Вражеская пуля в левый висок — обзор краевых СМИ

Поставьте памятник герою

«Это случилось зимой под Валдаем. Уже давно он приметил подозрительную группу офицеров высоких чинов. И мог бы сразить не одного из них, но охотничье чутьё подсказывало ему, что тут может появиться цель поважнее. Стал выжидать. Не обманулся, как в воду глядел. Вскоре из блиндажа вышел поджарый немец в шинели с меховым воротником. Потому, как вокруг него все засуетились, Номоконов понял, что это важная птица. Прицелился и выстрелил. Фашист повалился на снег. Позже пленённые немцы показали, что это был генерал, инспектор из Берлина, специально приезжавший на фронт с целью рекогносцировки и тщательно знакомившийся с положением дел на всём протяжении советско-германского фронта. Он должен был составить подробный отчёт об увиденном и сделать доклад в ставке Гитлера. Эти же пленные показали, что о Номоконове у них в окопах хорошо известно и прозвали его «сибирским шаманом». За его голову назначена большая премия». (Сергей Зарубин «Трубка снайпера»)

Имя снайпера Семёна Даниловича Номоконова хорошо известно моим землякам-забайкальцам: о нём написаны статьи в газетах, изданы книги. Но сегодня я хочу ещё раз рассказать о нём, о моём прадедушке, имя которого помню, которым горжусь. Мой прадед Семён Данилович Номоконов, эвенк по национальности, при призыве в армию просил записать себя как «тунгус из рода хамниганов». С детства он жил в тайге. В 10 лет считался заправским охотником, имел прозвище «Глаз коршуна», только при крещении получил имя Семён. В 1928 году поселился в селе Нижний Стан Шилкинского района, где вступил в коммуну «Заря новой жизни», а затем в совхоз. Продолжал заниматься охотой, работал плотником.

Поначалу на фронте служил санитаром, но после того как был замечен как меткий стрелок, переведён в снайперский взвод: «Это было в один из осенних дней 1941 года. Подобрав очередного раненого, он увидел, как немец целится в их сторону. Номоконов мгновенно вскинул винтовку и выстрелил, притом метко. Вечером в части только и было разговоров о метком выстреле санитара. Так начался путь снайпера-забайкальца».

До зимы 1942 он стрелял без оптического прицела. Его личным оружием была трёхлинейная винтовка Мосина. Воевал прадед на Валдайских высотах, Карельском перешейке, Украине, в Литве, Восточной Пруссии, а затем во время Советско-японской войны – в Маньчжурии. Служил в составе 5 фронтов, 2 дивизий, 6 полков. Всех убитых солдат и офицеров он отмечал на трубке, выжигая точки (солдат) и крестики (офицеры).

К своему заданию Номоконов подходил очень строго. Опросив внучку Семена Даниловича по папиной линии, Номоконову Марию Васильевну, я узнала, что: «Он был полностью готов к своему заданию, с различными верёвочками, шнурками, рогульками, с осколками зеркал. На ногах у него были бродни – обувь, сплетённая из конского волоса, что делало его шаги более бесшумными».

Но не всегда легко удавалось сразить немцев. Как-то Номоконову попался очень опытный фашистский снайпер. Его Семён Данилович выслеживал несколько дней, они долго не могли одолеть друг друг а, но всё же прадед одержал победу и был награждён командующим фронта курительной трубкой, на которой продолжил делать отметки. Номоконов очень гордился подарком и даже написал об этом жене Марье Васильевне, сыну Владимиру – восемнадцатилетнему снайперу, который воевал на соседнем фронте, и двум младшим сыновьям. Но подарок существовал недолго. В сентябре 1944 года, когда фашисты обнаружили район, из которого работал снайпер, обстреляли его из миномётов. Осколки мины ранили Семёна Даниловича в лицо, а один из них расколол трубку, остался лишь мундштук.

Внук Семёна Даниловича, мой отец, Валерий Васильевич Номоконов, о своём великом дедушке отзывается с гордостью. Он рассказал нам о том, как Семен Данилович больше всею любил терпеливо выслеживать немецких офицеров. Был случай, когда он взял на мушку и сразил солидного немца, окружённого целой труппой офицеров. Захваченный ночью «язык» рассказал, что русский снайпер подстрелил представителя ставки Гитлера.

С каждым днём росло снайперское мастерство Семёна Номоконова, и с каждым разом ширилась на фронте его слава. Горой, умевший воевать, выживать, и других учил этому. Человек был требователен к себе и ученикам своим. «Обучил 99 отличных снайперов» (из характеристики учётной карточки – приложение к приказу о преставлении к наградам).

Там же на фронте Номоконов встретился с земляком – бурятом Тогоном Санжиевым, с которым познакомился ещё на курсах всеобуча в селе Агинское. Они сразу же сдружились, выходили на «охоту» вместе. Как-то командир полка поручил убить одного фашистского снайпера, на это задание они отравились вдвоём, но вернулся только Номоконов. Тогда же Семён Данилович поклялся беспощадно мстить за гибель боевого друга и земляка. И он отомстил, за что был награждён орденом Красной Звезды.

О боевом пути, подвигах Семёна Даниловича Номоконова в апреле 1945 года фронтовой корреспондент Евгений Воробьёв написал статью «Трубка снайпера». Позже, после войны, наш забайкальский писатель Сергей Зарубин издал одноимённую книгу.

Мой прадед был храбрым солдатом, никогда не стучал себя в грудь, а, наоборот, был очень скромен. Был восемь раз ранен, перенёс две контузии. «Смерть витала над его головой более двадцати раз, – пишет Сергей Зарубин, – резали пули врагов ого маскировку, телогрейку и гимнастёрку, оторвали однажды каблук на ботинке». Не раз его считали погибшим, умершим от тяжёлых ран, но он оказался живучим, воскресал назло всем смертям. После лечения в санбатах и госпиталях снова и снова возвращался в строй, на передовую линию огня. «В нём был отчётливо сосредоточен и давал себя знать, словно бьющийся из-под земли родник чистейшей воды Аршана, громадный народный талант человека – могучий дар его народа. Человек, поднявшийся при беде Отчизны с оружием в руках, стал грозной силой и непобедимым бойцом за правое дело».

Сергей Зарубин рисует довольно яркий портрет моего прадеда, героя-самородка, уничтожившего 360 гитлеровцев на Западном фронте и семь японских самураев на Востоке. Считайте, что Семен один на войне сработал за целый батальон или стрелковый полк. Номоконов был награждён орденом Ленина, орденом Красного Знамени, двумя орденами Красной Звезды, медалями. Награды для рядового солдата и старшины, безусловно, большие – почётные, высокие. После войны, в 1960 году, в честь шестидесятилетия со дня рождения Семёну Даниловичу Номоконову было присвоено звание «Почётный солдат Забайкальского военного округа». Всё это я узнала, посетив краеведческий музей имени А. К. Кузнецова.

Закончил Семён Данилович Номоконов свой боевой путь у отрогов Большого Хингана. После войны продолжал работать в совхозе. Уйдя на пенсию, в середине 1960-х годов переехал в село Зугалай Могойтуйского района Агинского Бурятского автономного округа, где работал в колхозе имени В. И. Ленина.

Семён Номоконов – герой не только эвенкийского народа, но и всей великой российской державы. Мы и наши предки должны гордиться такими людьми, как он, людьми, которые воевали за победу, приближали её всё ближе и ближе. Думается, что Семену Даниловичу Номоконову рано или поздно надо поставить памятник в центре его родной земли.

Старшина Матыжонок доставил живыми в штаб 26 «языков»

На станции Карымская Забайкальской железной дороги 5 мая состоялось открытие памятника участнику Великой Отечественной войны, почётному солдату Сергею Ивановичу Матыжонку.

