Любить по-русски

За автоматически захлопывающейся калиткой из сетки рабицы и тяжёлых железных уголков, с которых за зиму послезала кирпичная краска, маленький дворик расчерчен бугорками прикрытой малины. Под холщевиной, обсыпанной опилками, землёй и оплавленным солнцем снегом, запрятаны малиновые кусты.

Дальше, вглубь двора, за невысоким забором – пегий пёс, одурелый от количества гостей, рвущий лаем весенний тёплый вечер, кружащий на цепи, что цирковой. На крылечке – аккуратно составленные пары обуви. Мужской и женской. У женской – золушкин размерчик, сбитые каблучки с внутренней стороны, рисующие бойкую походку, пружинистую и молодую. Хозяйка – Александра Ивановна Царёва, Тётьшура для многочисленных сыновьих друзей и соседей, Шуранька и Сюлюсенька единственному любимому мужчине – Ивану Дмитриевичу Царёву.

В части дома, где живут Царёвы, как-то по-квартирному убрано. Не то, что приличный туалет да раковина становятся открытием в посёлке, всё же пятиэтажки, дворцы-магазины из гладкого красного кирпича и под покатыми новенькими крышами. Но неожиданно в совсем по-деревенски милейшем домике открывать кухонный гарнитурчик да линолеум. Впрочем, здесь круглые, крепко плетёные руками Сюлюсеньки коврики и печурка, отделанная керамической плиткой, ладно встраиваются в реальность.

Стол ломится. Мы подъезжаем второй партией, уже накормлены журналисты, сын – инспектор Госохотслужбы, водитель Серёга. К котлетам, крупномолотым, щедрожаренным в сливочном масле будто, такой у них нежный вкус, такой молочно-парной его оттенок, подали «цыплячью» кашу. Ту, что в детстве мелкими зёрнами с лёгкой горчинкой была неприятна зубам, языку, всей сущности детской, даже уговорами и сказаниями о жёлтых пернатых. У Царёвых она, разваренная до рисового размера, выцвела в молоке, похоже, и обрела благородства и сытости тем самым маслом, что плавилось легко и радостно в горячей ложбинке в солнечный свет.

Собственные помидорки из ароматной пряной банки, пупырчатые огурцы, хрустящие морозным подпольем и настоящим умением их засаливать со смородиновым листом и зонтиком переросшего укропа. Жаренные в сковороде крупные куски мяса, такого нежного, что рассыпчатого в своей готовности на волокна, напитанные луком и солью свиного сала из морозилки.

Хозяин Иван Дмитриевич, приехавший в ветреную Борзю в 1989 году и покинувший её ради Чернышевска после службы в милиции, уже сидел, обмякший и счастливый, с волглыми, совершенно василькового цвета глазами. Из рюмочки пил звучно, влажно глыкнув кадыком, шумно выдохнув, помолчав. И уже фразы договаривал в себя и жил в себе, упоённый встречей с дорогими гостями и своей хохочущей звонко Сюлюсенькой, и воспоминаниями.

Он совсем не старик в свои 82, основательный, острословный, с пепельной сединой, крепкими ногтями и зубастой улыбкой.

- Я отслужил 3 года и 9 месяцев. Возвращаюсь, мне говорят – присмотрели невесту, Сашу. Я пошёл знакомиться, смотрю, хорошая, весёлая, ладная, но у ей уже друг есть. А я что? Пришёл в день второй, третий. А потом стук в дверь. Вызывают меня. Там стоит ейный ухажёр. Он бы сказал: «Не трогай, я с ней дружу», я бы что – не лез. Но он сразу драку – ррраз мне рукой, а у меня тогда с армии ремень крепкий. С бляхой кованой, или чё. Я ему и всыпал. Сюлюсеньку забрал, матери привёл: «Всё, я женюсь».

Жили мы всегда трудно. У меня в семье нас шестеро было. Война, а потом после войны. В 12 лет я уже пошёл работать в колхоз, потом на лесосплаве. Сюда приехали – ни родных, ни близких. Сами строились, выживали.

Александра Ивановна суетится насчёт чая и, наполнив чайник до краёв и поставив кипятиться, плюёт на ладошки, с чётко прорисованными временем и трудом коричневыми линиями жизни, любви, детей, приглаживает растрепавшуюся седину мужа. Оба хохочут.

- А ведь это человеческая жизнь, как хошь, - подытоживает так и непроизнесённое, но подуманное Иван Дмитриевич. – Так мы ведь и привыкли: встречать-провожать. Вдвоём останемся – сразу скучно. Как бы ни было, есть такие гости, по которым скучать хочется. Да и девки хорошие приехали, - хлопает он себя по коленкам.

- Дед-то был ого-го! – хохочет заливисто и громко Александра Ивановна.

- Сюлюся, поклёпу не надо! – отзывается муж под хохот гостей.

В безоговорочной и безызбыточной их любви, до бриллиантовой отметки которой, шутит, что дотерпит Иван Дмитриевич, столько беспримерной нежности, и заботы, и мудрости, и радости, что горький опыт назревает крупным волосяным комком в горле, царапая его. Хочется плакать от умиления и прогорклых, подброшенных беспощадной памятью кусков прошлой жизни.

- Платочка нет? А кто виноват? Сопли бегут? – всплёскивает руками его Шуранька и, вскочив, чуть не бежит к скрипучему шифоньеру в большой комнате.

- Сейчас смотришь, вот у их свадьба с пузырями, год, другой и разбежались. Разве это дело?

- Не с пузырями, а шарами, - поправляет жена мужа, со всей сердечной жестокостью вытирая ему нос.