Студентам-медикам надо вводить 7-й курс. Профессор о том, почему плохо учат врачей России

О студентах, педагогах и переменах в медицинском образовании «Доктор Питер» поговорил с проректором по учебной работе ПСПбГПМУ им. Павлова, главным внештатным стоматологом комздрава Петербурга Андреем Яременко.

Андрей Яременко — проректор по учебной работе ПСПбГМУ им. Павлова, главный стоматолог Петербурга, главный челюстно-лицевой хирург СЗФО, профессор.

— Андрей Ильич, как изменилась мотивация студентов? Ради чего они идут сегодня в медвуз?

— Мы действительно наблюдаем изменение мотивации студентов в последние годы. Если раньше шли лечить людей в широком смысле этого слова, сейчас многие ребята ориентированы на специальности, которые напрямую не связаны с оказанием медпомощи. Они не хотят контактировать с пациентами и уходят в медицинскую визуализацию (например, УЗИ), организацию здравоохранения, клиническую лабораторную диагностику.

Для меня особенно тревожно, что уменьшается спрос на хирургические специальности. Во многом это связано со сложившейся судебной практикой и практикой Следственного комитета. Из всех возбуждённых уголовных дел в отношении медиков 40% — дела против хирургов. Если мы и дальше будем идти в этом направлении, попросту не останется людей, готовых брать на себя ответственность за операции с высоким риском, а порой — это единственный шанс спасти жизнь.

При этом вырос спрос на высокооплачиваемые специальности — пластическая хирургия, рентгенэндоваскулярная хирургия, стоматология.

— Может, стоит ввести какое-то психологическое тестирование при поступлении, чтобы определять, кто и зачем хочет учиться на врача?

— Беседовать можно, но по результатам этой беседы нельзя дать запрет на профессию. У нас общество равных возможностей. Только в некоторых вузах перед поступлением проводят оценку личностных качеств — это в основном военные или силовые структуры, где совершенно другая ситуация. К медикам это всё не относится. К тому же нет однозначных психологических критериев — почему ты можешь быть врачом, а он — нет. Результаты такого тестирования предсказать сложно.

— Сегодняшние студенты медвуза — какие они? Чем они, к примеру, отличаются от американских студентов?

— В США самые мотивированные студенты. Там высшее образование дорогое, и если что-то пойдет не так, молодой человек останется с огромным кредитом. Например, стать дантистом стоит порядка 100 тысяч долларов в год — за 5 лет учёбы набегает более полумиллиона долларов. Поэтому в США студенты буквально знания «выгрызают» зубами. А у нас главная беда — демотивация.

А есть студенты, которые, как в школе, всё время пытаются проскочить, купить шпаргалку, микронаушник. Их задача — как-то «проползти» мимо системы и получить диплом.

— Легко «вылететь» из медвуза? Если студент посещает 70–80% занятий и не нарушает дисциплину, может, и «проползёт» до диплома?

— Главный критерий — как студент сдаёт промежуточную аттестацию. На пересдачу экзамена даётся две попытки, причём вторая в комиссии. Получил трижды двойку — всё, отчисление. За 6 лет обучения мы, к сожалению, по разным причинам теряем около половины тех, кто поступил на первый курс. Конечно, большинство из них восстанавливается и успешно завершает получение образования.

— У студентов сейчас хватает практики? На чём и ком они тренируются, если занятия на трупах давно не проводят, а к пациентам их особо не допускают?

— С практикой действительно колоссальная проблема, и я пока не вижу эффективных путей её решения. Раньше медицинская помощь была дефицитной, поэтому студенты активно участвовали в оказании медицинской помощи. Я выпускник стоматологического факультета и до сих пор вспоминаю, как мы практиковались в поликлинике: санитарка спускалась в регистратуру и без проблем брала 10 номерков. Причём пациенты с радостью шли к студентам-стоматологам — они лечили не спеша, за спиной стоял опытнейший преподаватель, да и материалы на кафедре всегда были хорошие.

А сейчас кто отдаст пациентов студентам? Поликлиникам это неинтересно — они недополучат денег из системы ОМС, зато будут отвечать за недочёты студентов в случае чего. Или у лечебников была практика на участке — студент брал сумку и бегал по домашним вызовам, а потом рассказывал заведующему отделением про пациентов. Сейчас это нереально.

У нас хоть и есть университетская клиника, но там тоже сложно организовать практику. Как правило, в клинике оказывают высокотехнологичную медпомощь, берутся за сложные случаи. А студентов надо учить на простых — показывать простой аппендицит или простой кариес, а не экзотику, с которой они могут больше никогда в своей жизни не столкнуться. Не у всех медвузов ещё есть своя клиническая база, как у нас.

Отдельная проблема — получить материал для занятий нормальной анатомией и оперативной хирургией. Пока Следственный комитет не закончит проверку и не даст разрешение на захоронение неопознанного трупа, нам его никто не передаст. На все эти формальности может уйти много времени. В итоге труп теряет кондицию и уже не подходит для занятий. Плюс к этому надо иметь трупохранилище, формалин и так далее — там много проблем, и вузам решить их крайне сложно.

Между тем, трупного материала надо много — ладно студенты, у нас же ещё ординатура, где готовят хирургов, и там без должного качества материала не обойтись.

А после окончания ординатуры он уже обязан всё знать, уметь и нести за это ответственность вплоть до уголовной. Переход от учёбы к работе — для многих болезненный момент.

Поэтому приходится по максимуму тренироваться на симуляторах, остальное — вприглядку. Но симуляторы высокой реалистичности — очень дорогостоящее оборудование, и не каждый вуз может его себе позволить. Даже у нас их недостаточно, что говорить о регионах.

