Избежал смерти дважды и проник в мертвый город. Знаменитый исследователь Азии был связан с Забайкальем

В октябре 2023 года исполняется 160 лет, как родился знаменитый путешественник, исследователь Центральной Азии Петр Кузьмич Козлов. Он посвятил исследовательской деятельности более сорока лет, с 1883 по 1926 год совершив шесть больших экспедиций по Монголии, Китаю и Восточному Тибету, три из них он возглавил. Занимаясь сбором естественно-исторических, этнографических коллекций и археологическими раскопками, Козлов стремился выполнить завет своего учителя Пржевальского проникнуть вглубь Тибета и побывать в загадочной Лхасе. В силу разных причин побывать в сердце мирового буддизма Козлову не пришлось, но с его первосвященником он встречался дважды.

Отмечая вклад в науку Козлова, вспоминаем о нем не только в связи с юбилеем его рождения, но еще и потому, что его имя достаточно тесно связано с Забайкальем. Если конкретно, то Козлов еще молодым человеком в середине 1880-х участвовал в экспедиции Пржевальского, в 1890-х — в двух Тибетских экспедициях Певцова и Роборовского. Сам возглавил три экспедиции: Монголо-Камскую (1899–1901), Монголо-Сычуаньскую (1907–1909) и Монголо-Тибетскую (1923–1926), о чём рассказал в двух объемных трудах.

Многие его путешествия начинались или заканчивались в забайкальском местечке Кяхта, где он встречался с местными исследователями, а представители здешнего купечества помогали снаряжать его караваны в путь. Здесь Козлов делился впечатлениями о монгольских и центральноазиатских открытиях с активистами Географического общества, дарил коллекции и отдельные предметы музею.

Его имя напрямую связано и со столицей Забайкальской области — Читой, а забайкальские казаки были ему незаменимыми помощниками в экспедициях, причем казаки Пантелей Телешов и Ефим Полютов сопровождали Козлова к далай-ламе в Ургу и монастырь Гумбум. Само же Забайкалье как связующая территория экспедиционных маршрутов всегда присутствовало в его мечтах, о чём он напишет накануне своей последней экспедиции: «Мне долгое время не верилось, что я опять увижу родные картины: красивый Байкал, синеющие горы Забайкалья и просторные, убегающие за горизонт долины Монголии...»

Уже не секрет, что азиатские экспедиции — и с дипломатической миссией, и те, которые снаряжались с научной целью, — решали разведывательные задачи. Преследуя геополитические цели в Центрально-Азиатском регионе, Россия соперничала с Англией и стремилась к контактам с неприступным центром буддизма — Лхасой. Так и первая самостоятельная экспедиция Козлова, которую он называл Монголо-Камской, вошедшая в научную литературу под названием Монголо-Тибетской, была снаряжена Русским географическим обществом и действовала в соответствии с указаниями МИД России и Генерального штаба. В ее составе были военные чины, в том числе 17 человек конвоя, среди которых были и забайкальские казаки.

А в охранении, как и все другие путешествия, экспедиция нуждалась неслучайно. Она следовала практически по неизведанным землям, населенным почти сплошь воинственными племенами кочевников. К тому же, достигнув предгорий Тибета спустя полтора года странствий, экспедиция считалась пропавшей после столкновения с тангутами. Сам Козлов, уже побывавший в военных стычках с тибетцами в прежних путешествиях, как человек, ответственный за жизнь своих спутников, в этом походе вновь проявил смелость и воинское умение.

О тех военных делах сохранились документы, с которыми мне удалось познакомиться в архиве внешней политики Российской империи в Москве. Это дела с перепиской и разными сведениями о путешествиях Козлова, в том числе и о его «пропавшей» экспедиции. Вот одно из писем: «11 апреля 1901 года получены смутные пока известия, что экспедиция Козлова в декабре прошлого, 1900 года истреблена во всем составе тангутами на реке Хатунь в Кукуноре».

