Путешествие по «стране будущего»: Чита сдалась без боя

Путешествие по «стране будущего» — это совместный проект «Чита.Ру» и кандидата исторических наук, журналиста, краеведа и общественного деятеля Александра Баринова, статьи проекта выходят ежемесячно. Название проекта было взято у совершившего путешествие по Дальнему Востоку, Забайкалью и Сибири знаменитого норвежского путешественника Фритьофа Нансена, который в 1915 году издал книгу, названную им «Путешествие в страну будущего». Забайкальский край, понятно, серьезно изменился за прошедшее время, но в чем-то и сегодня остается «страной будущего».

Назад через «Читинскую пробку»

23 августа 1905 года в американском городке Портсмут был подписан мирный договор между Россией и Японией. Война на Дальнем Востоке завершилась. Масса войск двинулась обратно в Россию, где набирала силу Первая революция. 17 октября император Николай II подписал манифест, в котором даровал первые политические свободы. Одни встретили его появление настороженно, другие — восторженно, третьи — неудовлетворенно. Радикальные революционные партии и организации стали требовать свержения самодержавия.

В Читу в то время по заданию руководства РСДРП были стянуты значительные партийные силы, которые должны были создать здесь «пробку», которая бы на время закрыла «Маньчжурскую бутылку», в которой предполагалось разагитировать солдатские массы, превратив их в «революционное вино», которые должно было затопить Россию. Причем именно в Чите идеи либералов и даже революционеров разделили большинство офицеров местного гарнизона. Как в октябре-ноябре 1905 года ехали наши войска домой и как ликвидировали «Читинскую пробку», рассказали некоторые из участников тех событий.

«Революционной пропаганде поддалась очень незначительная часть офицерства, преимущественно тылового, — вспоминал позже о том времени Антон Иванович Деникин. — Кроме мелких частей, был только один случай, когда весь офицерский состав [Читинского] полка с командиром во главе вынес сумбурное постановление, в котором, между прочим, выражалось сочувствие «передаче власти народу», считалось «позорным подавлением какой бы то ни было политической партии силой оружия» и обещалось «в случае беспорядков, угрожающих кровопролитием, впредь до сформирования милиции, принять участие в предупреждении братоубийственной войны — по требованию гражданских властей». Очевидно — революционных, так как другие в Чите бездействовали».

Особую проблему для властей составляли «революционные дрожжи», заброшенные в «Маньчжурскую бутылку» из японского плена, а также прибывшие в конце войны из центра России так называемые запасные полки, так и не понюхавшие пороха на полях сражений, а значит, не сплотившиеся со своими офицерами в один боевой коллектив.

«В революционное движение вклинился привходящим элементом — бунт демобилизуемых запасных солдат, — писал Деникин. — Политические и социальные вопросы их мало интересовали. Они скептически относились к агитационным листовкам и к речам делегаций, высылаемых на вокзалах «народными правительствами». Единственным лозунгом их был клич:

— Домой!

Они восприняли свободу как безначалие и безнаказанность. Они буйствовали и бесчинствовали по всему армейскому тылу, в особенности возвратившиеся из японского плена и там распропагандированные матросы и солдаты. Они не слушались ни своего начальства, ни комитетского, требуя возвращения домой сейчас, вне всякой очереди, и не считаясь с состоянием подвижного состава и всех трудностей, возникших на огромном протяжении — в 10 тысяч километров — Сибирского пути».

«Что ж, можно, пожалуй!»

Об удивительном графе Алексее Алексеевиче Игнатьеве, который дослужился до генерала в императорской армии, а затем и в советской, и его книге воспоминаний «Пятьдесят лет в строю» в этой рубрике уже рассказывалось. Речь тогда шла о поездке на Русско-японскую войну.

Поделился Алексей Алексеевич и воспоминаниями об обратной поездке на Родину в октябре 1905 года, когда еще царила эйфория после выхода манифеста 17 октября и революционные комитеты еще не взяли власть на крупных станциях Транссиба в свои руки.