Вряд ли кто из пассажиров поездов, делающих остановку на узловой станции Карымская, мог на протяжении тридцати с лишним лет «заподозрить» в сутуловатом, прихрамывающем обходчике одного из легендарных героев Великой Отечественной войны – бывшего старшину-разведчика, участника Парада Победы, кавалера девяти орденов, три из которых высшие боевые – Красного Знамени, а также Почётного солдата Забайкальского военного округа.

Таким и был в своей неприметности солдат и рабочий, один из великих сынов Отечества, Сергей Иванович Матыжонок. Или дядя Сережа, как его называли земляки. Вся его жизнь была связана с Забайкальской магистралью, за доблестный труд на которой ему был вручён знак «Почётный железнодорожник».

Единственным перерывом, когда плечи вагонника Матыжонка накрывала не сигнальная «желтушка», а маскировочный халат, были фронтовые годы, сверкнувшие самой яркой звездой в созвездии воинской славы забайкальских железнодорожников.

Нападение Германии на СССР перечеркнуло все житейские планы семнадцатилетнего парня со станции Карымская. В декабре 1941 года Сергей ушёл на войну вместе с друзьями, вчерашними одноклассниками.

Внешне не походил Матыжонок на живую легенду 2-го Белорусского фронта, на богатыря-разведчика, лично доставившего живыми в штаб двадцать шесть «языков», из которых добрая половина – младшие офицеры, а один даже группенфюрер СС фон Штиммер. Записи в его «Памятке фронтового разведчика» сообщают, что старшина Матыжонок лично уничтожил свыше сотни гитлеровцев, среди которых «лучший стрелок Германии», любимец самого Гитлера штандартенфюрер СС фон Вейдель. Но это только те, кто официально записан. А скольких Матыжонок сразил не только в разведывательных поисках, но и в бесчисленных оборонительных или наступательных боях.

«Зелёный призрак»

О том, как воевал Матыжонок, ярко и правдиво рассказал в документальной повести «Путь разведчика» его земляк-карымчанин писатель Сергей Зарубин. Книгу эту хорошо помнят забайкальцы. Думаю, что документальная запись тех бесед не утратила интерес и сегодня.

– Сергей Иванович, что за народ воевал в разведке, как попали туда Вы?

– Добровольцем. Пехоту хоть и косили по-страшному, но в ней шансов выжить больше было. А в разведке, когда идёшь «за проволоку», мысленно прощаешься со всеми... Сдаёшь документы, награды, снимаешь погоны – и ты уже безликий «зелёный призрак», так нас немцы называли. Если не вернёшься, найдут тебя потом наши в какой-нибудь воронке и тоже, как и немцы, знать не будут, кто ты. Разные люди попадали в разведроту, но оставались не все. Никого не принуждали – не хочешь, возвращайся в пехоту, слишком уж много зависело от того, с «языком» мы вернёмся или нет.

– Постоянная угроза смерти – как Вы это выдерживали?

– Человек ко всему привыкает. Становишься профессионалом. А стресс – так на войне все стресс. Я после войны ещё три года в себя приходил. А на фронте, если человек душой слаб, так ему стресс не стресс, лишь бы повод был смалодушничать. Мы знали, на что идём. Смерти надо опасаться, а не бояться – с таким настроем проще и живым вернуться, и «языка» притащить.

– Что самое тяжёлое в разведке?

– Терять товарищей или посылать на верную смерть друга ради выполнения задания. Из разведки – закон свят – или никто не возвращается, или все – живые приносят убитых и раненых. Однажды наша группа попала под кинжальный огонь. Погиб мой друг Коля Тимофеев, а вытащить его с нейтральной полосы было нельзя – все бы на снегу остались. Командир наш, лейтенант Варенцов, приказал уходить. Четверо суток потом лазали за Колей и всё-таки, несмотря на огонь, вытащили. Немцы заминировали его тело двумя минами – они были уверены, что мы обязательно придём за ним. Победа нам досталась большой кровью. У русского солдата дух геройский, но ведь ещё и воевать надо было уметь. Немец – очень серьёзный противник, и до самых последних дней войны мы несли большие потери.

«Не надо блеска орденов, пусть будет мирное небо»

Сергей Иванович не любил вспоминать войну и то, как однажды добралась до его горла огромная овчарка, натренированная в концлагере давить людей, а у него, последнего из разведгруппы, уже не было ни одного патрона и в здоровой, не раненой руке кончились силы. Старшина тогда перегрыз горло зверю зубами, намертво стиснув овчарку в болотной трясине, куда немцы не осмелились сунуться. Как, лежа рядом со взятым «языком», провожал глазами наших пленных, конвоируемых немцами, – чуть не плакал от невозможности помочь им. Как стрелял в упор в предателя, предложившего сдаться немцам в безвыходной ситуации. Как сидел под охраной автоматчика из НКВД, пока следователь СМЕРШа придумывал, какие вопросы задать одному вернувшемуся из разведки. Как пламя из огнемёта обожгло в упор, но он все же успел выстрелить из ракетницы – дал сигнал своим, чтобы прикрывали разведгруппу на «нейтралке».

Во время штурма Кенигсберга старшина Матыжонок первым добежал сквозь сплошную стену огня в числе немногих до вражеского укрепления и способствовал его взятию. Затем во главе группы солдат пробился в уличном бою к центру вражеской крепости и не позволил уйти ни одному живому эсэсовцу. И это вместо того, чтобы идти в медсанбат на перевязку.

За эти подвиги на Сергея Ивановича составили наградной лист на орден Славы 1-й степени. Но по выходе из госпиталя разведчику вручили третий орден Красного Знамени, отказав ему в праве именоваться полным кавалером.

Со слов людей, близко знавших Сергея Ивановича, стала известна подоплёка решения. Оказывается, накануне штурма начальник разведки дивизии приказал Матыжонку, только что вернувшемуся после неудачного поиска, отправляться снова за «языком». Старшина возразил: разведчики уже трое суток не спали, не ели, в постоянном напряжении, посылать их без отдыха – значило – верная смерть.

Но полковник был непреклонен. Обвинив старшину Матыжонка в трусости, и отказе выполнить боевой приказ, он выхватил пистолет и хотел выстрелить в строптивого разведчика, но не успел. Очередь из ППШ Матыжонка прочертила запретную грань у сапог офицера, и пистолет бессильно упал обратно в кобуру. Наскоро отдохнув, подчинённые Матыжонка все же отправились в поиск и на этот развернулись с «языком». Но представление на Славу 1-й степени в штабе переписали.

– На фронте действовало негласное правило – за двадцать подбитых танков, сбитых самолётов или взятых «языков» представлять к званию Героя Советского Союза, – вспоминает один из родственников Матыжонка Юрий Скажутин. – Сергей Иванович один раз в откровенном разговоре признался, что представляли и его, да сам, мол, виноват, что не получил. Вернулся он под новый, 1945 год из поиска с важным «языком». Тяжелое было задание, с большими потерями. А в штабе дивизии, где нужно было докладывать, праздник отмечают. Короче, сказали ему, обожди, старшина, утром придёшь, расскажешь. Ну, Иваныч и взорвался, матом обложил всех, кто там был. Конечно, обезоружили его, чуть было в штрафбат не угодил за непочтение. А Героя «зарубили»...

Сам Сергей Иванович об этом никогда не вспоминал, не сетовал. «Не надо блеска орденов, пусть будет мирное небо», – написал он мне на память на своей фотографии.

Скромность Матыжонка была общеизвестна. Один только раз использовал дядя Сережа свои заслуги. Подошёл во всех орденах и медалях к председателю врачебной комиссии. Тот сомневался, годен ли для работы, связанной с движением поездов, солдат, который хромал на израненную правую ногу. Сказал врачу старшина, что он с этой ногой не только притаскивал «языков», но и печатал шаг у Боевого Знамени 2-го Белорусского фронта на Параде Победы. А уж от вагона к вагону как-нибудь доберётся.