Сам же Козлов о ходе экспедиции сообщал в письме в мае 1900 года, но получено оно было российским посланником в Пекине лишь в марте следующего года. Поэтому-то о делах экспедиции ничего толком не знали ни в России, ни в ее представительствах в Китае и Монголии, ни даже те из тайных русских агентов и торговцев, кто обеспечивал путешественников сведениями, денежными средствами и необходимым для них снаряжением и продовольствием.

Насколько важна была экспедиция Козлова для России с точки зрения установления контактов с Тибетом, свидетельствует письмо китайского посланника Николаю II: «Научная экспедиция под начальством поручика Козлова снаряжена была с Высочайшего Вашего Императорского Величества соизволения Географическим обществом (ГО) в начале 1899 года для исследования наиболее удаленных местностей Внутреннего Китая, куда не доходили прежние экспедиции Пржевальского и Роборовского. В состав экспедиции вошли поручик лейб-гвардии Кавалергардского Ея Величества полка Казнаков (топограф. — Прим. авт.) и губернский секретарь Ладыгин (ботаник. — Прим. авт.). <…> Конвой состоял из 17 нижних чинов. В этом составе экспедиция вступила в китайские пределы весной 1899 года. Последнее достоверное известие получено было в ГО и помечено августом 1900 года. После того получались скудные известия из миссии в Пекине».

Далее читаем письмо Козлова, отправленное в мае 1900 года тогдашнему российскому посланнику в Китае Гирсу, получил он его 10 марта 1901 года (пунктуация и написание географических названий как в документе):

«С приходом экспедиции в Цайдам первый период деятельности экспедиции окончен, можно сказать, благополучно. Благодаря отличным отношениям с китайцами и монголами мои сотрудники Казнаков и Ладыгин могли сильно отдаляться от главных сил экспедиции. Поэтому китайский Алтай хорошо исследован. Не меньшие результаты экспедиция приобрела и в Центральной Гоби, где проложено три маршрута 10-верстного масштаба. Нарастающие коллекции были отправлены в Россию из Кобдо (западная часть Монголии. — Прим. авт.) с помощью русских купцов из ближайшего от Урги пункта благодаря благожелательности монголов. В провинции Ган-су при кумирне Чертын-тон на Тэтунге экспедиция пробыла один месяц, собрала богатую коллекцию зверей и птиц, в то же время участники отдохнули после напряженных работ в Гобийской пустыне. <…> На днях выступаем в Тибет. <…> Маршрут предстоящей экспедиции следующий: озера и верхняя извилина Хуан-хэ, затем — северо-восточная провинция Тибета — Кам, где рассчитываем зимовать. <…> Находясь в Тибете, будем надолго отрезаны от цивилизации. <…> Уходя в Тибет, я беру с собой всё намеченное серебро. Обратный путь от Цайдама до России прошу обеспечить покупкой серебра на сумму 1500 р. и высылкой его в Синин для выдачи при обратном возвращении (в августе 1901 года). ГО будет благодарно Вам за то, что содействовали облегчению в общении с китайскими властями во время экспедиции. Также и за присылку писем, смягчающих наши нравственные и физические невзгоды вдали от дорогого Отечества».

В другом документе находим лаконичное сообщение Козлова о военных столкновениях: «Вступив во владения Лхасы, в районе реки Меконг экспедиция была задержана вооруженными тангутами. Желая продолжать путь мирно, я свернул в сторону, но на другой день, 28 октября, был остановлен вторично. В стычках убито около 30 тангутов, у нас потерь нет. Далее идем на Желтую реку».

Эти стычки случились в октябре 1900 года, а в следующем году, когда экспедиция следовала обратным маршрутом, на исходе апреля вновь произошли столкновения с тангутами. О них Козлов рассказал в журнале «Русская старина» позже, в 1911-м. Когда экспедиция находилась в районе хребта Русского географического общества (название дано Козловым), расположенного в долинах рек Меконг и Янцзы в районе Кама, здешние кочевники при встрече с экспедицией продемонстрировали свою воинственность.

