«Культурный слой»: Поэт из тайги Алексей Егоров

Охотник, токарь, поэт Алексей Егоров торопится. После интервью нужно сразу бежать в архив, узнавать, сколько храмов действовало в Чите в 1916 году. В работе над романом «Тараканихина падь» таких вопросов возникает много. Егоров привык работать тщательно над каждым, даже самым коротким стихотворением. А здесь речь идёт о романе, который расскажет историю предков. Алексей торопится, но всё равно с интересом рассказывает свою историю о том, как охотник может стать поэтом.

Я родился в 1967 году в Чите и в детстве, как и многие, хулиганил и пакостил. Но тяга к тайге была во мне с раннего детства — моя бабушка была таёжницей. А тайга и стихи у меня связаны неразрывно. Когда много времени проводишь в лесу, наедине с собой и природой, чего только в голову не придёт.

***

Первая публикация у меня была в 1994 году в журнале «Охота и охотничье хозяйство» - это был очерк «Сберегите тайгу» об угодьях в верховьях Никишихи. Тогда там строили дачный посёлок и массово вырубали лес. Потом было ещё несколько очерков, но никаких стихов долго не было.

***

Однажды у нас погиб бригадир нашей промысловой бригады Иван Арсеньтьев. К похоронам его сын, читинский бард Анатолий Арсентьев написал памяти отца стихотворение. Ну и я тоже решил про дядю Ваню написать. Парни мне говорят: «Да ты поэт». Я возгордился, и давай строчить охотничьи шедевры.

***

Однажды мой друг посоветовал показать стихи Михаилу Вишнякову. Я подумал, что известный писатель меня с моей лабудой выгонит взашей, но пошёл. Постучался, увидел здорового дядю в очках золочёной оправы: «Что там у тебя?» Показал я ему свою охотничью тетрадку. Он сперва читал, потом хохотал, а потом сказал мне, что тему я выбрал хорошую, про тайгу мало кто пишет. А ещё сказал: «Стихи бывают либо бриллианты, либо дерьмо. А у тебя всё в куче». Потом объяснял про хорей и амфибрахий, правила поэтики, в общем вывалил на меня очень коротко программу вуза: «Иди, отмывай бриллианты, через месяц покажешь». За месяц работы мне удалось переработать всего три стихотворения, остальные зачеркнул. Два из них Михаил Евсеевич сразу опубликовал.

***

Года через три Вишняков мне говорит: «Старина, а что ты думаешь о выпуске сборника?» Я говорю, что у меня путних стихотворений наберётся всего десятка два-три. Он достал из шкафа тоненькую коричневую книгу «Славяне»: «Вот это мой первый сборник, 14 стихотворений. Мне он дорог, потому что он первый. И ты это переживёшь, если будешь работать». Опять он меня учил — что нельзя глаголы с глаголами рифмовать, что нужно всегда искать неординарные рифмы. Благодаря этой работе в 2005 году вышел мой первый сборник «Таёжный теремок». Когда я начинал писать, все стихи были о тайге. Сейчас тем стало намного больше. Но в любом случае я пишу о том, что пережил лично, чтобы не высасывать из пальца.

***

Сейчас я работаю над романом «Тараканихина падь», который рассказывает о моих предках по материнской линии от прапрапрапрадеда, который пришёл в Забайкалье с берегов Днепра ещё в XIX веке. Пока есть 190 страниц рукописного текста, но это только начало. По времени роман будет описывать период с 1830-х годов и по наше время. А началось всё с того, что я начал изучать историю своего деда по материнской линии. С тех пор часто приходится обращаться в архив. Узнал, что мой прадед по революционным делам пересекался с Фрунзе, с Лениным, жил на одной площадке с Маяковским и видел его в последний вечер перед самоубийством. Он прошёл японскую контрразведку, с ним даже играли в «тысячу смертей» — это когда приговаривают к расстрелу, но стреляют холостыми, потом вешают, но сразу перерубают верёвку и так далее. А между этими «казнями» постоянно избивают. Многие умирают от разрыва сердца, но прадед выдержал. Его передали белогвардейцам на Дальний Восток, а оттуда по ошибке отпустили. Потом он стал специалистом по кооперации, писал учебники, а умер в 1975 году в министерской столовой.

***

Лучше всего пишется в тайге и ночами, когда никто не мешает. Сейчас в тайге бываю меньше. Пока младшей дочке нет двух лет, получается уезжать только на выходные. И каждый ноябрь я беру отпуск и уезжаю в тайгу. Тайга, конечно, изменилась. Точнее, изменились люди. Раньше таёжник после себя в зимовье обязательно оставлял сухие дрова, разжигу, продукты. Сейчас такое редко встретишь, в основном пакостят. Люди набрали нарезного оружия и долбят всё подряд. У большинства нет желания общаться с природой, только одно — убить.

Чикойским соболем резвится,

На солнце скудный, зимний день.

Меня ласкает, как блудница,

В кармане смятый бюллетень.

В постели тёплой не лежится:

Лечусь я, братцы, испокон –

Тропой, пропахшей голубицей,

Спеша за соболем вдогон.

А для начальства я болею —

Бросаю тень им на плетень!

Ах, как люблю я, как лелею

В кармане смятый бюллетень!