К наградам старшего осмотрщика Матыжонка сначала добавился знак «Отличный вагонник», а затем и орден Октябрьской Революции. Его не раз спрашивали: «Почему ты снова в мазут захотел после войны?». Он просто отвечал, что коль ушёл с «железки» на фронт, то на неё и вернулся – на строгую и настоящую мужскую работу.

Много позже у Сергея Ивановича открылись старые раны, врачи не смогли его выходить в окружном госпитале. Поняв, что кончина совсем близка, старшина отдал всю груду дефицитных лекарств ветеранам, попросил врача выполнить последнюю просьбу, открыть форточку, чтобы услышать гудок электровоза.

«...Потому что я нужен»

«Мы шли с мамой по городу. В районе Старого рынка заговорил рупор – выступал Молотов. Люди прекратили суету, остановились. Исчезли улыбки, и в жизнь Читы на мгновение ворвалась тишина. А потом – плач, взвывание, всхлипы. Началась война. Мама едва слышно сказала мне: «Пойдём». Я посмотрел ей в глаза, полные слёз. О чём думала эта хрупкая красивая женщина?.. В доме – четверо малышей, а я, девятилетний, – старший».

...Воспоминания о Великой Отечественной войне для ветерана забайкальского спорта 82-летнего Анатолия Ивановича Крушлинского – самые тяжёлые. Он не терял товарищей в бою и не имеет медалей за взятие Берлина, не служил в разведке и не был «сыном полка». Он мальчишка далёких 40-х, которому отец, уходя на фронт, как старшему, доверил семью. Спортсмен и активист, для которого ответственность перед собой и людьми не просто слова.

Время тревог

«Тридцатые и сороковые годы – период тревог и потерь», – говорит Анатолий Иванович. Тяжёлые времена в семью Крушлинских пришли за несколько лет до Великой Отечественной. Во время репрессий люди из «чёрного воронка» могли постучаться в любую дверь. Не прошли они и мимо семьи Анатолия Ивановича. На тот момент он и его родные жили в Шилке. Папу – Ивана Ивановича Крушлинского арестовали в 1937 году.

– В официальных документах было написано: «...за причастность к контрреволюционной организации», – говорит Анатолий Иванович. – Этапировали его в Читу. В тюрьме отца били, он спал на холодном голом полу, подстилая шубу. Через год отпустили. До самой смерти папа не мог понять, за что сидел.

Не прошло и несколько лет, как единственный кормилец снова покинул дом. Это случилось в январе 1942-го, когда Крушлинские уже проживали в областном центре. Анатолий Иванович хорошо помнит день, когда провожал папу на фронт.

– Поздно ночью эшелон с 15-м понтонным батальоном ждал отца на станции Чита-1, – говорит он. – Тогда автобусов не было. Мама, отец и я шли долго, до воинской площадки. Они мне говорят: «Толя, иди домой, иди», а я не хочу. Отец был человеком неэмоциональным, волевым, но в тот момент я чувствовал, как он не хочет со мной прощаться. «Ты остаёшься за старшего. На тебя вся надежда», – говорил он мне тогда...

Мал золотник

По словам Анатолия Ивановича, после отъезда отца ему легло на плечи воспитание сразу троих детей – двух братьев и сестры. Приходилось их кормить, на горшки садить, вовремя загонять домой и, как говорится, подзатыльники давать. Был Анатолий Иванович и ответственным за доход в семье.

– Чтобы прокормить ребятишек, нужно было зарабатывать. Я занимался всем и делал это неплохо для своего возраста. Не было того, чего бы я не смог. Бабушке и маме помогал перешивать одежду, стягать одеяла соседям, а те, в свою очередь, платили нам едой, – рассказывает он.

...Несмотря на всеобщую нехватку продовольствия, Крушлинским полагались льготы. До ухода на фронт отец трудился на железной дороге, и государство обеспечивало семьям трудящихся иногда одноразовое питание в местной столовой. Толя ходил за едой, отстаивал большие очереди.

– Кругом голод, нищета, и для людей суп и котлетка с гарниром – словно манна с небес, – вспоминает он. – Но этой еды не хватало. Люди были голодными. Помню случай один. Стою в очереди и наблюдаю: какая-то бабушка нашла сырую картошку. Она положила картошку в поддувало топки столовой. Картофелина спеклась, бабушка очистила её и съела, не поделившись ни с кем. А женщина, сидевшая с ней за одним столом, так и не получив угощения, потом скушала эти очистки.

...Война не даёт никому поблажек. Толя старался трудиться и не ныл, хотя и было тяжело.

– Например, воду нужно было таскать в вёдрах коромыслом, а от дома Читинка далеко. Вёдра тяжёлые. Мама жалеет меня, мол, налил бы три четверти в каждое. А я – нет. Пыхчу, но несу, – рассказывает он.

Бабушка Анатолия Анастасия Кузьминична, очень сдержанная, строгая женщина, от которой редко можно было услышать похвалу, говорила про маленького помощника: «Вот какой мужчина у нас растёт! Мал золотник да дорог». Кстати, именно ей он благодарен за терпение, которое она воспитала во внуке. Анатолий Иванович её называет «железобетонная арматура семьи» и не случайно. Бабушкины требования часто были нещадными, порой казались жестокими.

– Вот одно из них.

Была у нас пашня в районе аэропорта. Целых 20 соток! – рассказывает он. – Мы с мамой и сестрёнкой в жару дважды в лето её обрабатывали. Вернулись изнурённые, измученные – поработай-ка в пекло, да ещё ведь и путь домой предстоял неблизкий.

Бабушка встретила семейство и с порога потребовала отчёт, мол, сколько сделали сегодня. Толю это, конечно, возмутило. Нет бы спросить, как себя чувствуют. А бабушка вдобавок выпалила: «Ничего, терпение и труд все перетрут! Послезавтра ещё пойдёте!». Зато сейчас, спустя уже много лет, Анатолий Иванович понимает, как важно, что бабушка была «железной леди» – во время войны плакать некогда.

«Я жду тебя, папа»

– этой строчкой заканчивалось каждое письмо Толи, которое он писал отцу на фронт от себя и от имени карапузов. Папу, конечно, ждали все. Когда младшенькие подросли, они тоже стали отправлять отцу весточки. Писали о том, как хулиганили, с кем дрались и спорили, как учились. И папа с радостью зачитывал их своим сослуживцам. Переписку с родными он пронёс через всю войну, хранил бережно, где бы ни был, и привёз домой.

– Воронеж, Курск, Киев, Харьков, Берлин, освобождение Праги... Где папа только ни воевал! – рассказывает Анатолий Иванович.

Он верил, что отец вернётся! Даже когда соседки нагнетали обстановку: шептались, что кому-то снова пришла похоронка и шансов выжить у других бойцов нет. Они говорили, а маленький мальчик ждал, ждал папу и Победу...

...Девятого мая 1945 года в класс, где учился Толя, зашёл классный руководитель и объявил о внезапном сборе на школьной линейке. На ней директор школы объявил, что кончилась война, и позвал всех на праздник на площадь Ленина. Недослушав его последней фразы, ребята, как марафонцы, помчались.

– Помню, горожане бежали и кричали, что наши победили, – вспоминает Анатолий Иванович. – И когда видели военного: раненого или нет, в погонах или без них, обнимали и целовали, хватали и подкидывали! Так приветствовали победителей.

...Вместе с отцом День Победы Крушлинские праздновали позже – летом. Судьба его миловала – он получил три лёгких ранения и вернулся живым! А на груди отца блестели ордена и медали.

