Разговор над убитой коровой

Чабан Коля, подтянув за верёвку корову, с коротким размахом бьёт её в лоб обухом топора. Не издав ни звука, животина покорно падает на землю.

Опасаясь бьющихся в агонии ног, Коля перерезает корове горло и, подставив под тугие струи крови таз, кивает на бутылку водки: «Теперь не убежит. Наливай скорее».

Первая рюмка традиционно расплёскивается по сторонам. Вторая - мастерски отправляется под чёрную щётку усов. Закуски не предусмотрено. Её, судя по тому, как бурят Коля тянет носом воздух, и не надо. Здесь на чабанской стоянке, в 20 километрах от деревни, воздух напитан запахами снега, степного сена, лёгкого берёзового дыма и немного - конского пота.

Делая ровные хирургические надрезы на рыжей коровьей шкуре, Коля продолжает разговор о судьбе борзинского хозяйства, в которое входит его стоянка: «У колхоза долги. Сейчас распродают всё. Недавно собрали технику, перебили баранов. Остались только мои личные».

Сумма долга, на первый взгляд, смешная — 3 миллиона рублей. Хотя чабан может что-то путать. Из-за трёх миллионов, наверное, не распродают сельхозмашины и не режут десятками овец. Есть же, в конце концов, краевой минсельхоз, «поддержка по субсидированию процентных ставок, поддержка лизингом».

Тем не менее, Коля уже не строит далекоидущих планов. После вопроса «Чего будешь делать дальше?» зло матерится: «А кто его знает?»

Планы всё таки есть. Вариант номер один — ездить на заработки в старательскую артель. В крайнем случае, годится работа грузчика или охранника в Борзе. Чтобы кормить шестерых детей, не нужно быть особо требовательным. Возможно, есть более жизнерадостные перспективы, но о них суеверный бурят не готов говорить малознакомым людям.

Злость Колина быстро проходит. После очередной рюмки он замечает как медленно и неаккуратно мы отделяем шкуру от мяса: «Хы-хы. Двоешники. Где учились-то?» Коровий бок с его стороны ровно обработан. Это для потомственного чабана как рефлекс. Можно ставить в один ряд умение дышать, ходить, ездить на коне, пасти скот и быстро разделывать его. Если заниматься этим с раннего детства, то других можно по праву считать двоечниками, не понимая как это — не уметь делать такие простые вещи. Если Коля уедет в артель, то двоечником там называть будут его.

К парящей на морозе коровьей шкуре подходит ещё один чабан — Цыден. Ему за 80, что очень заметно по шаркающей походке. Цыден молча стоит, закрыв один глаз. Кажется, что он спит стоя, как конь. «Надо хромых посмотреть. И дочистить там. Иди», - командует Коля.

Цыден разворачивается и, уходя, как бы объясняет причину небурятского отношения к старшему: «Я рядовой. А он главнокомандующий. Надо слушать».

Несмотря на дряхлый вид и восемь десятков прожитых лет Цыден довольно бодр. Ездит верхом, в одиночку грузит здоровенные телеги сена и делает всю чабанскую работу, не жалуясь на усталость или здоровье. На других стоянках деда боялись принимать на работу — вдруг помрёт. Коля взял, и скорее всего, доволен. В степи опыт порой ценнее всякого образования.

Почему старику не сидится дома — непонятно. Может быть, не привык жить без работы. Если стоянку ликвидируют, то его отправят домой в первую очередь. Но Цыдену это не страшно. Страшно Коле — ему пенсия пока не положена.