«Полицейская одела моего сына и побежала с ним по лестнице». Женщина, у которой забрали ребенка, похитила его из больницы в Чите

История Олеси М., которая днем 10 января ворвалась в Краевую клиническую инфекционную больницу в Чите, чтобы силой забрать своего сына, всколыхнула город. О случившимся говорят как о похищении, за дело взялась полиция, следственное управление, на контроль расследование взял даже глава СКР Александр Бастрыкин. Оказалось, что, помимо похищенного из больницы 2-летнего ребенка, у нее ранее забрали двух сыновей 2009 и 2020 годов рождения. Женщина состояла на учете за ненадлежащее исполнение родительских обязанностей и была под надзором органов опеки. После всех прежних тягот и потерь женщина категорически не хочет лишиться ребенка в третий раз. Как признаётся, на крайние меры она пошла в порыве чувств. Сейчас суд рассматривает дело о лишении родительских прав. Но мать хочет всё исправить и воспитывать сына. За женщину вступилась и уполномоченная по правам детей в Забайкальском крае Наталия Эпова.

Мы встретились с Олесей, чтобы узнать, что произошло в больнице, как сложилась ее жизнь и почему она хочет вернуть ребенка.

Олеся родилась в Красноярском крае и в шестилетнем возрасте переехала с родителями в Читу. Росла без отца. Окончив 9 классов школы, поступила в училище, а позже — на коммерцию в государственный университет, где не доучилась из-за денежных проблем. Женщина осталась без родни — мать и родной брат умерли из-за проблем со здоровьем. Трудилась она за свою жизнь на четырех работах, на двух из них длительное время. Состоит на учете в наркологическом диспансере. Отца второго и третьего ребенка называет любовью всей своей жизни, с ним, правда, не заладилось. На момент написания текста Олеся уже нашла себе новую работу.

— Известно, что ребенок оказался в больнице по акту полиции. Что это был за акт и по каким показаниям полиция его направила?

— Я этот акт не видела до января, пока по заявлению в КДН (комиссия по делам несовершеннолетних. — Прим. ред.) не попросила ознакомиться с административным делом в отношении меня. Там сказано, что ребенок находился в каком-то опасном положении. С этим я категорически не согласна. Вообще, всё началось с телефонного сообщения в полицию, насколько мне известно. То ли их было два, то ли оно было одно. Звонивший — бывший мой сожитель, отец ребенка. Я на самом деле еще не все документы прочитала до конца — до середины дошла, разнервничалась и бросила это дело. Там полный бред. В одном телефонном сообщении было, что я, дескать, могла нанести телесные повреждения.

2 декабря раздался стук в квартиру, это были сотрудники полиции. Я разговаривала с ними через дверь. «Нам поступило телефонное сообщение». Я сказала, что не открою. Долго не открывала. Они говорят: «Нам надо убедиться». Я говорю: «Вы же через дверь слышите, как ходит ребенок. Он жив, это у вас дезинформация». Я впала в панику. Приехал начальник Ингодинского отдела, слово офицера дал: «Откройте, мы проверим, всё нормально, мы уйдем. Иначе мы будем резать дверь». А жилье арендованное.

Я открыла дверь. И, можно сказать, меня табуном лошадей из трех человек затоптали. Ничего такого не было, я не была агрессивна, не была пьяна. Вызвали тут же сотрудника ПДН и у меня просто забрали ребенка. Я просила оставить его дома. Они сделали какие-то фото моего дивана — с него была сдернута накидка, бумажки были раскиданы, и вот в этом они увидели антисанитарию и социально опасное положение.

Меня просто завели в спальню. В это время моего ребенка одевала сотрудник полиции и потом побежала с ним по лестнице. Также мне подперли дверь сотрудники, чтобы не гналась следом.

— А какие были медицинские основания по направлению в больницу?