«18 октября 1905 года я приехал в Харбин и зашел в управление Китайско-Восточной железной дороги, — вспоминал Игнатьев, — хлопотать о билете в Москву.

— Поздравляю вас, капитан! Мы — граждане! — встретил меня в вестибюле незнакомый человек с большой седой бородой и заключил меня в свои объятия. На нем была тужурка инженера путей сообщения с зелеными кантами и золотыми контрпогончиками на плечах. Старик тут же вручил мне большой лист с золотым ободком, на котором был напечатан «высочайший манифест» от 17 октября».

Под впечатлением от прочитанного офицер и отправился в Россию.

«Вечером на одной из крупных станций, затерянной в горах и лесах Уссурья (точнее, вероятно, Забайкалья, через которое поезд шел по КВЖД на запад. — Прим. авт.), мы были встречены делегацией, пришедшей из близлежащего железнодорожного поселка. Впереди развевалось знамя из красного кумача, окруженное людьми в картузах, с суровыми лицами. Все перед ними расступались. Демонстранты пели «Вы жертвою пали в борьбе роковой». Другие, собравшиеся на железнодорожном перроне, пробовали перебивать их гимном «Боже, царя храни». Эти еще, по-видимому, искренне верили в «свободы», дарованные манифестом.

Железнодорожное начальство растерялось: давно уже истекло время, положенное по расписанию для остановки, а поезд стоял, и толпа продолжала петь. Выяснилось, что комендант станции скрылся, а начальник станции от страха перед своими подчиненными, слившимися в одну толпу с железнодорожными рабочими, не смел показаться на платформе. Пассажиры стали громко протестовать — особенно солдаты и матросы, возвращавшиеся по домам. Послышались крики: «Чего стоим?», «Начальства нет?», «Давай коменданта!», брань, крепкие русские слова».

И в те времена, как это часто бывало в критических ситуациях в нашем Отечестве, на передний план выходили люди мужественные и решительные. Таким был и военный разведчик Игнатьев.

«То ли мой залоснившийся черный полушубок с алевшим на груди Владимиром с мечами и бантом, отличавшим меня от тыловых чиновников, — с долей скромности и самоиронии писал этот автор, — то ли мой рост, но что-то привлекло ко мне внимание, и возглас одного унтера: "Пусть его высокоблагородие распорядится", был подхвачен толпой.

— Хорошо, — крикнул я, — но все в поезде должны мне подчиняться.

— Ладно! Приказывайте!

Переговоры пришлось вести только с машинистом, так как путь был свободен, а начальник станции был рад отделаться от беспокойного поезда.

Дальнейший путь до Иркутска (то есть через Забайкалье. — Прим. авт.) сопровождался все теми же демонстрациями. Убедившись, что движение зависит от машиниста, а порядок — от обер-кондуктора, я заключил с ними негласный союз и с каким-то озорством, как бы назло начальству, приглашал их в буфет 1-го класса. Поездной прислуге вход туда строго воспрещался. Выпив и закусив за отдельным столиком, я обычно спрашивал машиниста: "А что, Иван Иванович, не пора ли двинуться в путь?"

— Что ж, можно, пожалуй! — отвечал человек в черной шведской куртке, с закопченным лицом.

Тогда начальник станции почтительно выпячивал грудь, брал руку под козырек и докладывал, что путь свободен.

— Ну, давайте второй, — приказывал я.

Пассажиры опрометью бежали из буфета, и начиналась наша милая российская музыка перед отходом поезда: заливался серебром звонок, свистал соловьем обер-кондуктор, гудел басом паровоз, пел рожок стрелочника, отвечая ему, заливался вторично трелью обер-кондуктор, и, наконец, снова гудел паровоз. Поезд трогался. Не помню, сколько дней плелись мы до Москвы…»

Игнатьеву, можно сказать, ещё повезло. Хуже было тем, кто отправился в Центральную Россию позже.