«Предчувствуя недоброе, мы перешли на военное положение: наполнили свои сумки патронами, усилили ночные дежурства и спали не раздеваясь. Во время движения каравана высылались дозоры, обнаруживавшие сторожевые отряды тибетцев. Наконец стало ясно, что экспедиция вновь заперта, что ей предстоит во что бы то ни стало пробиваться силою. <…> 25 апреля 1901 года <…> на гребнях гор были замечены тибетцы численностью 250–300 человек. Развернувшись в конном строю, издавая воинственные крики, они открыли по экспедиции огонь из фитильных ружей. Когда экспедиция дала отпор, тибетцы отступили. Как сообщалось русским представительством в Пекине, наши отважные исследователи в трех пунктах выдержали нападение огромных скопищ тангутов, причинив им в три раза без потерь для себя большой урон», — писал Козлов.

Нетрудно догадаться, что забайкальские казаки, поставленные для охранения экспедиции, участвовали в тех военных стычках. Но они еще и решали научные задачи. Точно известно, что в Монголо-Тибетской экспедиции 1899–1901 годов в качестве опытного препаратора были урядник Пантелей Телешов, побывавший в 1870–1880-х годах в трех путешествиях Пржевальского, к тому времени награжденный за них Георгиевскими крестами 4-й и 3-й степени и серебряной медалью «За усердие». В этой же экспедиции состояли забайкальцы — младший урядник Арья Мадаев, урядник Цокто Бадмажапов и приказный Ефим Полютов. Всех их наградят Георгиевскими крестами 4-й степени, а Телешова — Георгиевским крестом 2-й степени. По некоторым данным, в экспедиции состоял фельдшер-забайкалец Бохин.

Вспоминая о трудностях этого путешествия, Козлов писал: «Каравану приходилось то подниматься на кручи и следовать вдоль опасных карнизов, то спускаться на дно глубоких ущелий и переправляться вброд через ручьи и речки. <…> Лето 1901 года было здесь особенно богато атмосферными осадками; тропинки несколько раз размывались и вновь исправлялись. Отряду пришлось поработать немало, а ее начальнику поболеть душою при виде, как неуверенно пробирается караван по скользкому глинистому обрыву. Того и гляди, что полетит тот или другой вьюк с коллекциями или инструментами, и в один несчастный миг страшно подумать — все труды пропадут даром; такого рода несчастья никогда не забудешь».

В первой самостоятельной экспедиции Петр Козлов собрал ценные данные по зоогеографии совершенно неизученных территорий Центральной Азии, открыл новые виды зверей, птиц, насекомых и растений. Были нанесены на карту хребты и неведомые ранее участки верхнего течения великих рек. Особое значение имели проводившиеся впервые в этом регионе лимнологические (лимнология, или озероведение, — раздел гидрологии о физических, химических и биологических аспектах озер и других пресных водоемов. — Прим. ред.) и метеорологические исследования. Стало известно о жизни и обычаях загадочных до того тибетских племен.

Не оставляя надежды на новые путешествия, накануне следующей самостоятельной Монголо-Сычуаньской экспедиции 1907–1909 годов Козлов писал: «Путешественнику оседлая жизнь — что вольной птице клетка. Лишь только пройдут первые порывы радости по возвращении на родину, как опять обстановка цивилизационной жизни со всей своей обыденностью становится тяжелой. Таинственный голос дали будит душу, властно зовет ее снова к себе».

Если предыдущая экспедиция Козлова стартовала из предгорий Алтая, то Монголо-Сычуаньская началась от забайкальской Кяхты. Когда в начале декабря 1907 года Козлов прибыл туда, то гостеприимно был принят в купеческих семействах Молчановых, Собенниковых, Лушниковых, Швецовых.

На этот раз его помощниками в путешествии были топограф Напалков, геолог Московского университета Чернов, собиратель растений и насекомых Четыркин. Во главе конвоя числом в 10 человек, как и в предыдущем походе, стоял гренадер Иванов. Из прежних спутников в роли охотников и препараторов были казаки-забайкальцы Пантелей Телешов, Арья Мадаев; забайкальский казак Ефим Полютов был переводчиком с китайского.