Нет предела совершенству

После войны в Чите также был голод. К примеру, килограмм картошки стоил 50 рублей. Семья фронтовика Ивана Ивановича в поисках лучшей жизни уехала в Алтайский край, город Бийск. Там он поступил в Бийский автомобильный техникум. Выбор был неслучайным. Крушлинский любил автомобили и все, что связано с механикой, как он говорит, органично. Позже, уже в Иркутске, он закончил Иркутский сельскохозяйственный институт. Прошёл путь от автомеханика до инженера. Трудился в Бийске, Иркутске, Чите.

– Я безумно любил свою работу, – рассказывает он.– В трудовой книжке много записей: сменил за свою жизнь несколько организаций. Не потому, что что-то не удавалось. Нет. Наоборот. Я с детства не привык останавливаться на достигнутом – мне нравилось двигаться вперёд, совершенствоваться. Например, если на одном заводе вытачивали такие детали, с которыми я ещё не работал, я шёл туда, учился, перенимал опыт.

Однако новое привлекало Крушлинского не только в работе. Ещё будучи студентом техникума, жизнь его связала с бийским спортивным клубом «Динамо». Туда он пришёл вместе с другом и стал заниматься гимнастикой. Позже Крушлинский завоевал почётное звание чемпиона Бийска в этом виде спорта.

– Там же увлёкся и пулевой стрельбой, – рассказывает Анатолий Иванович. – К нам в общежитие однажды пришёл фронтовик – наш военрук. Принёс малокалиберную винтовку. Я вместе с другими однокурсниками начал тренироваться, но исключительно для себя. А потом мне сказали «хватит баловаться» и стали отправлять на соревнования разного уровня, откуда я начал привозить призы.

По словам Анатолия Ивановича, стрельба и гимнастика помогли ему прийти в большой спорт и занимать там достойные места. Так, в Иркутске, куда приехал работать по распределению на одну из автобаз, он вместе с коллегами, которые увлечённо занимались гимнастикой, затем впервые встал на лёд, катался.

– Оказалось, что часть гимнастов – юноши и девушки, с которыми я вместе тренировался, ходят на каток, – говорит он. – Меня впечатлило, как они красиво скользят по льду, разгоняются и входят в поворот. Было ощущение, что они вот-вот упадут, расшибутся. А они перед поворотом наклонялись и выезжали на этой же скорости. С той поры я – в конькобежном спорте.

Спустя несколько лет Анатолий Иванович вернулся в Читу. Давняя дружба со спортом продолжалась. Здесь он пришёл в многоборье комплекса ГТО.

– Что такое многоборье?

Это возможность одновременно испытать свои силы в летних и зимних видах спорта, – рассказывает он. – Раньше многоборцы формировались от предприятий в команды – так было принято. Я – активист, трудящийся, отстаивающий честь своей организации, и мне было почётно показать хорошие результаты и по-новому раскрыть себя как спортсмена.

Остановить Крушлинского не смог даже возраст. На тот момент ему было 40 лет. По меркам спорта, это слишком поздно для начала. Но Анатолий Иванович не умеет сдаваться.

– Безусловно, я проигрывал в метании гранаты, плавании, лыжах. Возраст даёт о себе знать, – рассказывает он. – Приходилось навёрстывать упущенное – долго и упорно тренироваться. Особенно тяжело было 40-летнему осваивать азы плавания.

В покорении новых вершин Крушлинскому помогал и большой спортивный опыт в гимнастике, пулевой стрельбе, конькобежном спорте.

– Я всегда себе говорю: «Я смогу». Стремление идти вперёд, двигаться никогда не подводит, – считает Анатолий Иванович.

Возможно поэтому в копилке его спортивных достижений – золотая медаль Дальневосточной зоны по многоборью ГТО, он – десятикратный чемпион Читинской области по многоборью ГТО, чемпион зоны Сибири и Дальнего Востока по многоборью ГТО, победитель Всесоюзных соревнований железнодорожников и транспортных строителей.

«Иваныч, выручай»

Безусловно, перечислить все звания и награды Анатолия Ивановича невозможно – их слишком много, и ему, что характерно, это и не нужно. Важнее, считает Крушлинский, всегда то, что ты можешь сделать для близких, друзей, коллег, подопечных.

...В конце 80-х Анатолия Ивановича пригласили заниматься с инвалидами и предложили создать, а затем и возглавить спортивный клуб инвалидов физкультурников

– А дело было так. За год до выхода до пенсию ко мне пришли домой инвалиды – 11 человек, – рассказывает он. – Раньше в составе сборной клуба «Гефест» я их сопровождал на различные спартакиады. В этом клубе начались междоусобицы. Они мне говорят: «Иваныч, выручай. Мы хотим создать свой спортивный клуб». Они смотрели мне в глаза как дети. Я им не мог отказать.

Анатолий Иванович нашёл помещение, телефон, оборудование, спортинвентарь, собрал спонсоров, волонтёров. Думал, что на организацию клуба уйдёт максимум полгода.

– А пришлось там семь лет отпахать! Я не ходил в отпуск, не обедал. Запустил дачу, забыл про семью, – говорит он. – Трудился как вол по 12– 14 часов в сутки. Здание, что нам досталось, было неподготовленным. Мы и электрику налаживали, и белили, и чистили дымоходы.

Но это не самое трудное. Сложнее Анатолию Ивановичу пришлось в работе с подопечными. Инвалиды – особый контингент. Среди них – болеющие ДЦП люди, а также страдающие психическими и другими заболеваниями. Отношение к жизни у них разное. Они часто ругают власть, обижаются на людей. Негатива много, и с этим приходилось мириться и перевоспитывать.

– Я начал с терапии души – турпоходов, – говорит он. – На природе люди более коммуникабельными становятся и меньше конфликтуют. Мы грелись у костров и готовили еду, расстилали спальники и спали в палатках. И такая простая дружеская атмосфера нас сплотила. Параллельно тренировались в беге, плавании и других видах спорта, а потом побеждали даже здоровых спортсменов.

...Простое человеческое отношение и богатый спортивный опыт Анатолия Ивановича принесли успехи. Со своими подопечными Крушлинский объездил всю Россию. Его спортсмены – шесть чемпионов России, лауреаты всероссийских и международных фестивалей инвалидов. Среди них – чемпион Европы по плаванию, участник Барселонской Паралимпиады Виталий Хуторной, победитель международных легкоатлетических соревнований Александр Елисеев, двукратный победитель всероссийских соревнований по плаванию Андрей Лапердин и другие известные забайкальцы-инвалиды.

Нам года – не беда!

Сейчас Анатолий Иванович на заслуженном отдыхе. В свои 82 он в отличной форме: не бросает заниматься плаванием, лыжами, стрельбой, роликами.

– Благодаря пулевой стрельбе у меня зрение почти 100-процентное! И плаваю я, кстати, без очков, – хвастается он.

Но главной страстью Крушлинского по-прежнему остаются коньки. Так, в этом году в своей категории Анатолий Иванович был призёром соревнований на призы олимпийской чемпионки Людмилы Титовой.

– Жизнь по-прежнему прекрасна и интересна! Встречаюсь с друзьями – ветеранами забайкальского спорта, меня часто приглашают на различные мероприятия, – рассказывает он. – Интересуюсь занятиями молодых спортсменов. И, если кто-то обращается с разными просьбами, никогда не отказываю. Это даёт стимул к новым победам!

Фронтовая юность моя

На войне я не совершал каких-то особых подвигов, был просто в строю воевавших— простым винтиком в большом механизме войны. Подвиг свой ратный в то время совершали тысячи рядовых на Фронте, проявляя массовый героизм, и тысячи тружеников, ковавших Победу в тылу. В самую трудную годину в тылу многие работали по-настоящему за себя и за ушедшего на Фронт. На Фронте я был рядовым воином, солдатом – наземным работником войны... Правда, поэт Борис Слуцкий сказал так: «Не винтиками были мы. Мы были электронами». А в общем-то, быть рядовым на Фронте – «не баран чихнул».