— Об этом я узнала из материалов, где было объяснение от моего сожителя. Там была дезинформация, что он якобы сам лично измерял ребенку температуру, хотя он даже не знает, где находится градусник. И я тут из объяснения узнала, что, оказывается, у ребенка температура была. Вот, пишет он (открывает документ в телефоне и начинает зачитывать): «Понял, она с собой что-то сделает. Я сразу позвонил в службу 112. Утром 2 декабря, когда я виделся с ребенком, М. уже была выпившая и при мне выпила две рюмки. Ребенок при этом был в квартире». Ну навязано всё это. «Сын спал, проснулся, я измерил температуру. У сына была повышенная — 37,5. Я стал ругать М., но она никак не реагировала». Я впервые об этом слышу, что он что-то там мерил. Если сейчас спросить, где у нас градусник, он не скажет.

— Сколько ребенок находился в больнице с момента, как его туда поместили?

— Месяца три.

— Вы пытались как-то решить вопрос с больницей сначала мирно, например написать отказ от госпитализации? Вообще возможно ли это было в вашем положении?

— Я звонила. В тот день уже не пыталась с руководством медицинской организации связаться. Вообще, сколько бы раз я ни звонила на протяжении декабря, он перемещался из больницы в больницу. Я звонила, мне не всё равно, я узнавала об общем состоянии ребенка, настроении, в чем он нуждается, передавала передачи, ездила в инфекционную, навещала. В новогодние праздники, с 29 декабря по 10 января, я не могла дозвониться. Когда дозвонилась на Шилова, 48, мне сказали, что он 8-го числа убыл в инфекционную больницу из-за контакта с инфекционными больными и с ветряной оспой.

Я сначала растерялась, он переболел прошлым летом ветрянкой. Второй раз, наверное, редко в жизни ветряная оспа бывает. Позвонила в инфекционную больницу. Они говорят: «У нас такого нет, не поступал». Я начала звонить во все детдома. Конечно, у меня паника. В итоге мне сказали, что он находится в каком-то отделении. Сказали, что будет лежать там 12 дней. И из меня полезло: я спрашивала, в чем дело, что это такое, почему так — третий раз в инфекционной больнице. Эмоции там переполняли через край.

И вот 10-е число. Я вообще в другое место собиралась, но что-то пошло не так.

Я получала негативные ответы от медицинских работников, что не по их вине ребенок там, а мать — недомать. Меня как-то тактично оскорбляли.

— То есть у вас не было такой возможности — написать отказ и просто забрать? Или вы не знаете?

— Я пыталась делать отказ от госпитализации. Я даже по телефону как-то говорила. Я и в больницу на Шилова пыталась вместе с ним лечь. Маме, конечно же, нельзя там. Вообще, у ребенка нет статуса сегодня, что он остался без попечения родителей. Вот он у меня, но почему-то перешел в чью-то другую собственность, опеки. Чей он сейчас? Государственный ребенок? Так я-то не ограничена, не лишена. И акта опеки об отобрании не было и нет.

То есть сейчас мой ребенок — не только мой, но и моего супруга — незаконно находится в том же самом доме ребенка. До разрешения всех моментов он должен, наверное, находиться дома. Это мое личное мнение. Сейчас он удерживается третьими лицами. У него есть дом, где тепло, светло, где он будет накормлен, присмотрен и поигран.

— Как всё происходило, когда вы пришли его забирать? Я слышал, что там драка была.

— Никакой драки не было.

— Как вы проникли в инфекционную больницу?

— Нашла вход, потому что я ранее там лежала неоднократно с этим же ребенком. Я расположение знаю отделения, здания. У нас был ковид, ему было два с половиной месяца. Ну как я проникла? Там есть запасные входы. Я поднялась на третий этаж, зашла в определенную палату. Да, меня пытались остановить. Дергали, порвали мне верхнюю одежду.

В общем, я отмахивалась, чтобы мне дали пройти к выходу. Что касается санитарки, которой я нанесла побои, так вот она начала дергать меня с ребенком на руках. Я всего лишь ее оттолкнула. Всё. Никаких побоев не наносила, не угрожала. Я видела это видео. Это было с правой руки, она там то ли поскользнулась, что-то закричала там. Ну я быстро ушла.