Цокто Бадмажапов, бывший спутником Козлова в предыдущей экспедиции, на этот раз, являясь сотрудником военной разведки Генштаба, в качестве представителя русской торговой фирмы «Собенников и братья Молчановы» обеспечивал экспедицию приютом, питанием, снабжал письмами, иногда исполнял роль переводчика. Впервые в путешествие шли юные родственники ветеранов: Буянто Мадаев, Гамбожап Бадмажапов, Бабасан Содбоев. Всего в экспедиции было 14 человек.

Оставив Ургу и следуя по пустыне Гоби, на третий месяц путешествия Козлов совершил открытие мирового значения, сделав предварительные раскопки мертвого города Хара-Хото на реке Эдзин-Гол. Монголы свидетельствовали, что в этих местах не раз находили бронзовые и золоченые статуэтки, но они не называли местонахождения древних развалин. Их страх навлечь на себя беду со стороны хозяина мертвого города долгое время оставлял этот исторический объект недоступным для науки.

Вначале Потанин, затем Обручев, а в 1900 году спутник Козлова по первой экспедиции Казнаков напрасно пытались получить сведения о нем. Более или менее точные ориентиры дал Козлову его соратник Цокто Бадмажапов. Но когда начались раскопки, нанятые для этого местные жители побоялись близко подойти к развалинам. Даже предложенная высокая плата, как рассказывал Козлов, «за каждую добытую вещь в Хара-Хото не могла побудить туземцев начать раскопки».

Помощниками ему в раскопках Хара-Хото были забайкальские казаки Арья Мадаев и Бабасан Содбоев. Мадаев вместе с Напалковым обнаружил богатое собрание рукописей и образ на полотне «Явление Амитабхи», а затем отыскал еще несколько предметов (стремя, монеты, рукописи). Бабасан Содбоев у южной стены Хара-Хото нашел монету. Как записал Козлов, «забайкальцы своей компанией усердно рыли в ста шагах к северо-востоку; вскрыв остатки древней постройки, обнаружили вачир, четки, чашечку, гирю».

Это было в марте 1908-го, а спустя год путешествий, в середине мая, на обратном пути экспедиция Козлова вновь посетила Хара-Хото.

«Мертвый город ожил: задвигались люди, застучали инструменты. <…> Не только мои спутники, но и туземные рабочие вскоре прониклись интересом к раскопкам. Мы только и говорили, что о Хара-Хото: вечером — о том, что найдено в течение истекшего дня, утром — что можем найти, — писал П. К. Козлов в книге «Монголия и Амдо и мертвый город Хара-Хото». — Как прежде, так и теперь, попадались нам предметы домашнего обихода, предметы скромной роскоши, культа, а также письмена, бумаги, металлические и бумажные денежные знаки. <…> Идешь, бывало, медленно по тихим вымершим улицам и смотришь в землю, покрытую мелкой галькой. <…> Вот блеснул интересный черепок, вот бусинка, вот монета, а там дальше — что-то зеленое, какой-то нефритовый предмет. Осторожно откапываешь руками находку и долго любуешься ее оригинальными гранями и странной незнакомой формой. Всякая новая вещица, появившаяся на свет из песчаных недр, вызывает необыкновенную радость и возбуждает желание вести раскопки особенно интенсивно».

В Хара-Хото было обнаружено свыше двух тысяч свитков и книг на древнем тангутском, китайском, монгольском, арабском языках, до трехсот образцов буддийской иконографии на холсте, тонком шелке и на бумаге, металлическую и деревянную скульптуру, — всё редкой сохранности из-за крайне сухого климата. В середине июня 1909 года Монголо-Сычуаньская экспедиция покинула Хара-Хото. Ее находки были доставлены в Санкт-Петербург, а в начале 1910 года в помещении Географического общества была организована выставка.

В Монголо-Сычуаньской экспедиции в январе 1909 года Козлову и его спутникам вновь пришлось выдержать нападение диких кочевников-тангутов. На этот раз это были обитатели северо-восточного Тибета — горной страны Амдо, занимавшиеся охотой и разбоем во главе со своим князем.