Об авторе: Виктор Фёдорович Балабанов (1925–1997) – краевед, маркшейдер, член Географического общества, член Союза журналистов, учёный, автор многочисленных публикаций и четырёх книг о Забайкалье, участник Великой Отечественной войны. Он был призван в армию со школьной скамьи. Служил в 64-й гвардейской краснознамённой стрелковой дивизии, спасал блокадный Ленинград, воевал в Прибалтике, Литве, Латвии, Эстонии. Провёл на передовой 180 дней, остался в живых (в 20 лет вернулся домой инвалидом войны) и в будущем стал известным краеведом, по истине «народным академиком», влюблённым в Забайкалье исследователем.

Этот материал о фронтовой юности Виктора Фёдоровича в редакцию «ЧО» передала его вдова – Анна Прохоровна. Его нельзя было не опубликовать. Делаем это (с сокращениями).

В скорбном 1941-м я учился в читинской средней школе №1 (на углу Чкалова и Баргузинской) в 9 классе. В 42-м начал учиться в 10 классе (мне шёл 18-й год). В январе 1943 года наш десятый класс опустел более чем наполовину. Парни уезжали на фронт. В начале января 1943 года ушёл в армию и я. Был зачислен в воинскую часть №585, в учебную роту на ст. Мальта Иркутской области.

Здесь ковались военные кадры; велось обучение молодых воинов. Здесь мамаша – служба, а отец – командир-молодец. Жили мы в больших полууглублённых бараках-землянках. Зимой почти ежедневно ходили километров за пять от расположения за дровами. Срезали сырые берёзы и ими топили печи. Не жарко, но жить можно было. Каждый день велось обучение; красноармейцы изучали оружие, много внимания уделялось строевой подготовке, часто устраивались строевые смотры.

«Стебень, гребень, рукоятка» да «Шире ногу, руби ногой!» приелись нам очень быстро.

Долго осваивали новый для нас вид обуви – ботинки с обмотками. Первоначально обмотки никак не хотели держаться на икрах ног; они или разматывались, или сползали на ботинки. Зато впоследствии, освоив солдатскую обувку, мы могли быстро накружить почти двухметровые полосы обмоток.

Кормили нас так, что мы в любое время согласились бы отведать любой обед. Недаром сложилась такая солдатская прибаутка: Полковник спрашивает солдат: «Ну, как вы питаетесь?»

– «Хорошо, товарищ полковник!» – «Не съедаете?» – «Не съедаем!» – «А остатки куда деваете?» – «Доедаем, товарищ полковник». В общем-то, наш приварок был приварочком.

После такой еды, когда из столовой нас строем уводил старшина, он приказывал: «Запевай!». И попробуй тут не запеть. Будет гонять строй вокруг казармы до тех пор, пока не споёшь хорошей строевой песни...

«Тяжело в учёбе – легко в бою», – часто повторяли наши наставники. Не знаю, насколько справедливо это выражение, но я не видел большой пользы в строевой муштровке... Мы готовились не к парадам, а впоследствии воевали, конечно, совсем не так, как, например, в 1812 году. Зато нас совсем не обучали технике использования в боевой обстановке рельефа местности и различных ландшафтов.

Для нас не было тяжёлым само обучение, хотя бы и строевой; тяжелее было переносить холод в плохой одёжке и слабое питание. Наряды в бане были страшнее всяких там «руби ногой». Приходилось рубить сучковатые поленья острым, чуть ли не плотничьим, топором и пилить толстенные брёвна ещё с прошлого века не точенной пилой. За ночь напилишься и нарубишься так, что кости неделю ноют.

Солдатский удел

Чтобы понять, как трудно быть на войне солдатом, нужно побывать солдатом, отслужить эту службу. Словами всего не перескажешь. Много дней солдаты на фронте живут рядом со смертью. Не легко подниматься в атаку под огнём врага, а нужно.

Многие тяготы военных действий ложатся на плечи солдат, пехотинцев. Артиллерия – бог войны; танки и самолёты – гроза. А пехота – бог и гроза и ещё кое-что. Говорят, что «пехота – царица полей». Артиллерия, авиация может нанести большие разрушения, уничтожить большое количество вражеской техники и живой силы противника. Но пока по этим местам разрушений не пройдёт пехота, пока она не сделает своего дела, в очередной сводке Совинформбюро не появится сообщения о том, что «после упорных боёв наши войска овладели городом... Энском».

Я попробую рассказать о том боевом пути, которым прошла моя 64-я гвардейская стрелковая дивизия и о тех боях, в которых и я принимал участие. За то время, пока я проходил службу в пехоте и в воздушно-десантных войсках, дивизия, в рядах которой мне пришлось воевать на Карельском перешейке и в Эстонии, с тяжёлыми боями прошла от Ладожского озера до Нарвы.

Выстоявший Ленинград

900 дней с 1941 по 27 января 1944 года Ленинград находился в блокаде. 900 тяжёлых дней и ночей ленинградцы отстаивали город. «Скорее смерть испугает нас, чем мы испугаемся смерти», – говорили ленинградцы.

...Блокада Ленинграда была прорвана 18 января 1943 года. В результате этого прорыва появилась возможность связать по суше город революционной славы с «большой землёй». До этого же существовала только «дорога жизни»: летом – по воде, а зимой – по льду Ладожского озера.

Прошёл год. Начался окончательный разгром немцев под Ленинградом. В январе 1944 года дивизия участвовала в этом разгроме... «У Ленинграда раздавили фашистского гада». На одном из плакатов художников Кукрыниксы под названием «Руки коротки» изображён фашистский вояка с отрубленными и «загрубевшими» руками и разрубленными цепями, которыми он «окружал» Ленинград.

В честь одержанной победы был дан салют войскам Ленинградского фронта, а наиболее отличившимся в боях соединениям и частям, освободившим Красное Село, было присвоено наименование Красносельских.

Таких частей насчитывалось 24; в числе их была и 64-я гвардейская. Далее дивизия, тесня врага, стала продвигаться по направлению к Нарве.

В один из мартовских дней мы прошли строем по улицам Ленинграда. Я много раз читал об этой «колыбели революции», но в этот день побывал здесь впервые. Казалось, что нас нарочно проводят по тем улицам, где больше всего разрушений. Вскипала злоба при виде тёмных, слепых окон пустых разбомблённых фашистами домов. «Гады! Что наделали!». Невольно думалось: «А ведь здесь находились люди, когда была сброшена фашистская бомба или попал гитлеровский снаряд!». Здесь я чётко восстановил в памяти разговор, когда наша маршевая рота ехала в вагоне из г. Тейково в Ленинград. «Легко ли убить человека?» – «Человека – нет, а фашиста – запросто!» – «Но ведь фрицы тоже люди...». Шаги гулко отдавались в зияющих окнах разрушенных домов... «Да разве же фашисты – люди?! Это варвары. Только варвары могут так жестоко уничтожать мирных жителей».

Разрушенные дома... Но в улицах не видно развалин; ленинградцы успели расчистить улицы...

Редкие прохожие не спеша шли куда-то, не обращая на нас внимания. Они привыкли видеть на этих улицах воинов, идущих строем на фронт. На фасадах домов крупными белыми буквами было написано: «Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна». Когда мы шли по городу Ленина, такая опасность ещё могла быть, так как всего в 30 км к северу от города находились передовые позиции финнов.

И так в походном порядке мы ушли под Нарву.

Давай закурим...