— Как ребенок отреагировал, когда вы его забрали? Рад он был вас видеть?

— Он в палате сказал: «Мама!» Ну там еще действующее лицо было. Он сказал: «Мама и няня». Меня узнал, обрадовался, конечно, он не заплакал, не напугался. Он обычно активный мальчик, а тут какой-то молчаливый был, слишком пассивный, спокойный. Он сразу со мной пошел на контакт. Первый, наверное, час он мне отвечал на всё просто: «Угу». Я с ним разговаривала, он не совсем у меня умеет говорить, но сказал, что его обижали, также нашла я застарелые на его теле синяки. На голове, на плече уже отцвели, поясница, нога. Я думаю, он был недосмотрен. Сам упал, ударился, сломя голову бегал — не поверю ни за что. Я понимаю, что он ребенок там не один. Но где ему лучше, где ему безопаснее?

— А когда ушли из больницы, вы пошли домой с ребенком?

— Да, пошла домой.

— А вы строили какой-то план действий? Что дальше делать? Скрываться?

— У меня всё происходило в моменте, скажем. Я понимала, наверное, что за этим грядет, что это не останется без реакции. Мне поступали звонки из больницы и полиции с просьбой вернуть ребенка туда, откуда взяла. «Туда, откуда взяла», — я же не вещь с собой взяла. Я не украла, не похитила — я забрала своего ребенка. Я отказалась. Не успела передать его отцу. Он был на похоронах в Татаурово. Отец не был привлечен к [статье] 5.35 КоАП за ненадлежащие исполнение родительских обязанностей.

Действовала просто так, ну по накату, в моменте. Начала перемещаться, я понимала, что меня будут искать. Да, я, может быть, на тот момент не совсем отдавала отчет своим действиями, осознавала, но не в полной мере.

Мы не ходили по улицам, не скитались, но я понимала, конечно, что меня разыскивают. Как-то пыталась, чтобы меня, наверное, услышали, увидели. Почему? Потому что всё это накопилось.

— Какие у вас отношения с органами опеки?

— Да ровным счетом никаких. Вообще, их прямая обязанность — помогать семьям, которые попали в сложную жизненную ситуацию, в том числе и женщинам. Не помогать отобрать и пристроить ребенка в другую семью. Ребенок как раз такого возраста — он ликвидный. Потому что 500 человек в очереди на усыновление одного ребенка стоит. Вот он, готовый ребеночек.

Я не мама-кукушка, не суррогатная мама для кого-то. Надо было помогать, помочь услышать меня, разобраться, оказать и предложить какую-то помощь. Ситуацию надо решать с корня. Какие профилактические работы? Какие? Сидят там 10–12 человек, смотрят мне в глаза — кому-то они лживые покажутся, кому-то еще что-то. А кто-то сюда мне заглянул? (Показывает на сердце.) Предложил мне истинную помощь? Нет.

У нас была семья — я, супруг и ребенок. Он прописан в Приаргунском районе, у него там есть своя квартира, автомобиль, хорошая работа, хороший заработок. Я работала до 11 января официально. Вообще, до этого занималась воспитанием ребенка там, в районе. Нам здесь дали место в детском садике, я сюда выехала для дальнейшего трудоустройства. Хотела восстановиться на учебе в вузе. Да, хотела восстановиться со временем, чтобы ребенок влился в социум, сама работать, одной жить.

Второй мой сожитель, отец второго и третьего ребенка, я с ним в токсичных, абьюзивных отношениях. И я, так скажем, от супруга скрывала то, что биологический отец видится с ребенком. Я переступила через него из-за вот этого материнского сердца, души вот этой или слабохарактерности своей. Моя вина есть. Всё, что произошло в тот день, я не считаю, что это было социально опасно для моего ребенка.

— А давно органы опеки за вами наблюдают? Потому что у вас же первый и второй ребенок тоже у приемных родителей.

— Нет, первый ребенок у своего родного отца.