Козлов объяснял воинственность тангутов-амдосцев так: «Разборку и сборку европейских ружей амдосцы усвоили прекрасно, и всякого рода манипуляции с ними они проделывают с замечательною ловкостью и умением. Сидя дома, от скуки амдосец берет ружье, холит, нежит и ласкает его. <…> Нетрудно допустить, с какою завистью амдосцы посматривали на наш караван, на наши вьюки, на наше вооружение. Я положительно убежден, что ничто другое не соблазнило, не толкнуло амдосцев решительно броситься на нас, как только наши винтовки».

Пока путешественники следовали по этой территории, тангуты им досаждали. Приходилось задабривать их серебром, отрезами ткани, плитками чая, флягами спирта, охотничьими принадлежностями. Платили то за навязанных проводников, то за умышленно увеличенное ими расстояние пути, то за ложные сведения о якобы подстерегающих экспедицию других отрядов кочевников. Перенося январскую стужу горной страны, отряд Козлова был в постоянной готовности отразить разбойничью атаку.

Обо всем этом можно прочесть в уже упомянутом, почти приключенческом произведении Козлова «Монголия и Амдо…».

«Устраивались на ночь рядом с экспедиционными палатками и волей-неволей не смыкали глаз. Спали только наиболее усталые, спали тогда, когда от сильного переутомления притуплялись все чувства и страх смерти, призрак которой не раз витал над нами, — писал Козлов. — Сколько раз систематически туземцы готовили нам Варфоломеевскую ночь. Во время ночных дежурств я сам часто наблюдал большие разъезды разбойников, которые, остановившись в отдалении, часами смотрели на наш бивак, следя за часовыми и как бы не решаясь напасть. Изучив дежурных, разбойники внезапно вскакивали в седла и быстро исчезали, теряясь в глубоком мраке. <…> Стоишь, бывало, на дежурстве у бивака в самую глухую полночь, сжимаешь винтовку закоченелыми руками, прислушиваешься и чутко ловишь малейший шорох. <…> Томительно тянется время; отстояв, наконец, положенные пять-шесть часов, торопишься в палатку отдохнуть перед следующим переходом, но лютый двадцатиградусный мороз дает себя чувствовать: постель холодна как лед, и никакое одеяло не может согреть закоченевшие члены. Так усталый и сонный ежишься до самого утра и забываешься лишь на один-два часа, после того как дежурный казак немного согреет палатку походной печью».

Итак, встретив путешественников, на первый взгляд, гостеприимно, старый амдоский князь решил их уничтожить, чтобы воспользоваться их оружием.

«В ожидании чего-то недоброго мы решили спать в полной боевой готовности, с оружием в руках. <…> Темная январская ночь (с 12 на 13 января) была единственной свидетельницей всего того, что произошло между маленькою горсткой русских и сотенным отрядом диких номадов, мчавшихся в карьер с пиками наперевес на маленький лагерь иностранцев, открывших огонь шагов на 400–500 навстречу. <…> Разбойники не выдержали, не доскакали какой-нибудь сотни шагов, круто повернули и тотчас скрылись в глубокой лощине. <…> Не стой мы в полной боевой готовности навстречу этому грозному урагану, ничто не спасло бы нас от стремительности разбойников — их пик и сабель», — описывал Козлов.

А спустя неделю экспедиция вновь столкнулась с отрядом тангутов, в результате чего из них было ранено двое, за что экспедиции пришлось пожертвовать им «порядочную сумму серебра». Во время переговоров разбойники не раз нацеливали на Козлова свои длинные пики, «выбирая для удара лишь более удобный момент».

В этих стычках вместе с ветераном центральноазиатских экспедиций казаком Телешевым отличился другой забайкальский казак Ефим Полютов, за что по прошествии экспедиции его наградят Георгиевским крестом 3-й степени, Телешов же станет полным Георгиевским кавалером.

