«Культурный слой»: Вячеслав Вьюнов и тысячи километров поиска смысла

В разное время разные люди имели дело с геологом Вячеславом Вьюновым и с поваром, носящим такое же имя. Кому-то прилетал удар в голову от боксёра Вьюнова, а кто-то видел тихого молодого Вячеслава Вьюнова, хлопочущего по хозяйству в церкви. Но во все периоды свой разноцветной и богатой на крутые повороты жизни Вячеслав Вьюнов был и остаётся поэтом. Сегодня, сделав паузу между семинаром для молодых писателей и презентацией чьей-то книги, на которой Вьюнов выступает оппонентом, член Союза писателей и признанный забайкальский поэт рассказывает о духе времени, в которое писались и пишутся его стихи.

– Откуда вы?

– Я родился в Чите по адресу Кочеткова, 5. Сейчас этот дом снесли. Тогда вокруг не было никаких пятиэтажек, а сразу за нашим домом начинался лес, в котором мы собирали грибы. Учился в школе №47 в трёх кварталах от дома. У нас тогда среди мальчишек считалось шиком зимой не надевать куртку и шапку, а добежать до школы бегом в одной школьной форме. Так началась моя закалка.

– А как начали путь поэта?

– После службы в ВВС я поступил в Иркутский геолого-разведочный техникум, но через несколько лет разочаровался в профессии геолога и поступил на филфак Иркутского университета. Потом был Литературный институт имени Горького в Москве. Так началась моя литературная жизнь.

А потом начались скитания. Я сменил 19 профессий. Работал служкой в Иркутской Крестовоздвиженской церкви, корреспондентом отдела партийной жизни, взрывником, охотником-промысловиком, лесником.

– Значит ли это, что вы быстро перегораете, освоив что-то новое?

– Да. Узнав какую-то специальность, её базовые навыки, я начинаю скучать и хотеть чего-то другого. Я выучился на повара пятого разряда и работал в ресторане шеф-поваром, но связать с кухней всю жизнь я не мог и не смогу. Если мне лень идти утром на работу, эту работу нужно моментально бросать и искать другую.

– Помог ваш разносторонний опыт в писательской практике?

– Конечно. Для того чтобы описать, как входит гвоздь в сосновую доску или лиственничный брус, нужно хотя бы раз взять молоток и попробовать сделать это. Иначе ты не опишешь это правдиво.

– Ваше творчество крепко связано с Забайкальем?

– Моя география очень раскидана. Я был на Чукотке, Колыме, в Гоби, Монголии, Прибалтике. Моя поэзия не связана с конкретным местом. Скорее с состояниями души, которые человек одинаково испытывает в любой точке планеты. Вот несколько строк:

Я жизнь не оставляю на потом

Я днями, как монетами, швыряю

Мне их насыпали в карман пальто,

А сколько их насыпали? Не знаю

Эти строчки будут восприниматься одинаково в Москве и Владивостоке.

– А когда они были написаны?

– Где-то в 90-х годах, случайно, во сне.

– Было время, в которое вам писалось легче или наоборот, тяжелее?

– Творчество – это ведь не станок, который гонит стружку. Бывают подъёмы и спады. Наверное, самые бездарные для меня годы – это время, когда я занимался бизнесом. Конец 80-х, когда разрешили кооперативы. У меня был кооператив «Медунец», рэкета ещё почти не было, и я преуспел. Оборот достигал 2,5 миллиона рублей в год по тем деньгам – очень серьёзные деньги. Появились деньги и благополучие – исчезли стихи. От двусмысленности стало неуютно. Тем более что одновременно тогда разрешили кооперативы, но не убрали статью о спекуляции. Я, например, возил в Читу из Москвы компьютеры и продавал их в школы. И я под эту статью попал.

Потом я занимался фермерством. Поселился на Тасее, научился объезжать лошадей, купил технику и как-то прижился на этой земле, пустил крепкие корни.

– Охарактеризуйте коротко Вячеслава Вьюнова?

– Это поэт, которого читать в больших количествах нельзя. Как и у каждого поэта, у него есть несколько строк, которые останутся после его ухода. И это человек, у которого, кроме поэзии, есть кое-что достойное внимания в прозе и критике.

– Идеальный вечер для вас – у костра или у торшера?

– Самый лучший сон на земле, с кулаком под голову. Меня научили эвенки, что чем сильнее мороз, тем больше надо раздеваться. Главное – правильно сделать костёр. Если всё делать правильно, в лесу точно не замёрзнешь.

– Любите зиму?

– Люблю осень. Наверное, потому что это время моего рождения. Потому что это время подведения итогов. Весна напоминает мне девчонку, которая радуется, не зная жизни.

– Союз писателей влияет на будущее нашей литературы?