На «Пути русского офицера»

Генерал Антон Иванович Деникин (1872–1947) был не только крупным русским военачальником, но и видным политическим деятелем в годы Гражданской войны. Сын майора, выслужившегося из солдат, и внук крепостного, он сделал блестящую карьеру в императорской армии. Окончил военное училище и Николаевскую академию Генерального штаба. Во время Русско-японской войны «за боевые отличия» был досрочно произведён в полковники. На той войне он сражался в рядах сначала Забайкальской казачьей дивизии, а затем Урало-Забайкальской тоже казачьей дивизии.

Над книгой воспоминаний «Путь русского офицера» он работал до последних дней своей жизни. Обрывалась она 1916 годом. Но о событиях Русско-японской войны и Первой русской революции он сумел написать достаточно подробно.

Он очень ярко передал атмосферу тех дней и подробно рассказал об особенностях обратной дороги.

«Самое бурное время (ноябрь 1905 — январь 1906) я провел в поезде на Сибирской магистрали, пробираясь из Маньчжурии в Петербург <…>, — вспоминал Антон Иванович. — Пока наш почтовый поезд, набитый офицерами, солдатами и откомандированными железнодорожниками, пытался идти легально, по расписанию, мы делали не более 100–150 километров в сутки. Над нами издевались встречные эшелоны запасных; поезд не выпускали со станций; однажды мы проснулись на маленьком полуразрушенном полустанке, без буфета и воды — на том же месте, где накануне заснули… Оказалось, что запасные проезжавшего эшелона, у которых испортился паровоз, отцепили и захватили наш.

<…> Стало очевидным, что с "легальностью" никуда не доедешь. Собрались мы, четверо оказавшихся в поезде полковников, и старшего, командира одного из сибирских полков, объявили комендантом поезда. Назначен был караул на паровоз, дежурная часть из офицеров и солдат, вооруженных собранными у офицеров револьверами, и в каждом вагоне — старший. Из доброхотных взносов пассажиров определили солдатам, находившимся в наряде, по 60 копеек суточных, и охотников нашлось больше, чем нужно было. Только со стороны двух "революционных" вагонов, в которых ехали эвакуированные железнодорожники, эти мероприятия встретили протест, однако не очень энергичный.

От первого же эшелона, шедшего не по расписанию, отцепили паровоз, и с тех пор поезд наш пошел полным ходом. Сзади за нами гнались эшелоны, жаждавшие расправиться с нами; впереди нас поджидали другие, с целью преградить нам путь. Но при виде наших организованных и вооруженных команд напасть на нас не решались. Только вслед нам в окна летели камни и поленья. Начальники попутных станций, терроризированные угрожающими телеграммами от эшелонов, требовавших нашей остановки, не раз при приближении нашего поезда вместе со всем служебным персоналом скрывались в леса. Тогда мы ехали без путевки. Бог хранил. Так мы ехали более месяца».

А в конце декабря рабочие Читы, возглавляемые большевиками, эсерами и анархистами, сумели получить оружие (более 10 тысяч винтовок и патроны к ним), полностью закупорили «Читинской пробкой» магистраль.

Страсти в частях, уже не запасных, а боевых, всё ещё находившихся в Маньчжурии, стали закипать не на шутку. Стало понятно, что без силового решения эта проблема решена не будет. И на Транссиб с двух концов были направлены карательные экспедиции. Западную возглавил барон Александр Меллер-Закомельский, а восточную — тоже барон Павел Ренненкампф.

Без ненужного кровопролития

Уже на подходе к Чите Ренненкампф отправил революционерам ультиматум, в котором чётко заявил, что, если они не сложат оружие, пусть пеняют на себя. Вечером 19 января его отряд занял Песчанку.