Позже Козлов напишет: «Много времени прошло с тех пор, но зимнюю экскурсию в Амдо я помню, как сейчас, и живо чувствую ее кошмарный ужас, словно переживаю снова самое путешествие в этой угрюмой, неприветливой стране. Вместе с тем Амдоское нагорье всегда будит во мне чувства глубокой благодарности и нежной дружеской привязанности к моим спутникам — избранникам русского народа, с которыми только и можно совершать такие подвиги».

Пройдет 14 лет, и Козлов отправится в свою последнюю, Монголо-Тибетскую экспедицию, в которой пропутешествует в течение трех лет, с 1923 по 1926 год. Эту поездку он задумает еще в 1914 году, но война нарушит планы. Вместо научной поездки Козлов в 1915 году возглавит особую правительственную экспедицию в Монголию для закупок скота в пользу действующей армии. Экспедиция, снаряженная по личному указанию Николая II, официально так и называлась — «Особая экспедиция полковника Козлова», сокращенно — «Монголэкс». Да и выбор Козлова как руководителя был неслучайным: царь был лично знаком с ним по его монгольским и тибетским путешествиям, способствовал установлению его контактов с далай-ламой.

Начав работу в июле 1915 года, экспедиция развернется на огромном пространстве Монголии и Маньчжурии, в том числе и в Забайкалье. Благодаря большим денежным средствам за четыре года существования ее служащие заготовили для фронта миллионы пудов мяса. Иногда баранины было так много, что железная дорога с трудом изыскивала вагоны для ее доставки в Петроград.

В числе более 200 заготовителей будут и забайкальцы. Заместителем Козлова вскоре станет ветеринарный инспектор Дудукалов, бывший читинский ветеринарный врач, а позже глава забайкальского Комитета общественной безопасности, а уполномоченным в Ургинском районе Монголии — соратник по экспедициям Цокто Бадможапов из забайкальских казаков.

Управление делами Монгольской экспедиции было в Чите на улице Благовещенской (ныне Журавлева), 10, в ныне сохранившемся доме Седышева. Там, вероятно, Козлов и проживал в первый период ее работы — в 1915–1916 годах. Тогда же путешественник и исследователь Центральной Азии полковник Петр Кузьмич Козлов бывал в здании Читинского отделения Географического общества и его музея и в Книге почетных посетителей 16 мая 1916 года оставил запись со своим автографом: «Музею желаю полного процветания!» Здесь он встречался с председателем отделения и директором музея Кузнецовым и, вероятно, получил от него интересные снимки по этнографии Забайкалья. Возможно, в декабре 1920 года Козлов еще раз был в Чите по заданию Наркомпроса и РГО, чтобы установить связи с сибирскими отделами и подотделами Географического общества.

В Монголо-Тибетской экспедиции 1923–1926 годов Козлов сосредоточил свои усилия на исследовании Монголии, где вновь ему сопутствовала удача, снова давшая его находкам мировую известность. Более чем в ста километрах на северо-запад от Урги, в горах Ноин-Ула, экспедиция раскопала древние могильные курганы. Раскопки произвели сенсацию — были найдены прекрасно сохранившиеся ткани, войлочные ковры с изображением мифических животных (в так называемом зверином стиле), седла, изделия из бронзы, монеты, керамика. Это были погребения гуннской знати, которые в наше время будут изучаться уже на уровне современных методов и квалификации новосибирскими археологами и дадут новые уникальные находки.

Удивительно, что о древностях в Ноин-Ула было известно до того, как к их поиску приступил Козлов. Ему о них сообщил его петербургский знакомый, уроженец Агинской земли, востоковед и государственный деятель Монголии Жамцарано. Он рассказал о якобы усыпальнице некой царевны в урочище Цзун-Модо, в горах Ноин-Ула. До революции в этих местах были прииски русско-бельгийской золотодобывающей компании «Монголор», и ее служащий Баллод в заросших кустарником ямах нашел обгоревшие деревянные строения и много предметов утвари. Здесь же были одежда из шелка, меха, золотые пуговицы, длинные человеческие волосы, гребень и шпильки для волос.