— А второй? Органы опеки как-то налаживали с вами отношения?

— Да, тогда органы опеки мне как раз таки обещали: «Ты уберешь из жизни данного человека — моего второго супруга, — и ребенка отдадим». Тоже как вещь. Конечно, моё сердце болит. Вы думаете, я не думаю, я не помню? Я помню, как родила первого, второго, когда, во сколько, вес, рост. Я всё это помню. Я не забыла. И любить их не перестала. Они в моем сердце, в моей памяти, в моих мыслях, в душе моей, не знаю. Ну не могу объяснить, дабы не заплакать. Я не бездушный и не черствый человек. Я грызу себя сама, где-то о чем-то сожалею, надо было сделать так. Но надо было услышать и помочь. Просто помочь.

— Не помогали органы опеки?

— Нет, не помогали. И никаких проверок и не было. Что касается второго ребенка, 3 ноября 2020 года его забрали. Вот эти полгода вышли на ограничения. Ну у меня всё там скопом, всё одно за одним, беда не приходит одна. Вроде как бы и выводы надо сделать, я понимаю. Билась, старалась изо всех сил. Но когда мне было плохо, я обращалась за помощью и в полицию, и куда-то. Я говорю, что вот абьюзили. Меня никто не услышал, разбиралась сама. Меня надо было, я не знаю, просто оградить как-то.

— А что было не так вообще? Почему забрали второго ребенка?

— Я жила в гостях в чужой квартире. Вообще, мой ребенок там был со своей биологической бабушкой. Я пошла на смену работать, находясь в декретном отпуске, нуждалась в деньгах. Попросила бабушку посидеть с ребенком. Бабушка приехала из Атамановки в микрорайон Северный, к своей знакомой по даче. К тому моменту у нас с сожителем отношения были сложные, поругались с ним, две недели вместе уже не жили.

Утром я попала в квартиру после окончания смены. А там находился он [сожитель героини]. Вроде и встречи искал, и туда-сюда. Более скажу, мы там приготовили покушать. Я хотела ребенка собрать, уехать к друзьям. Как раз в эти дни я искала жилье, подбивала сожителя искать жилье. Я просто думала, одумается, пойдет работать, зарабатывать, чтобы платить. Ну или хотела по месту регистрации выехать. Да не успела — в тот день нажралась хозяйка квартиры, позвонила в полицию, сказала, что гости не уходят. Я к тому моменту спала, 19 часов была без сна.

Я с ребеночком была всё это время. Он на искусственном вскармливании, накормлен, переодет был. Но единственное — это была не наша квартира. Там проживала вот эта хозяйка-инвалид с собакой. Понятно, что не совсем порядок, но он [ребенок] же не ползал у меня где-то по полу. Это был не барак, нормальная квартира на девятом этаже. Но там табачный дым, запах перегара — хозяева, они могут себе позволить выпить.

Вот попросила родного, по моим соображениям, человека посидеть с ребенком: «Я уйду на смену, буду завтра до 7 утра. Приеду, заберу сына. Всё нормально, не говори своему сыну». Вот этому Андрею, который отец. Мы там с ним передрались, устроили скандал, драку. Еще и эта не проспавшаяся псевдосвекровка. Ну по классике жанра. Я один раз попала в поле зрения полиции — и всё. Еще, конечно, не ожидала, что будет со старшим ребенком при этом. Если вам известно, там наркотики, что-то еще, то есть показания моего старшего ребенка.

— Я видел документ суда, там писали про наркотики. Это правда?

— Это неправда. Как мой сожитель даст? Там копали, раскладывали, там вообще непонятно, просто непонятно. Он был наказан административно за то, что вовлекал, ему был выписан штраф. Я когда об этом узнала, с ребенком разговаривала. Я говорю: «Ты почему так сказал-то на меня?» Он сказал: «Я не знаю». Ребенок всё равно возраста предпереходного, ему 11 — это такой сложный возраст. Просто я не стала его травмировать, никого не обвиняю. Но этот факт не подтверждаю. Почему он так сделал — тоже не знаю, какие там с ним психологи работали.