— Врачей часто винят в неумении общаться с пациентами и их родственниками. Учат ли студентов медицинской этике и деонтологии?

— Учат, но это вопрос больше к уровню среднего образования. Молодёжь перестала читать, учить стихи, почти не знает современную литературу и в принципе очень плохо общается, даже между собой. То есть это дефект не только профессионального общения, а недостаток общего коммуникационного навыка. Ещё в школе надо прививать детям культуру дискуссии — в вузе на это просто нет времени. У нас на подготовку врача-лечебника, начиная с анатомии и заканчивая поликлинической терапией, даётся всего 12 тысяч часов. Это очень мало, с учётом, что из них около 2 тысяч часов уходит на физкультуру, философию, историю и другие общеобразовательные предметы.

— Каких дисциплин не хватает в программе? Может, какие-то, наоборот, пора исключить из неё и не тратить время?

— Для будущих стоматологов я бы скорректировал программу, уменьшив общую подготовку и увеличив узкоспециальную. Мы им даём практически такой же большой объём общемедицинских знаний, как и лечебникам. При этом после окончания вуза они, по сути, могут работать только стоматологами. Зачем им столько знаний в акушерстве и гинекологии или анатомии? Либо нужно дать им возможность работать и по другим врачебным специальностям после профильной ординатуры, возможность изменения специальности. Пандемия, кстати, показала, что второй путь имеет смысл.

А вот для студентов «лечебного дела» я бы добавил ещё один год обучения в вузе — 7-й курс — и посвятил бы его практической подготовке. Что-то вроде прежней интернатуры.

— Не думаю, что студентам понравится эта идея.

— Логика в том, чтобы человек получил базовое образование и после университета смог идти работать. Переход от учёбы к практической деятельности сейчас очень трудный шаг для большинства молодых врачей. Бремя ответственности огромно.

И ещё. На мой взгляд, целесообразно вернуть в медвузы военные кафедры. Подготовка офицеров запаса из врачей — дело государственной важности.

Мы все видим мир, в котором живём. В системе надо иметь большой резерв врачей, которых в случае тех или иных событий можно быстро подготовить в качестве военно-полевых хирургов, инфекционистов. То, что это ушло больше десятка лет назад, — огромный минус для современной системы медицинского образования.

— Что ещё из глобального потеряло медицинское образование с советских времён? Можете назвать 2–3 главных отличия?

— Во-первых, ушла система планирования, а вместе с ней и понимание, сколько и каких специалистов надо готовить. Сейчас есть государственные, ведомственные, частные медицинские организации, а количество медвузов уже превысило все мыслимые и немыслимые границы — это порядка 50 учебных заведений в системе Минздрава, примерно столько же в системе Минобра. Теперь сосчитать общую реальную потребность в кадрах невозможно.

Во-вторых, был единый конкурсный заход в медицинский вуз. Даже ребята, которые служили в армии, поступали через систему подготовительных отделений. Это был совершенно правильный подход — их дополнительно учили, чтобы они потом могли учиться со всеми остальными. Сейчас несколько входов в образовательные организации — свободный конкурс (который с каждым годом становится всё меньше), целевой набор (с каждым годом всё больше), платные студенты, особые категории (10% от общего бюджетного приёма) — сироты и ребята с инвалидностью.

В итоге получается, что программа обучения одна, а баллы для приёма абитуриентов могут отличаться существенно — поступают ребята с совершенно разным уровнем школьного образования. К примеру, в прошлом году на лечебный факультет по свободному конкурсу надо было иметь минимум 282 балла, а по целевому — достаточно всего 147.

В-третьих, серьёзно изменился уровень школьного образования. В советские времена школа давала ученикам достаточно большой кругозор. Сейчас ученики старших классов заняты исключительно подготовкой к ЕГЭ. В итоге на первый курс приходят ребята, которые на самом деле не обладают нужными знаниями. Доходит до того, что мы отчисляем с первого курса студентов с высоким баллом ЕГЭ по биологии, которые не могут перечислить составные части клетки, то есть материал 8-го класса. Или хорошо сдавших ЕГЭ по химии, но не знающих элементарных реакций из курса неорганической химии. И нам эту систему никак не изменить.

— У педагогов есть мотивация, чтобы стремиться постоянно повышать квалификацию, быть заинтересованным в результатах обучения?

— Всё зависит только от личности. Если раньше, к примеру, заведующего кафедрой регулярно отправляли за счёт вуза на мировые конгрессы, сейчас международных командировок, стажировок почти не бывает. Это стало уделом энтузиастов, которые по ночам работают, чтобы несколько раз в год съездить за свой счёт на конгресс. И, к счастью, такие энтузиасты есть. Но есть и другие, кто по-прежнему рассказывает материал 70-х годов и к большему не стремится.

Как ещё можно мотивировать? Зарплата преподавателей высшей школы растёт, и это хорошо. К тому же у нас есть своя университетская клиника — у педагогов клинических кафедр есть возможность там работать. Плюс премии за научные публикации, достижения — в целом подход к оплате труда дифференцированный, что мотивирует людей больше работать.

— Мнение и любовь студентов как-то учитываются в премиях?

— Мы, конечно, ориентируемся на их мнение, но это не всегда объективный критерий. Несколько лет назад мы проводили опрос среди студентов, кого из преподавателей они считают самым хорошим. Максимальные баллы набрали самые лояльные — наименее требовательные педагоги. И что нам делать с этим мнением? Мы готовим врачей и должны думать, в первую очередь, об их будущих пациентах.