О том, что было дальше, рассказал в своих воспоминаниях генерал императорской армии Леонид Николаевич Белькович (1859–?). Участник Русско-турецкой, Русско-японской и Первой мировой войн, кавалер многих боевых орденов, включая Георгиевский крест 4-й степени, он после Октябрьской революции в 1918 году добровольно вступил в Красную армию и участвовал в работе Военно-исторической комиссии по изучению мировой войны. Был включен в списки Генерального штаба РККА, но, как и чем закончилась его судьба, пока неизвестно.

В 1906 же году он искренне восхищался своим товарищем, вскоре ставшем военным губернатором Забайкальской области Аркадием Сычевским, состоявшем в отряде Ренненкампфа. Сычевский с одной ротой поехал в Читу «с тем, чтобы приступить к действию, не теряя ни минуты».

«О своих планах и намерениях он никому из нас не сказал, и в этом проглядывалась, конечно, его твердая воля, которая не нуждалась в трудную минуту ни в чьих советах», — писал Леонид Белькович.

Сычевский взял с собой жандармского ротмистра, полицмейстера, адъютанта и 10 казаков. В конторе чиновники были на рабочих местах, пригласили руководителей забастовщиков. Генерал с офицерами сняли шашки, по их примеру забастовщики убрали винтовки. Аркадий Валерианович остался наедине с руководителями восстания, офицеры ожидали в соседней комнате.

«Как потом рассказывал генерал Сычевский, — вспоминал Леонид Николаевич, — между всеми этими представителями революционеров только и был один человек, по-видимому довольно образованный и начитанный (по всей видимости, это был Антон Костюшко-Григорович, руководивший боевой дружиной. — Прим. авт.). Кажется, это был студент какого-то университета, который, собственно, и вел переговоры, остальные были здесь в качестве статистов. Разговор не привел к соглашению. Закоперщики упирались, однако большинство приняло мысль о ненужности кровопролития. Во всяком случае после этого разговора немногие стали приходить на митинги, оружие побросали, боевые группы распались».

Лидеров восставших отследили шпики жандармского ротмистра Балабанова, и вскоре они были арестованы, но это уже другая история.

«Генерал Сычевский рад и доволен, — отмечал дальше этот мемуарист, — по-видимому, он чувствует, что взятая им на себя миссия, столь рискованная и опасная, выполнена им, хотя революционеры не выказали ему окончательно о своем намерении положить оружие. Но они были сильно поколеблены его основательными доводами, и он был вполне уверен в том, что когда последует приказание о выдаче оружия, то оно будет выдано.

И действительно, так и получилось на самом деле: через два-три дня мы снова были на вокзале и на этот раз уже расхаживали по мастерским, в которых так недавно собирались тысячи вооруженных людей и раздавались речи ораторов, старавшихся заставить этих людей прибегнуть к силе выданного им на руки оружия».

Такой исход был поддержан Ренненкампфом, но пришелся не по душе Меллер-Закомельскому, который считал, что «Читу надо было разгромить...»

«Чита сдалась без боя»

В 1932 году вышел в свет увесистый том «Карательные экспедиции в Сибири в 1905–1906 гг. Документы и материалы», в который авторы-составители включили и фрагменты из дневника бывшего в составе экспедиции барона Меллер-Закомельского поручика лейб-гвардии Кексгольмского полка Аполлона Павловича Евецкого (1879-?).

В боях он никогда не участвовал, после карательной экспедиции через некоторое время из гвардии ушёл и до 1917 года служил в тыловых частях на разных интендантских должностях. Дослужился до подполковника. И даже в Красной армии он на первых порах смог устроиться сначала начальником снабжения 5-й пехотной Московской дивизии, а затем — правителем дел канцелярии Главного начальника снабжения РККА. Правда, что стало с бывшим карателем после 1918 года, неизвестно. Думаю, чекисты до него всё же добрались.