— А по поводу первого ребенка у опеки были претензии? Или вы как-то сами со своим сожителем решили то, что он будет с отцом?

— Я сама была инициатором этого. У нас были сложные отношения с сожителем на тот момент. Я не хотела, чтобы портилась психика моего ребенка старшего, сама попросила бывшего мужа, хотя до этого они несколько лет не общались. Мой первый муж не интересовался судьбой сына, в воспитании не участвовал. Мы развелись в 2015 году, он платил алименты. В 2019 году я попросила сама, чтобы ребенок у него побыл какое-то время. Ничего не предвещало беды. Он подвозил его в школу, так как у него есть машина, оставался там на выходные. В какие-то моменты мне перестало хватать денег, потому что я во время беременности вторым ребенком не работала и мой сожитель тоже не работал, не стремился. Переехали в более дешевое жилье. Жили в бараке двухэтажном возле 25-й школы. Сначала [сын] уезжал на выходные, а потом так и остался. А потом они инициировали судебное разбирательство по лишению меня родительских прав.

Сейчас он уже всё, живет там с 2021 года. У него есть своя комната, знаю, что там делался ремонт. Он посещает школу, скорее всего, занимаются с ним там. Ну всё нормально, дай бог, его не обижают.

Или у меня будет возможность через какое-то количество лет — сейчас я не имею права вмешиваться. Когда он будет за себя сам в ответе, я с ним поговорю. Если он этого захочет, я попрошу у него прощения, если где-то в чем-то была не права, если я перед ним виновата. Решение в любом случае будет за ним. Я думаю, что он подрастет, поймет как-то. Всему свое время.

— Пытались ли вы как-то вернуть первых двух детей?

— А у меня всё в одно время происходило. И по первому, и по второму ребенку. По второму я даже не знала этих особенностей. В правах меня ограничили. Начала расти задолженность по алиментам катастрофически просто. А я находилась в декретном отпуске, не работала. Со средней заработной платой по России — это такие конские суммы.

Это становится известно в семье моего первого мужа, они начинают злорадствовать. Не знала, что мой первой муж подаст на ограничение прав старшего сына. Конечно, я тоже пыталась вернуть. Звонила, бегала, плакала, ревела, но пытались. Пыталась!

В ноябре у меня забрали ребенка по акту полиции. Я там подралась с сожителем. Да, этот момент был, когда сидит пьяная свекровка, говорит, что-то я такая-растакая — всё, у меня инстинкт самозащиты. Это нормально, я считаю. Ребенка поместили в инфекционную больницу. Ходила в инфекционную, передачи передавали. Потом он лежал на Новобульварной, потом на Шилова. Плакала. Вот в ноябре его забирают, а в декабре я забеременела.

Да, тут похожая ситуация. Мне никто не подсказал в тот момент. Я на тот момент сама по своей собственной инициативе пошла закодировалась, встала на учет в ПНД, потому что там было написано, что я в алкогольном находилась. Но надо было трудоустроиться, но трудоустроиться уже не смогла, потому что забеременела третьим ребёнком. Один за одним они у меня — 2020 и 2021 годов рождения.

Проживала с этим сожителем. Пыталась подрабатывать где-то неофициально, чтобы какой-то доход был. И я какое-то время получала пособие по уходу на второго ребенка. И приходили еще алименты. Комиссии переносились с ноября по февраль, и итог один: мне ребенка не возвращать. По какой причине? А меня поставили в феврале на учет наркологический. И причин-то каких-то особенных нет для отказа. Ему было куда вернуться. Почему они мне не помогли?

Сыну исполнился в апреле год. К тому моменту я его уже 5 месяцев не видела. Начались суд за судом. В сентябре меня ограничили в правах, суд ничего не принял во внимание.