Часть этих находок была передана в Иркутский музей. Баллод даже передал ученым карту района раскопок и опись найденных предметов, но ученое археологическое сообщество отложило изучение объектов на долгий срок, тем более этому помешала война и революционные события. И вот в конце февраля 1924 года Козлов, с присущим ему желанием открыть неизведанное, отправил на разведку в Цзун-Модо «ученую экскурсию» во главе с С. А. Кондратьевым, затем обследовал курганы лично и принял решение вновь попытать счастья на археологической ниве.

Ученые Академии наук ставили в упрек Козлову, как они указывали, грабительские методы археологических работ, которые он произвел раньше в Хара-Хото: раскопки производили непрофессионалы, неудовлетворительно составлялись планы и велись дневники. Но эти нарекания все-таки меркли перед интуицией, желанием отыскать неизведанное, решительностью и не боязнью ответственности, наконец, исследовательской удачей знаменитого путешественника. Козлов и сам понимал, что старые маршрутные методы экспедиций с задачами накопления научных знаний уже не оправдывают себя, что настало время стационарных работ со скрупулезным научным подходом. Поэтому на этот раз о ходе раскопок памятников Ноин-Ула он сообщал научному руководству в Москве, и сюда откомандировывались профессиональные археологи.

В Монголо-Тибетской экспедиции вместе с десятком исследователей, в том числе женой путешественника орнитологом Козловой, работали те, кто ходил в походы раньше. В качестве фельдшера некоторое время был забайкалец Бохин. Не остался в стороне и бывший старший урядник ЗКВ Пантелей Телешов, ветеран экспедиций Пржевальского и Козлова. «Милый Телешка» — так называл его Козлов в своих полевых дневниках.

Когда стало известно, что Телешов, несмотря на свой преклонный возраст, решил какое-то время поработать в экспедиции, Козлов оставил запись в дневнике: «По этому поводу мы все ликуем; у младших сотрудников есть учитель; у нас сохраняются лучшие традиции моего незабвенного Николая Михайловича (Пржевальского. — Прим. авт.). Телешов сразу стал заниматься своим делом по части снаряжения, налаживая вьюки. Он будет у меня хозяином каравана и старшим препаратором».

Экспедиция собрала ботанические, зоологические, минералогические коллекции, данные по палеонтологии, орографии, гидрологии и метеорологии, фотоколлекцию, а наряду с археологическими ноин-улинскими находками — памятники материальной и духовной культуры чингизидов и других центральноазиатских народов; сделала топографическую съемку. В 1930 году вышла монография Е. В. Козловой «Птицы юго-западного Забайкалья, Северной Монголии и Центральной Гоби». Коллекции, собранные Монголо-Тибетской экспедицией, так же как предыдущими экспедициями Козлова, хранятся в музейных собраниях Санкт-Петербурга — в Эрмитаже, в музее антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамере), Зоологическом, Ботаническом музеях и Институте восточных рукописей РАН.

Вклад Козлова как собирателя научных знаний о центрально-азиатских землях, их народах не вызывает сомнений. Благодаря его коллекциям обогатилась и наука, и широкое гуманитарное знание. Но на этой стезе Козлов и его спутники терпели всяческие лишения.

А по поводу обстоятельств приобретения историко-культурных ценностей Козлов вынужден был оправдываться. В письме от 29 апреля 1909 года дипломатическому представителю России в Китае Коростовцу Козлов давал разъяснения в ответ на обвинения со стороны генерал-губернатора китайской провинции Ганьсу и его чиновников о якобы увезенных Монголо-Сычуаньской экспедицией из монастыря Лавран двадцати изображений будд.