Немцы воздвигли вдоль реки Нарвы сильные укрепления, которые, как говорили, могут соперничать с пресловутой линией Маннергейма в Финляндии. Против нас действовала немецкая группировка «Нарва».

Под Нарвой мы слышали, как играет «немецкий ишак». Он взвывал периодически. Говорили, что это их десятиствольный миномёт. При стрельбе он скрипел или ревел, как осёл. После «рёва» там, на передовой, слышали взрывы. До нас мины «ишака» не долетали. За всё время формирования в расположении нашей части взорвалось только два снаряда, не причинив особого ущерба.

...Мы передвигались к Ораниенбауму. Шли только в ночное время, днём останавливались на отдых... Иногда в небе появлялась немецкая «рама» – самолёт-разведчик. «Вона полетел фашистский стервятник оглядывать землю: чем бы поживиться». – «Нет, это он выбирает место для своей могилы».

Солдат всегда солдат. Хозяйство его немудрёное, но требует определённого времени для приведения его в порядок. Солдат должен быть таков: встал и готов. Ему недолго собраться – одеться да подпоясаться. Но можно жить и так – был бы хлеб да табак... Всё, что есть у солдата – всегда при нём.

Не хлебом единым живали солдаты. Как лишний патрон во время боя, ему нужна была шутка-прибаутка в период краткого отдыха.

Распространённой фронтовой шуткой было: «Махнём не глядя». И до того «домахнёшься», что свои остановившиеся часы в конечном счёте променяешь на какой-нибудь старенький корпус от часов.

Быт наш определялся временем. Ничего лишнего, всё только необходимое на войне.

С табаком было туговато. А поэтому было заведено: стоило только достать табакерку и начать закручивать самокрутку, как сосед уже делал заказ: «сорок». Когда табак был у всех на исходе, то заказывались и «двадцать» и «десять» и даже «пять». Иногда заказ делался так: «пятью восемь» – говорил сосед; «пятью четыре» – заказывал следующий. Во всех случаях хозяину самокрутки разрешалось выкурить шестьдесят процентов. Солдаты даже пели строевую песню о табаке:

Эх, махорочка, махорка,

Породнились мы с тобой...

Другой раз кто-нибудь предложит солдату папиросу; солдат возьмёт, но сетует: «Что эта папироса; метр куришь – два бросаешь; то ли дело самокрутка, пятеро выкурили – и бросать нечего. Последний губы обжигает, а курнуть надо».

Со спичками также было туго. Поэтому обзаводились кресалами, которые называли «катюшами». Иногда изготавливали зажигалки из стреляных гильз или из гильз противотанкового ружья. У многих были вышитые руками любимой кисеты, как память о доме и родных. «Сшила милому кисет...».

Сколько наслышишься на войне горьких шуток... «Однажды выбрались мы из окружения, пришли к своим; встретил пас старшина и спрашивает: «Вы вчера что ели?». «Ничего, товарищ старшина!». «А сегодня?». «Вчерашнее подогрели».

Синенький,

скромный платочек

Тётке отслуживал срок;

Немец увидел, тётку обидел,

Отнял у тётки платок.

Порой ночной холод ужасный такой;

В холоде ночи тёткин платочек

Даст и уют и покой...

Порой дневной привёл негодяя конвой.

– Сукин сыночек!

Вспомнишь платочек... – С сердцем сказал часовой.

В каждом подразделении обычно был свой хлеборез. Его глаз – ватерпас. Он разрезал на равные порции хлеб; затем просил кого-либо из сослуживцев отвернуться и «командовать».

– Кому? – спрашивал хлеборез. Следовал незамедлительный ответ. И пайка, на которую указал хлеборез, передавалась по принадлежности.

Чем было вызвано такое деление хлеба? Прежде всего, здесь исключалась какая-либо корысть, недобросовестность кого бы то ни было. Так же делили сахар, табак. Нет ничего горше для солдата, чем несправедливость; независимо от того, с чьей стороны она исходит.

«Катюшя... Катюшя...»

Наша часть продвигалась к Финскому заливу, чтобы принять участие в финальной операции войск Ленинградского фронта – операции по разгрому финской армии на Карельском перешейке.

В ночь с 9 на 10 июня 1944 г. мы прибыли в Ораниенбаум.

Тёмная ночь. Кругом полная светомаскировка. Чтобы выкурить цигарку, приходится применять солдатскую хитрость: затягиваться, прикрыв её ладонями, чтобы не блеснул огонёк.

Продвигаемся к берегу Финского залива. Чёрным силуэтом неподалёку смотрит на нас купол церкви. Говорим вполголоса. Передвигаемся медленно, часто останавливаемся. Команды по строю передаются от солдата к солдату приглушённо: «Шагом марш», «Стой». Подходим к берегу. Идём по настилу, справа и слева вода; впереди плечи товарища с тяжёлым рюкзаком и оружием. Вода также замёрзла, не плещет, лишь как будто тихонько вздыхает; стоит сырой туман. Ни гудков, ни крика; не слышно даже далёких разрывов снарядов. Это белофинны притихли после бомбёжки и артиллерийского обстрела, проведённого нашими днём 9 июня. А наши соблюдают тишину, чтобы скрытно выйти на позиции... На самоходных баржах переправляемся через Финский залив в районе станции Песочной.

В темноте нас вывели на исходные позиции. Ранним утром началась сильная артиллерийская подготовка. Гудела земля.

«Правда» тогда сообщала: «Противник несёт большие потери в живой силе и технике. В траншеях, окопах и блиндажах остались тысячи трупов вражеских солдат, убитых в результате бомбардировки и артиллерийского обстрела. Захвачены пленные и много трофеев».

Вспоминается перепуганный пленный финн, длинный и рыжий, который на вопросы русских твердил одно: «Катюшя... Катюшя...». Гвардейский миномёт «Катюша» с «Иваном Долбаем» – так мы называли 310 мм. Фугасные снаряды действительно поработали здесь на славу... недаром она памятна пленным.

Как «Катюша» заиграет,

где спасаться –

фриц не знает.

Где «Катюша» пропоёт,

там могилу фриц найдёт.

Солдату часто приходилось спать там, где его застанет ночь, где придётся и как доведётся. Больше всего ночуешь где-нибудь под кустиком на земле – «каждый кустик ночевать пустит». Уткнёшься в матушку-землю, свернёшься калачиком и спишь. От усталости и сидя спишь, и стоя. Всегда мечталось: «Вздремнуть бы минут шестьсот!». Так уставал воин. В походе стоило остановиться даже на кратковременный отдых, как Морфей одолевал служивого.

Ночёвка в блиндаже, землянке – благо. Хоть и в тесноте, но не в обиде. Уставшие спят, тесно прижавшись друг к другу; так тесно, что переворачиваться с боку на бок можно только по команде. Когда приходится ночевать в тёплой избе, в каком-нибудь удобном помещении – это запоминается надолго.

Первая пуля-дура

Белофинны устраивали засады, выставляли заслоны.

11 июня наступление нашего подразделения задержал один из таких заслонов. Мы сосредоточились в небольшом ложке. Я со своим «дегтяревиком» – а моим оружием в этих боях был ручной пулемёт Дегтярева, хорошая «убойная машина» – выполз на вершину ложбины.

Было видно, как вражеские солдаты перебегают куда-то влево от нас. Я открыл огонь. Но вскоре в диске кончились патроны. Мой помощник Фокин, нёсший коробку с дисками, куда-то исчез. Как выяснилось позже, он был тяжело ранен, не доходя до ложбины. Я спохватился только тогда, когда наступило время заменить пустой диск заряженным. Делать нечего – нужно заряжать диск пулемёта. Патроны находились в рюкзаке. Я стал снимать с плеч рюкзак, и в это время вражеская пуля угодила мне в левый висок...