– Мы не можем передать молодым какое-то тайное знание. Человеку можно передать мелочи, частности, но если нет таланта, ничего не сделаешь. И это можно увидеть. Мы стараемся отделить дарования от графоманов.

– Пожелание к 8 Марта?

– Носите женщин на руках.

ХХХ

С твоим именем женщин встречая,

Я подолгу смотрю им вослед.

Эти женщины излучают

Твой,

Идущий от имени свет.

ХХХ

Так было в первый день творенья,

Обломки плавали кругом,

Неясные нагроможденья

Каких-то полузыбких форм.

Но ты вошла в мой мир разбитый,

Протёрла пыльные стеклА,

И этот хаос первобытный,

Как дом, умело прибрала.

И что никак не называлось,

От дуновения рвалось,

Само собою завязалось,

Само собою назвалось.

ХХХ

На самом на дальнем краю государства

Стоит городок деревянный, зелёный.

Там курицы ходят по улицам властно

И много сирени, и птичьего звона.

Там люди живут в окружении ильмов,

Там есть кинозал с облупившейся дранкой,

Где крутят всё время военные фильмы,

Которые часто кончаются дракой.

В том городе всюду старинные шпили,

Пустырник восходит на крышах покатых.

На мягком асфальте следы Ваших шпилек

Давно - и не раз! - закатали асфальтом.

Там люди другие.

Там новые песни.

Там новая музыка льётся из комнат.

Там Ваши следы никому неизвестны.

Но я о них знаю.

И вижу.

И помню.

ХХХ

Река бежит через пороги,

Свою показывая власть.

Нет у неё иной дороги.

Как в море впасть.

Струиться морю не пристало,

У моря промысел иной -

Неторопливо и устало

Чуть пошевеливать волной.

Ты прячешь собственные страсти,

Со мною избегаешь встреч.

Наивная! - не в нашей власти

Законом этим пренебречь!

ХХХ

Только это уже не любовь.

Это та сумасшедшая сила,

Что взломала однажды покров

И людей из него замесила.

Я люблю тебя,

Вечностью взят.

Я люблю тебя.

Так на расстреле

Отмечает угаснувший взгляд:

…высоко журавли пролетели…

Это я,

Состоящий из тьмы,

Отвергая любые пределы,

Пью тобою пронизанный мир,

Воздух твой - и холодный и белый.

Принимаю хулу и позор,

Падший,

Слабый,

Бессильный,

Постылый,

Лишь бы ты, лишь бы ты этот взор

На меня,

На меня

Обратила.

ХХХ

Вышел в рощу - всюду иней!

День морозом опьянён.

Губы выклубили имя

Невесомое твоё.

День, присыпанный порошей,

День, истаявший, как нить.

Этот день, такой хороший,

С чем, скажи, ещё сравнить?

ХХХ

Только станет зариться,

Я её не прошу,

Прилетает синица

К моему шалашу.

Беззаботная птаха,

Всё щебечет с берёз.

Неужели не больно

Голым лапкам в мороз!

К этой маленькой птице

Я, пожалуй, привык.

Я и сам как синица,

Только знаю язык.

И, наверно, не важно,

Что иначе свищу.

Прилечу я однажды

К твоему шалашу.

ХХХ

Я жил в ту зиму где-то под Москвой.

Просторный дом и сад в снегу по пояс.

Писал стихи с надрывом и тоской,

И Бахуса всё время беспокоил.

Там было много книг.

И в тишине

Страницы их похрустывали мило.

И почему-то женщина ко мне,

Как только вечерело, приходила.

Мы пили подогретое вино,

Мы с нею целовались до рассвета

В пустом дому.

И видели в окно,

Как бродят дерева в сугробах света…

Она за электричкой долго шла

Пустынным и заснеженным перроном.

Так что ж она, серьёзная, нашла

В повесе - молодом и бестолковом?

Но, значит, что-то было в глубине

За всей бравадой - к нынешней обиде -

Большого, настоящего во мне,

Чего я, к сожалению, не видел.

ХХХ

Районная гостиница.

Забит

Парадный вход и ходят где-то сбоку.

Половики, почти домашний быт

С казённым кипятильником.

Набоков

Никак не лезет в голову!

Виной

Глухая осень в облетевших ветках.

Курю.

Листаю.

Слышу за стеной

Тревожное присутствие соседки.

Лишь двое нас в гостинице.

Народ

Провинцию обходит стороною.

Соседка тоже места не найдёт

За тонкою покрашенной стеною.

Вот дождь собрался.

Станет моросить…

С Набокова не будет нынче толку!

Пойду к соседке, чтобы попросить

Соль.

Или спички.

Или же иголку.

ХХХ

Я получил её письмо.

Такой прохладный ровный почерк.