Декабрь 2008, падь Бугарикта

Моей первой учительнице Валентине Васильевне Николаенко

Люблю я прохладу ручья

Среди раскалённого лета,

Где сосны смолою горчат

В туманные парки* одеты.

Люблю я под шорох дождя

Бродить по осеннему лесу,

Ни время, ни ног не щадя! —

Помокнуть, порою, полезно.

А если взгрустнётся когда,

Устав после долгой дороги,

Я школьные вспомню года

И вспомню Ваш голос далёкий.

В нём Пушкина сказки звучат!

Он в детство ушедшее манит,

Как свежесть лесного ручья

В жару посреди глухомани!

Парка* — верхняя одежда из шкур оленя, которую эвенки носят во время охоты

I

Пламенеет заря и ружейный прицел,

Выбирающий цель на заснеженной пади.

Лишь матёрый вожак, оказавшись в окладе,

Сиганул за флажки — и один уцелел.

Остальным не уйти! Серых шкур не сберечь!

И затравлено мечутся в замкнутом круге,

А за ними несётся в полёте упругом,

Настигая, разя, беспощадно картечь.

И уходит вожак всё резвей, всё быстрей!

Отдохнуть бы чуток?! Только чувствует — рано!

Ещё слышатся чётко рычанье «Буранов»,

Удивленные крики хмельных егерей.

II

Снова в полдень крещенский вожак оказался в окладе.

Значит, снова придётся тягаться с жестокой судьбой.

Ради будущей стаи, волчат не родившихся ради,

Молодую волчицу повёл под флажки за собой.

Он за дальней сосной человека заметил ни сразу,

А когда заискрился с ветвей обвалившийся снег…

…И сверкнули ружья два смертельно-обугленных глаза

И… упала волчица! И волка замедлился бег!

На секунду застыв, человечие очи и волчьи

Друг на друга смотрели… Под свист, улюлюканье, гам,

Кровь роняя, как жизни прощально горячие клочья, —

Прыгнул волк обречённо навстречу взведенным куркам!

Декабрь 2005 — январь 2009, пади Тукулай — Бугарикта — Урса — Будунгуй

В Сибири зима, как верста,

Что чёрт кочергою не мерил.

От стужи я страшно устал,

Как старый, заезженный мерин.

Спешу до ближайшей весны.

На плечи ложатся порошей

Юнца, невесомые сны…

Иль зрелости тяжкая ноша?!

Декабрь 2008, падь Бугарикта

Я с утра сегодня загрустил немножко:

Снился деревенский домик в три окошка,

Рубленая банька — в небо дым струился…

Жаль! Проснулся рано, даже не помылся.

Телом не потел я, не прожарил душу…

Только содрогнулся от житейской стужи:

Отшумело детство — отжелтели астры,

Пробежала юность девочкой глазастой.

А теперь забиты ставнями окошки,

В прошлое забыты тропы и дорожки…

Жизни дым струится коромыслом в небо…

Домик деревенский, был ты или не был?!

Ноябрь – декабрь 2008, пади Бугарикта – Урса – Будунгуй

Норов суровый, колючий, заснеженный.

С проседью брови, как ягельный мох.

Держит ружьё, точно женщину – бережно,

Словно оно и товарищ, и Бог.

Знает морозы, костры и опасности,

Капли подранка на чёрной тропе:

Не искушённый ни честью, ни праздностью

Смело шагает по жёсткой судьбе.

Слово скупое, как пальма*, отточено

Цедит сквозь зубы… и только душа —

Зрелая жимолость без червоточины,

Горечью алчности не опорочена,

Как у младенца — чиста и нежна!

Гуран* — самец сибирской косули. Также называют коренного жителя Забайкалья

Пальма*— большой обоюдоострый нож на высоком древке. Охотники Сибири используют пальму, как рогатину и топор

Декабрь 2008, падь Тукулай

Старенький, ветхий, заброшенный дом…

Кто-то когда-то хозяйничал в нём:

В крепких крестьянских руках, то и дело,

Споро работа любая кипела!

Крышу покрыть, заменить ли венец

Сына учил с малолетства отец.

Дом невысокий казался всех выше,

В небо взирающий шиферной крышей,

А над белёной кирпичной трубой

Дым кучерявился синий, тугой! —

Печка дышала хорошею тягой…

Брошенный дом, словно нищий бродяга

Старыми стенами грустно скрипит —

Сыном покинут, отцом позабыт.

Печка голодная холодом дышит —

Русскою болью над сломанной крышей.

Январь 2010, п.Шалоты

Поезд уходит в одном направлении

Без полустанков и станций в пути…

Сколько упущено попусту времени?

Много! Крути ни крути —

Поезд уходит… И в синюю роздымь

Тянутся стрелы стальной колеи.

Кротко звеня, то раскатисто грозно

Катятся годы мои.

Поезд уходит в дожди и в морозы,

В вечную сырость, в зыбучую мглу.

Страх, словно долгий гудок паровоза,

Я заглушить не могу.

Поезд уходит… Страшит не бессилье

Перед провалом в пустошь небытья —

Страшно собою пустотить Россию,

Попусту небо коптя.

Поезд уходит… Уходит… Уходит…

Февраль 2009