Я же не опасна для общества, не опасна для своих детей. Родственников нет, которые готовы были бы взять под опеку, пока я не восстановлюсь или пока не рожу третьего ребенка, как раз ковид начался и тому подобное. Я крайне переживала за маленького ребенка, просто убивалась изнутри. Сама не знаю, такие мысли были, я себя так чувствовала, была раздавлена. Я просто понимаю: у меня растет живот, я не могу избавиться от этого ребенка. И как быть? Финансов нет. Ну вот вроде я не пью, живу в этом общежитии, быт устраиваю, как-то облагораживаю место. Истинная причина — этот ярлык наркологический. Какие беседы? Какие профилактические беседы? Вы мне реальную помощь оказали? Кто-нибудь пришел ко мне и оказал реальную помощь? Нет.

— Вы поддерживаете связь со старшими детьми?

— Мне не дают этого делать.

— Но вы бы хотели?

— Конечно, да. Что касается второго ребенка, сколько раз я обращалась к опекунам, просто хотела хотя бы увидеть фотографию своего сына. Нет, меня игнорируют. Когда на судебных заседаниях начинают меня полоскать: «Что ты за мать? Я бы на твоем месте ночевала около дома этого ребенка». Но кто меня вообще предупредил? Кто со мной советовался? Тогда я не была лишена, я была ограничена. Ребенка забрали. И знаете, что написали? Что я никогда не интересовалась его судьбой. Я звонила! Да, может, один-два раза в месяц. Я хотела приехать, но тогда уши развешивала, мне говорили: «А нам не надо ничего. Ребенок обеспечен всем, одежда, питание, игрушки. Ну а что, сейчас же у нас ковид». Мне так отвечали работники КСДР (Краевой специализированный дом ребенка. — Прим. ред.). Ну и звоню, звоню. В смысле не интересовалась? Я интересовалась.

— А сейчас у вас есть мысли оспорить лишение родительских прав на первых двух детей?

— Первого ребенка уже усыновили. Про второго — да, есть мысли, но времени уже мало. Сейчас четвертый месяц наступит, я не знаю, мне рекомендуют опять же реабилитацию. Я боюсь, что по срокам не успею, его могут усыновить. Как я отменю усыновление потом? Я в отношении второго ребенка мать-одиночка. Если туда [в ПНД] просто лечь, то меня там закроют, не будет связи с внешней миром, мне не дадут видеться ни с друзьями, ни с мужем тем же. Телефона там не будет, интернета не будет, ну чтобы меня не портило это всё. Равносильно тюрьме, но врачи — наркологи, психиатры — считают, что это вот прям...

— Но категорически отказываетесь?

— Я не категорически отказываюсь, мне тоже какие-то гарантии нужны. Мне нужна квалифицированная помощь, я ее, конечно, финансово не потяну, не смогу оплатить. Сейчас я сама на перепутье нахожусь, что либо мне трудоустроиться на официальную работу, там какие-то на этот счет, по-моему, исковые требования есть, я написала всевозможные заявления с желанием ознакомиться с материалами. Ответов пока мне нигде нет. Единственное, что у меня сейчас есть, — разрешение на посещение ребенка. Вчера у него была. Звоню туда каждый день, кроме субботы и воскресенья. Вчера я виделась с сыном. На этой неделе планируем увидеться еще. Я готова была каждый день туда ходить. И два раза в день.

— Как у него состояние? Настроение?

— Он меня узнал. Не хотел, чтобы я уходила. Просился на улицу гулять, играть. Ну понял, что это мама. Показала ему фотографии, всех узнал, всё он помнит.

— Вы говорили, что состоите на учете. А из-за чего? С чем именно проблемы? Доход? Жилье? Алкоголь?

— На учете в наркологическом, но у меня не было ни разу освидетельствования, чтобы установили алкогольное опьянение. Просто есть факт, он на бумаге. Но я его не оспорила.

— А как вы сами оцениваете? Выпиваете или нет?

— Все выпивают на самом деле. Как бы сейчас я не выпиваю вообще. Да все выпивают, на праздники и так далее. Но я не запойная. У меня не было проблем, чтобы я там напилась, неделю пила, валялась, меня трясло и я не могла встать.