«22 января. Из Яблоновой выехали утром. На разъезде 58 остановились, чтобы подтянуть остальные поезда. Здесь ожидал разъезд, привезший от Ренненкампфа пакет, заключавший все приказы и объявления Ренненкампфа. В последнем он обещал громить депо и город, если к 12 часам дня (22 января) не будет сдано оружие. Было 12 ча­сов, и Меллер написал Ренненкампфу, что так как 12 часов уже есть и он не имеет сведений о сдаче оружия, то немедленно высаживает отряд и начинает бомбардировать депо. Этот пакет Меллер поручил отвезти тому же разъезду с наставлением сделать это возможно скорее, но через город (прямая дорога) ни в каком случае не итти.

Вместе с тем отправил телеграмму министра внутренних дел, которая шифровалась вчера, о том, как подавлять читинский бунт. После ухода разъезда мы двинулись дальше. Впереди по обыкновению отправлялся паровоз Седлецкого с двумя вагонами, в которых помес­тились литовцы, кексгольмцы и все саперы под командою капитана Бауэра при князе Гагарине. Этот авангард имел поручение оста­новиться, не доезжая 1–1 ½ верст до «Читы военной», и рассыпать цепь, под прикрытием которой саперы разобрали бы часть пути впереди поезда, дабы из «Читы военной» не мог быть пущен встречный паровоз. За авангардом без жезла, минуты 3–5 спустя, один за одним двинулись три наши поезда, предварительно разобщив читинские провода, то есть прекратив сообщение Читы с остальной Россией.

Во время пути по указаниям сопровождавшего нас начальника участка (начальники участка, тяги и ревизоры движения, сопровождали поезд все время) составили план местности между местом нашей предполагаемой остановки и железнодорожным поселком, а также и вокруг депо, и по этому плану приблизительно набросали схему наступления.

Когда мы подошли к паровозу Седлецкого, путь уже был разобран и наш левый фланг прикрыт цепью литовцев; кексгольмцы стояли резервом у паровоза. Началась разгрузка артиллерии. День был чудный, солнечный, на небе ни облачка, слегка морозило. Чита была закрыта от нас возвышенностью. Заботкин отправился на эту возвышенность и пригласил итти меня. Пройдя шагов 50, встретили какие-то мирные сани; остановили, повернули и приказали везти себя к Чите.

Вот мы выбрались на возвышенность и увидели в долине Читу. Заботкин стал рассказывать: "Вон вправо вдали город, это ближе всего железнодорожный поселок, вот депо, вот влево Чита военная".

Мысли в голове спутаны. Стоишь как перед завесой — сдастся или придется атаковать. Как велика у них решимость сопротивляться? И тревожно, и любопытно.

Так вот она, Чита — голова сибирской революции! Что-то в ней теперь происходит? Но наружный вид не давал ответа; издали город был совершенно спокоен, даже маневренные паровозы на Чите военной и у депо шмыгали взад и вперед, занимаясь, по-видимому, обыкновен­ным делом.

Вот на околице поселка, шагах в 500, показался неприятель и остановился, спокойно разглядывая нас, это женщины и дети. Из ограды кладбища вправо от нас вышли гробокопатели и сторожа и в недоумении поглядывали то на нас, то на поезда, из которых происходила высадка. Ничего не выяснивши, мы вернулись назад, и Заботкин пошел докладывать Меллеру. В это время подскакал казак с донесением от Ренненкампфа, что рабочие сдают оружие в месте, указанном Ренненкампфом.

Затем приехал комендант Читы военной и его помощник и подтвердил это известие. Они добавили, что в три ночи в депо устраивалась тревога и с каждою ночью защитников являлось все менее и менее; сегодня, например, всего 75 человек; что у бунтовщиков много взрывчатых веществ, что несколько раз по ночам в депо приезжали по тревоге 2 или 3 орудия какой-то батареи и слышны были орудийные выстрелы (каюсь: мне вспомнились батраки, и я подумал: кто знает, быть может, это местная манера охранять пороховые погреба или что-либо подобное).