И текст, продуманный, как очерк

О воспитании детей

Без романтических затей.

Я изучил её письмо.

Стоял сентябрь.

А в сентябре

Пронизан мир прохладным дымом,

Еловым, еле уловимым.

Цветы и женщины, и книги,

И рюмка грустная «Кадриги»,

И письма стынут в сентябре.

И жизнь предстала в этот миг

Такой мгновенной и щемящей,

Такой неясной и пропащей,

Ненужной, глупой, одинокой,

Для всех друзей такой далёкой,

Как в чистом поле длинный крик.

ХХХ

Запахнула шёлковые шторы,

Распахнула шёлковый свой взгляд.

Есть черта такая, за которой

Сразу начинается распад.

Нет! Не сразу - будет промежуток.

Срезанная роза хороша!

И нужна какая-то минута,

Чтоб её покинула душа.

Роза, что волненье излучала…

Роза, брошенная на кровать…

Эти два убийственных начала

Никогда нельзя соединять.

Но когда ты побеждаем страстью

И рассудка лопается нить,

Всё отдашь за призрачное счастье

Их в один конец соединить.

ХХХ

Уж не настолько мы с тобою,

Чтоб думать об одной судьбе.

Я вижу что-то неземное

От древней амфоры в тебе.

Далёкий мастер неизвестный

Не смог достичь наверняка

Изгиба вечного, как бездна

Или как женская рука.

Её доделали невольно,

Неуловимы и легки,

Улыбки,

Взгляды,

Пальцы,

Волны,

Тысячелетья,

Плавники.

И вот она как откровенье,

И я не знаю, как мне быть,

Чтобы своим прикосновеньем

Её случайно не разбить.

ХХХ

Там, где кровли окровлены жестью,

Принимает туман на воде

Из молчаний и взглядов, и жестов

Разговоры любимых людей.

Он возник, когда падали листья,

Когда падали листья, возник -

Этот самый глубокий и чистый,

На пределе догадки, язык.

Из породы теней и растений,

И ранений и полутеней,

Из породы линей и коленей,

И старинных скамей и камней.

Он в такие уводит глубины,

Он уводит в такой водоём,

Что понять его лепет старинный

Можно лишь непременно вдвоём.

Он оттуда, где смутное снится,

Где бездоннее, нежели пруд,

Где кувшинки, как тайные лица,

В темноте под водою живут.

ххх

Смирновой Ларисе

Я помню хутор возле Пярну:

Река, туманы на плаву,

Там поутру пускали парни

Литовки ловкие в траву.

Там пахло яблоком анисом

Во всех немыслимых углах.

Там имя влажное - Лариса! –

Всё лето плавало в лугах.

Лариса! Лара! Леля! Лала! -

Текло, плескалось вдалеке,

И плавни плавно обнимало,

И уплывало по реке…

Скосили луг.

И у сарая,

Где косы строгие висят,

Солома жесткая, сухая,

Сухие листья шелестят.

Давно уехала Лариса

Сдавать экзамен в институт.

Сухие стебли там и тут

Всё вспоминают: исса…исса…

ХХХ

Мы бродим по ночному саду,

Нам хорошо с тобой вдвоём,

Мы то смеёмся до упаду,

А то вдруг песню запоём.

Молотим чушь.

Нам по семнадцать.

Но голос внутренний дрожит:

Не надо громко так смеяться,

Когда рука в руке лежит.

А надо тише на полтона,

И надобен иной мотив -

Здесь розы спят, свои бутоны

В тугие свитки закрутив.

ХХХ

Туман переходит в сирень,

Клубами лежит у сирени,

Затем, чтоб подняться с колен

И снова упасть на колени.

Сирень отцветёт, опадёт

Под ноги на камень платформы.

Повсюду туман разнесёт

Её волокнистые формы.

И в мареве белых ночей

Он их повторит на пределе

Правдивей, верней и точней,

Чем было на самом-то деле.

ХХХ

Дым от костра, увлажнённый туманом

Этого надо бежать и бояться,

Надо бежать напрямик по канавам,

Чтобы сюда уже не возвращаться.

Сколько в нём чувства и памяти старой -

Сердце не выдержит больше моё!

Словно порвали струну на гитаре

Или под сердце ввели остриё.

Пусть же других и терзает и мучит

Эта сырая туманная радость,

Пусть же других для себя заполучит

Синим и жёлтым наполненный август.

ХХХ

Всё прошло, дождём промылось,

Отболело, отлегло.

И нечаянно явилось

Песни белое крыло.

Песня соткана из шёлка

И запущена в полёт.

В этой песне очень тонко

Одиночество поёт.

День стоит такой погожий

И высокий.

Потому

Мне не вытянуть, похоже,

Эту песню одному.