда.

Конечно, разрешение на свидание в первые 10 лет отбывания наказания пожизненно осуждённых, амнистию мы также рассматриваем как акт гуманизации.

- Очищается ли система от числа невинно осуждённых?

- Прокуратура, следствие, суд, ФСИН - это некий конвейер. Сложно сказать, есть ли глобальные перемены. Но если отталкиваться от конкретных дел - фальсификация у нас есть. Иногда трудно в это поверить, но дело легко сфабриковать. Сегодня судебная система сама себя нивелировала. Роль тех же адвокатов заключается не в том, чтобы добиться оправдательного приговора - рассчитывать на него в современных реалиях не приходится, а чтобы добиться условного наказания, максимально снизить наказание.

Конечно, существует такой пласт сфабрикованных дел. Система работает по схеме - если следствие вынесло вердикт «виновен», то суд вынесет аналогичный приговор в 98% случаях. У нас есть дела, в которых была фальсификация фактов. В одном из последних мужчина пострадал от оговора, и полицейские раскрутили до покушения на убийство. К нам пришёл человек, который как раз оговорил. И с ним мы прошли все инстанции, чтобы доказать, что полгода мужчина сидел зря.

В тексте использованы фотографии колонии строгого режима в Иркутской области.