«Экспедиция преследовала, помимо чисто географических и естественно-исторических вопросов, вопросы этнографические. По этому отделу мы приобретали одежду, украшения, оружие, образцы старинных искусств, музыкальные инструменты и всякого рода предметы буддийского культа, в особенности же бурханов, книги и гау (ладанки). Общее число бурханов, больших и малых, металлических и иконописных, монгольских, китайских и тибетских образцов или изделий доходит до двухсот или даже более экземпляров. Покупка бурханов производилась во всех попутных монастырях или городах. Продавали их обычно китайцы или сами ламы, приходившие к нам в лагерь по одному или два человека, стыдясь открыто делать это, всегда упрашивавшие никому не говорить, что мы купили какого-то божка у какого-то ламы или даже простого смертного. Между прочим, в Лавране таким путем приобретено 40–50 экземпляров. Здесь я разрешил купить по 1–2 бурхана на память нашим спутникам. Некоторые из них воспользовались этим правом. В коллекции, которую я везу, нет приобретений предосудительных и тех вещей, которые китайские власти разыскивают. Строго утверждаю, что бурханы, составившие экспедиционную коллекцию, все до одного оплачены серебром, за исключением тех, которые получены мною в подарок от моих приятелей гэгэнов в ответ на мои подарки».

Позже в своей книге «Монголия и Амдо…» Козлов напишет об остановке Монголо-Сычуаньской экспедиции в китайском городе Дынюаньине в районе гор Алашань:

«Пребывание экспедиции в людном центре сильно увеличило личные расходы путешественников. Всем невольно хотелось приобрести что-нибудь на память, все увлекались безделушками китайского или местного производства. С помощью Бадмажапова и других алашанских друзей я собрал немало образцов буддийского культа, преимущественно металлических и писаных на полотне бурханов; не прошли мимо нас и исторические художественной работы бронзовые вазы или картины. Всё это приобреталось от потомков тайчжи, дворян, частью за деньги, частью в обмен за лучшие личные предметы».

А когда в начале марта 1909 года Козлов покидал монастырь Гумбум, где встречался с далай-ламой, тот прислал Козлову подарки, «состоящие из золотого песка, буддийских бронзовых статуэток и даров местной тибетской природы — шкур и шкурок пушных зверей и тибетской шерстяной ткани цвета бордо». Козлов и сам как представитель РГО преподносил подарки чиновным и духовным лицам территорий, где проходил маршрут его экспедиций.

Вот еще строки из его письма о первой его самостоятельной экспедиции: «Находясь в составе Тибетской экспедиции 1899–1901 годов, пришлось побывать в тибетском монастыре Чертынтан в провинции Ганьсу в Наньшанских горах. Здесь познакомились с ламами. Надо им отправить посылки с подарками…»

Обмен подарками не считался зазорным, являлся актом дружбы и взаимного уважения, помогал налаживать мирные контакты, необходимые путешественникам. Так, когда Козлов посетил монастырь Чойбзэн, бывший ранее на пути предыдущих экспедиций Пржевальского, он в покоях хутухты (настоятеля) среди развешанных по стенам часов и картин увидел разные подношения Пржевальского: «В ответ на подарки от Русского географического общества хутухта поднес мне художественной работы бронзовое изображение Манчжушри, венценосного будду на алмазном престоле, тибетскую книгу и великолепное хурдэ. Российской академии наук он просил передать листик с дерева Бод, произрастающее в Индии, под которым, по преданию, предавался созерцанию Гаутами».

Следуя обратным путем во время Монголо-Сычуаньской экспедиции в апреле 1909 года, в китайских городах Козлов со спутниками «любили заходить в китайские магазины старинных вещей, где нередко находили любопытные образцы обихода, одежды и оригинального искусства; лично для себя мы приобрели несколько так называемых нинсянских ковров, известных своею мягкостью, своеобразным сочетанием красок и красивым рисунком».

Сейчас образцы буддийского искусства наряду с другими коллекциями, приобретенными благодаря личному финансовому вкладу Козлова, являются достоянием крупных музейных и научных центров. А кредо преданного и честного служения науке изложено в дневнике путешественника в мае 1924 года на раскопках Ноин-Улинских курганов: «Уклад наш спартанский, дисциплина строгая. Сам я беззаветно люблю природу Центральной Азии и стремлюсь к ее исследованию. Тому же стараюсь научить спутников. Стремления наши ясны: исследовать природу и памятники старины, высоко держать знамя науки и престиж Родины. По маленькой горсточке русских путешественников, по их поведению и деятельности здесь, на чужбине, местное население судит о всем нашем великом народе. Это всегда нужно помнить».