Есть или нет на войне предчувствие смерти; есть ли оно вообще, можно ли в это верить или нет, но у нас в этот день произошёл случай, который подтверждает, что некоторые люди предчувствуют свою смерть.

Один из солдат (не помню его фамилии) перед наступлением отказался выпить положенные сто граммов спирта и не притронулся к еде; был невесёлым, мрачным... Как ни старались, мы не смогли его развеселить.

«Смерть предчувствует», – сказал вполголоса кто-то из солдат. И от этих слов стало не по себе. Солдаты стараются не говорить о смерти... В этом бою он был убит пулей в живот.

Солдатам на фронте часто приходится хоронить своих сослуживцев, друзей. А к этому, да будет всем известно, привыкнуть нужно. Нет, пожалуй, ничего тяжелее, чем отдавать последнюю дань погибшему парню, который и девочки-то ни одной не успел поцеловать.

...Мне не пришлось хоронить своего помощника, с которым мы съели не один котелок каши.

И задрапал немец...

После ранения в голову я с 11 июня по 6 июля 1944 года находился на излечении в госпитале в Ленинграде, а затем до 13 июля – в выздоровительном батальоне. После меня снова направили в армию. Я был зачислен в 191-й стрелковый полк своей 64-й гвардейской стрелковой Краснознамённой Красносельской дивизии, в составе которой участвовал в боях по освобождению от немецких фашистов Эстонии (от г. Тарту до западной оконечности острова Эзель).

После прорыва фронта в районе Тарту наша 64-я гвардейская дивизия стала быстро продвигаться по Эстонии. Нередко мы двигались на танках, догоняя быстро драпавшего врага. Солдаты шутили:

Как задрапал немец сразу...

Разрази его зараза.

Порази его печёнку,

Сердце, кости, селезёнку,

Лёгкие и мозг его –

Разрази его всего.

Через всю Эстонию пришлось пройти мне. И только один раз я с группой солдат ночевал у эстонцев в доме. Чувствовалось, что мы их стесняем, но ни одного слова упрёка мы не услышали. Спали на полу, подстелив под себя шинели, но это было блаженством. Можно было снять гимнастёрки, обмотки, обувь и потные портянки.

Иногда немецкие заслоны останавливали продвижение нашей части. Но, как правило, ненадолго. Бой не каравай – рта не разевай. Мы соскакивали с танков и устремлялись вперёд.

Мы проходили по эстонской земле победителями, запевая весёлые песни.

Решающие бои

Немецкое командование старалось удержаться на архипелаге, преграждая свободные действия Балтийскому флоту в Рижском заливе... В начале октября 1944 г. мы на быстроходных торпедных катерах переправились с «материка» через пролив Сур-Вяйн на остров Муху.

6 октября на острове Сааремаа (Эзель) наши части захватили плацдарм шириной по фронту в 40 км и в глубину на 25 км, а уже 7 октября освободили порт Куресаре. Вся территория острова Эзель – около 2,6 тысячи кв. км, остров Муху отделяется от Эзеля 2-километровым проливом Вяйке-Вяйн. Между ними была проложена дамба, которую при отступлении немцы взорвали в трёх местах. Два дня сапёры офицера Афанасьева под огнём врага восстанавливали . Дамбу, открыв тем самым путь основным наступающим войскам.

Мы перешли по этой дамбе на остров Эзель, вытесняли немцев на узкий и продолговатый полуостров Сырве. На нём немцы создали укреплённый пункт и имели приказ во что бы то ни стало удержаться здесь до мая 1945 года. Завязались кровопролитные бои. Каждый клочок земли Сырве полит кровью.

Днём 29 октября 1944 г. нашей группе разведчиков было приказано установить связь с одной из рот нашего батальона. Мы пробрались в перепаханные снарядами передовые позиции. И здесь я был тяжело ранен в правую руку (пулей перебило сосудисто-нервный пучок). С этим ранением я лежал в различных полевых и эвакогоспиталях.

Я находился в госпитале в Таллинне, когда мы настороженно прислушались к родным радиопозывным, и из репродуктора послышался знакомый голос диктора Левитана: «Территория Советской Эстонии полностью освобождена от немецких захватчиков».

Возвращение домой

После последнего ранения я пролежал более пяти месяцев в госпиталях. 30 марта 1945 года был признан инвалидом войны второй группы... 17 апреля 1945 года приехал к своим родителям в Атамановку. К этому времени мне исполнилось только 20 лет.

На этом и закончилась моя служба, продолжавшаяся в общей сложности более двух лет: 821 день, из них 180 дней на фронте, рядом со смертью.

Я прибыл домой инвалидом войны, напевая песенку:

Отвоевал в Эстонии солдат

И воротился без наград...

Правда, о себе всегда напоминали два «ордена» – два памятных знака ранений. Они всегда – и днём и ночью, и в холод и в жару – при мне; их нельзя ничем смыть и невозможно потерять...

Но, как сказала поэтесса: «Никто не забыт и ничто не забыто». 9 февраля 1946 года мне вручили медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.». Эти же медали мы видели и на груди работников военкомата, которые отправляли нас служить в Красную Армию. Мы, «калеки», как нас называли, имели, оказывается, одинаковые с ними заслуги. А к 30-летию Победы и нас, и их назовут просто «участниками Отечественной войны».

Давно окончена война.

И небо мирное над нами.

Да только в памяти она

Острее видится с годами.

Шахтёрский характер

В Читинском краеведческом музее хранится фотография далёких военных лет. С фотографии смотрит простой паренёк с явно забайкальским лицом, которых в народе у нас зовут гуранами: его русские предки когда-то породнились с тунгусами. На фото надпись: «Доброволец Г.Е. Иконников. 1941 г.»

Георгия Евграфовича Иконникова я знал хорошо в бытность его начальником шахты «Восточная» Черновских угольных копей. Он был простым в общении с людьми, «своим в доску» среди шахтёров, но строгим и принципиальным, когда видел расхлябанность и нарушение дисциплины. Каждый мог в любое время прийти к нему со своими проблемами, по-свойски рассказать о наболевшем. Каждому начальник готов был уделить время, отложив в сторону текущие дела.

У Иконникова был огромный опыт работы с людьми. Он умел быть убедительным, мудрым, правдивым и строгим. Своей искренней простотой завоёвывал уважение окружающих. Наверное, сказался немалый опыт работы с юных лет в комсомоле, потом в армии, потом на производстве с шахтёрами. Как известно, шахтёры – народ особый. Не каждый выдержит тяжёлые условия подземной работы, связанной не только с большими трудностями, но и риском.

Подробности биографии Георгия Евграфовича я узнал, когда он уже отошёл от дел, был пенсионером. Мне довелось быть свидетелем беседы двух старых друзей – Иконникова и Васильева, бывшего многие годы заведующим отделом народного образования Читинской области, очень популярного среди учителей человека. Оказывается, в начале 1930-х годов они вместе создавали комсомольскую организацию на шахте Букачача. Старая комсомольская закалка... Тогда я начал интересоваться подробностями его биографии.

Георгий Иконников родился в 1910 году в селе Мильгидун Чернышевского района. Его отец Евграф Евгеньевич в Гражданскую войну был в партизанском отряде Погодаева. Позднее был первым председателем Мильгидунского волисполкома. Сам Иконников уже в 1924 году вступил в комсомол, работал на станции Амазар, в депо Зилово. На Черновских копях он оказался по направлению комсомола, а перед войной был избран секретарём Читинского горкома ВЛКСМ.

С утра 23 июня 1941 года в военные комиссариаты области, в комитеты комсомола шли юноши и девушки, заявляли, что они готовы немедленно отправиться на фронт с оружием в руках защищать Родину. В те дни секретарь горкома комсомола Иконников тоже ушёл на фронт вместе со многими комсомольцами-добровольцами из Читы. Свидетельством этого патриотического порыва служат экспонаты Забайкальского краеведческого музея. Там хранится портрет Иконникова, его офицерский китель.