Взятие Читы не удалось, но генерал все же решил произвести демонстрацию. Вышел барон, поздоровался, и высадившиеся войска, предшествуемые самим Меллером со штабом, с мерами охранения двинулись к Чите. Полонский с 5 ординарцами был отправлен в город на разведку. Поднялись на возвышенность, с которой мы с Заботкиным смотрели на Читу; она же оказалось и позицией. Послышались команды, артиллерия снялась с передков.

«3аряжай»; вложили снаряды, поставили пулеметы; петербуржцы заняли фланги позиции, отряд Алексеева был направлен в поселок. Лихо и быстро рассыпались томцы и омцы и беглым шагом скрылись в поселке. Казаки шли сзади сомкнутой частью. Кексгольмцев отозвали с самого левого фланга и направили на правый в поселок. Волынцы были в дежурной части. Верхнеудинцы оставались в поезде. Вернулся Полонский и доложил, что в поселке спокойно. Его снова послали в депо. Скоро пришло известие и из передовых частей.

Прибежал томец: "Был бой, — доложил он, — в нас выстрелили и промахнулись, мы тоже выстрелили и убили одного, двоих арестовали" (сопротивление оказал отряд анархистов. — Прим. авт.). Опять всё тихо; мы ходим взад и вперед по позиции и замечаем на левом фланге подозрительную яму, ходим вокруг нее, догадываясь о назначении, но ничего определенного сказать не можем.

"Стой, куда едешь? Стой!" Это кричит петербуржец на двоих местных жителей, идущих к нам из местечка. Приказываем привести. Они пришли успокоить насчет ямы — это яма для выжигания угля. Не мы одни ломали над ней голову: из Читы сюда высылались разъезды, приезжали офицеры узнать, что это за яма. Добрых людей отпустили восвояси.

Начинало темнеть, мороз крепчал, и барон решал сменить охранявшие части. Послал вернуть кекскольмцев из поселка и вызвать верхнеудинцев. Когда они явились, петербуржцы и пулеметчики отправились домой. Снова приехал Полонский с ординарцами и доложил, что депо занято отрядом Ренненкампфа, в депо на полу набросана масса взрывчатых веществ, рабочие сдают оружие, везде спокойно, на Чите воинской и возле депо много поездов с запасными.

Пришло донесение и от Алексеева: он занял Читу военную, всех обитателей перепорол, более подозрительных арестовал (впоследствии оказалось, что задержано несколько важных преступников; по депо стрелять нельзя, так как там масса пироксилину, гремучей ртути, капсюлей и других взрывчатых веществ). На основания этих донесений приказано всем возвращаться в поезда. Скоро явился и Алексеев и сдал нам арестованных. Между другими сданы и двое арестованных томцами при наступлении, третий убит, при нем найден револьвер с выстрелянной гильзой. Объясняют, что шли прятать револьвер и нечаянно выстрелили.

К вечеру исправили путь в обоих местах (по прибытии всех поездов путь был испорчен и в тылу) и возвратились на разъезд 58. Сели обедать. За обедом вспомнили картину наступления Алексеева, на которую своевременно за ажитацией не обратили внимания: мороз более 20 градусов, и Алексеев повел наступление в одном кителе и так находился на воздухе около 4 часов. На разъезде 58 Меллер телеграфировал государю: "Чита сдалась без боя. Еду обратно. Меллер-3акомельский"».

«Читинская пробка» была вышиблена. Движение на Транссибе налажено. Войска из Маньчжурии развезены по домам. Первая русская революция пошла на убыль. Наступала небольшая мирная пауза, время, когда пассажирами Великого Сибирского пути вновь становились самые разные люди, в том числе и те, кто оставил об этих поездках свои воспоминания.