По архивным данным, 25 тысяч юношей и девушек Забайкалья подали заявления в первые дни войны, чтобы их послали добровольцами на фронт. А всего ушло защищать страну из Забайкалья 42176 комсомольцев.

Георгий Иконников воевал под Москвой, был политруком. Мы помним знаменитый фотоснимок: политрук с пистолетом в руке поднялся над бруствером окопа, призывая бойцов в атаку. А как не помнить хрестоматийные слова политрука Клочкова: «Велика Россия, а отступать некуда, позади Москва».

Геройски сражались забайкальцы и сибиряки под Москвой. Иконников особо не распространялся о своих подвигах, хотя имел много боевых наград. Однажды на мою настоятельную просьбу показал пожелтевший приказ: «За проявленное мужество и геройство в бою с немецкими захватчиками начальнику политотдела 88-й стрелковой дивизии Г.Е. Иконникову предоставить краткосрочный отпуск в Москву сроком на десять суток. Командир дивизии подполковник Лукьянов».

Была и такая форма поощрения на фронте. Это уже когда немцев разгромили под Москвой. А забайкальцу Иконникову так хотелось повидать столицу, в которой он ещё ни разу не был.

Когда фашистов разгромили на Курской дуге, в 1943 году Иконникова отозвали с фронта и как специалиста-шахтёра направили восстанавливать угольную промышленность в Подмосковье. Так закончилась война для майора 401-го артиллерийского полка 88–й дивизии Г.Е. Иконникова.

В тресте «Тулауголь» ему поручили возглавить коллектив шахты № 17, где он начал с восстановления производства, подбора кадров рабочих, трудился более десяти лет. Шахта стала передовой в тресте, внедрялась новая техника, передовые технологии.

В 1956 ГОДУ Георгий Евграфович приехал в отпуск на родину. Ходил по Чите, вспоминал молодость, побывал на Черновских копях, встречался со знакомыми, зашёл в райком партии. После разговоров с секретарём райкома Тартышевым и управляющим трестом «Забайкалуголь» Мелехиным неожиданно созрело решение вернуться на родину. Задели за живое их слова, что, мол, все рвутся в центр, забыли родные места, а здесь столько проблем...

– Доверите коллектив «Восточной», обещаю, что через полгода шахта будет греметь своими делами, все переходящие знамёна будут наши!

Руководство треста организовало перевод Иконникова из Подмосковья, его назначили начальником шахты «Восточная».

В конце 1950-х коллектив «Восточной» долгое время находился в прорыве. Трудные горно-геологические условия, отставание подготовительных работ, устаревшая техника тормозили добычу угля. Шахтёрские заработки упали, началась текучка кадров. Надо было переходить с уже отработанных мощных угольных пластов на менее мощные, более трудоёмкие. А для этого требовалась коренная перестройка технологии добычи угля, новая техника. Иконникову были хорошо знакомы эти проблемы, он их решал в Подмосковье, где горно-геологические условия на шахтах были схожи с Черновскими: добывали такой же бурый уголь, только техника была другая, современная.

В 1958 году новая инженерная команда «Восточной» во главе с Георгием Евграфовичем и главным инженером Борисом Павловичем Потаповым разработала план реконструкции производства. Начали с проходки нового ствола шахты, вскрытия новых, более глубоких угольных пластов, оснащения рабочих мест новой техникой: проходческими комбайнами, мощными транспортёрами, металлической крепью.

Иконников и Потапов почти не вылезали из шахты. Шахтёры видели своего руководителя в деле, слышали его искренние и впечатляющие слова о работе по-новому, о том, что шахтёр должен зарабатывать прилично, а за один тариф и спускаться в шахту не стоит. И в скором времени, действительно, люди стали зарабатывать намного больше, потому что с освоением новой техники возросла и производительность труда. Всего один пример. Бригада Д.К. Вершинина в составе П.И. Куликова, П.Ф. Коробкова, А.И. Знаменщикова в течение месяца добилась рекордной проходки штрека проходческим комбайном – 438 метров. И это в условиях сильной обводненности. На очередных выборах в Верховный Совет СССР проходчик Д.К. Вершинин был избран депутатом от Читинской области.

Об опыте работы шахтёрского коллектива «Восточной» мной была написана книжка «Звезда над шахтой», изданная в Иркутске в 1962 году. Соавтором этой книги стал Иконников, снабжавший меня информацией, позволивший журналисту, бывшему шахтёру, спускаться в забои, беседовать с людьми. А это были интересные люди, представители шахтёрской гвардии: М.С. Шолохов – начальник добычного участка, П.Ф. Коробков, И.К. Кущенко, М.Я. Шнурко, В.А. Евдокимов – бригадиры добычных бригад, машинисты комбайнов Федор Разглядных, Кирилл Разгоняев, машинист электровоза Марк Юдин и многие другие, о ком рассказывалось в книжке, кто олицетворял славу «Восточной». Коллектив, как и обещал Иконников, завоевал переходящие Красные знамёна райкома, горкома и обкома партии. А на демонстрации трудящихся Читы 1 мая 1960 года шахтёры «Восточной» открывали праздничное шествие. Такая традиция была в советские годы.

В 1960 году к «Восточной» присоединили шахту «Торм», а позднее – «Малютку». На Черновских копях было создано мощное производство, набирал силу угольный разрез, добывающий уголь открытым способом. Шагающие экскаваторы, бульдозеры, чешские самосвалы «Татра» облегчали труд шахтёров. Новая техника и технология, научная организация труда, прогрессивная оплата за работу вошли в повседневный обиход Черновских копей. Таковы были дела поколения победителей. На смену военной славе пришла слава трудовая.

Люди помнили своих героев войны. Воспитанник комсомола Черновских копей Назар Губин 15 декабря 1941 года повторил подвиг капитана Гастелло. Экипаж бомбардировщика в составе лейтенантов И. Черных и С. Косинова, сержанта Н. Губина получил приказ разгромить немецкую группировку в районе города Чудова под Ленинградом. Самолёт встретила стена огня. А внизу по шоссе шла колонна немецких танков. От прямого попадания бомбардировщик вспыхнул. Поступила команда покинуть самолёт. Но трое гвардейцев решили по-своему: они направили машину на колонну немцев.

Одна из улиц Черновских копей носит имя Героя Советского Союза Назара Губина. Есть улица его имени и в Санкт-Петербурге. А в городе Чудово есть памятник Назару Губину и его боевым товарищам.

Александр Георгиевич Булгаков, черновчанин, командир танкового батальона, на 1-ом Белорусском фронте провёл несколько успешных боевых операций – с ходу форсировал реку Западный Буг, овладел несколькими городами. Танкистом было уничтожено немало фашистов и захвачены большие трофеи – 16 паровозов, 10 эшелонов с техникой и боеприпасами врага. Александру Георгиевичу Булгакову было присвоено звание Героя Советского Союза. Он вернулся с фронта и ещё долго трудился на Черновских копях. Как Иконников и многие фронтовики.

После того, как Иконников ушёл на заслуженный отдых и ему дали квартиру в Чите, он устроился вахтером в редакцию «Забайкальского рабочего».

С удивлением я встретил его в редакции:

– Не могу без дела. Вот пристроился здесь. Тут интересно. Много людей, все новости сюда стекаются, – с присущим оптимизмом говорил Георгий Евграфович и смеялся своим особенным раскатистым смехом. Но проработал он в редакции недолго. Не его это была стихия.

Иконников уехал к своим детям в Подмосковье. Там завершился жизненный путь ветерана.