«Тайны истории»: Загадочный переводчик Нерчинского договора

Первый русско-китайский договор, получивший название «Нерчинский», был подписан 330 лет назад 27 августа (7 сентября по современному календарю) 1689 года. Удовлетворение его подписанием в то время высказали правительства обеих стран. Дело в том, что эта северо-восточная, суровая и малонаселённая окраина по большому счёту тогда не была нужна ни тем, ни другим.

Маньчжуры больше не хотели, чтобы монголы получили нового мощного союзника, а русским, ведущим войны на западе, был важен здесь мир и право на уже присоединённые земли. Поэтому обе делегации по возвращении в свои столицы были обласканы и награждены.

Более того, почти 150 лет Нерчинский договор был основой отношений двух великих соседей, позволявший в том числе вести и взаимовыгодную торговлю.

Вместе с тем, споры вокруг этого документа, а также о роли тех, кто его создал, продолжаются среди историков разных стран по сей день. Причём оценки зачастую бывают весьма противоположными.

«Нерчинский договор, — отмечают забайкальские историки Александр и Наталья Константиновы в книге «История Забайкалья (с древнейших времён до 1917 года)», изданной в 2002 году, — хотя и устанавливал границу между Россией и Китаем, но делал это крайне неопределённо, в общих чертах. Дело в том, что одни и те же статьи договора в русском, маньчжурском и латинском текстах были не идентичны и изложены настолько нечётко, что их можно было толковать по-разному».

Почему же так получилось?

В монографии «Первый русско-китайский договор 1689 года», изданной в Академии наук СССР в 1958 году, и сегодня являющейся наиболее информационно насыщенной работой по этой теме, автор Прасковья Яковлева писала:

«Затрудняющим обстоятельством явилось также то, что переговоры велись на латинском языке, которого цинские послы не знали, а переводчики-иезуиты злоупотребляли своей ролью и действовали в направлении срыва заключения мира между Россией и Китаем. Вести переговоры на монгольском языке для обеих сторон было бы гораздо легче и проще, тем более, что в свите цинских послов было много людей, которые знали также и русский язык.

Как только обнаружилось, что иезуиты действуют во вред делу заключения мира, русские послы стали настойчиво добиваться, чтобы переговоры велись на монгольском языке, но цинские послы отказались. Иезуиты сумели внушить им необходимость своего присутствия. Кроме того, послы не решились нарушить порядок, установленный императором Кан-си, который включил иезуитов в состав посольства».

В коварстве переводчиков-иезуитов француза Жана Франсуа Жербильона и португальца Томаша Перейры заподозрил ещё глава русской посольской миссии Фёдор Головин.

«Головин понимал латинский язык, — считала Яковлева, — и, внимательно прислушиваясь к переводу Жербильона, уличил его в явном извращении своих речей и заподозрил, что Жербильон также искажает речи цинских послов, добавляя многое от себя. Он решил проверить это переводом своих речей на монгольский язык, и его подозрения подтвердились.

Послы Кан-си, выслушав речь Головина на монгольском языке, сказали, что «они велели иезуитам говорить только о границе, а о войсках никогда говорить не приказывали»; потом они говорили между собой на маньчжурском языке, и видно было, что они, как выразился русский посол, «зазирали (т.е. презирали — П.Я.) иезуитов».

О чём говорили послы, русские узнать не могли, потому что у них не нашлось человека, который знал бы маньчжурский язык. Когда обнаружилось, что иезуиты явно мешают успеху переговоров русские попытались удалить их с посольских съездов. Но цинские послы не решились нарушить приказа императора Кан-си. Иезуиты остались переводчиками».

Налицо несколько нестыковок. Во-первых, Головин точно не знал монгольского. А значит мог проверить лишь через своего переводчика. Да и с его знанием латинского много вопросов. Скорей всего и тут должен был ему помогать «толмач».

Переговоры были непростыми и заходили в тупик. Нерчинск оказывался в осаде, а Россия с Китаем оказывались на грани войны. И в этом русские винили (и продолжают по сей день) винить коварных иезуитов. Но в конце концов всё разрешилось мирно и на тот момент взаимоприемлемо.

В изданной в России в 2004 году книге «Открытие Китая: тайны Поднебесной империи» итальянский автор Джованни Гуадалапу дал совершенно иную роль иезуитов в истории заключения Нерчинского договора.

«Эти священники, — писал он о Жербильоне и Перерйре, — принадлежали к числу самых проницательных и самых сметливых умов, когда-либо завербовавшихся Обществом Иисуса (официальное название иезуитов — авт.): оба превосходно разбирались в географии и астрономии и хорошо изъяснялись по-китайски и по-монгольски».

Когда на первой встрече послов (или как их тогда именовали «съезде») китайская сторона потребовала провести границу между двумя государствами по реке Лене, что означало то, что Россия должна отдать Китаю всю Восточную Сибирь, возникла не только угроза срыва переговоров, но и войны между двумя государствами.

«Добрые католические отцы, — писал итальянский историк, — призванные к миру уже по званию и призванию своему, а ещё, наверное, потому, что Головин в дни, предварявшие переговоры, щедро одарял монахов, ублажал их речами и посулил милость от царя: мол государь наш мог бы и не препятствовать иезуитам вести миссионерскую деятельность в Сибири, — поработали, во всяком случае, с другими членами своей делегации, и китайцы поумерили свои аппетиты».

В итоге благодаря посреднической миссии иезуитов договор был выработан и подписан.

«Русско-китайская граница прошла по Шилке, — отмечал Джованни Гуадалапу и также как российские историки далее констатировал. — Это, кстати, единственная точная деталь договора; во всём прочем линия, проведённая по карте, оставалась крайне зыбкой и неотчётливой: на западе она терялась в беспредельных пустынях Монголии, на востоке — в запутанном лабиринте горных цепей, обрывающихся в Охотское море».

Итак, кто же они переводчики-иезуиты? Миротворцы или коварные подрыватели мирных отношений соседних стран? И от кого русские послы узнавали о коварстве иезуитов?

Ответ прост — от своего переводчика с латинского языка, который плотнее и чаще всех общался с иезуитами. Именно от его переводов и информации зависело отношение не только русской делегации, но и российских историков, к Жербильону и Перейре.

Прасковья Яковлева основательно поработала в российских архивах и всё, что на тот момент можно было узнать о персоне переводчика русской делегации, поместила в свою книгу.

Итак, с посольством Фёдора Головина в Нерчинск был направлен переводчик латинского языка Андрей Белобоцкий. Интересно, что ехать, во-первых, должен был не он, а, во-вторых, он вроде бы сильно и не хотел в эту командировку.

Понятно, что ехать предстояло не на несколько дней или месяцев, а на несколько лет. Да и поездка по бескрайним и необжитым просторам Сибири была не самым привлекательным делом. Первоначально назначенный переводчик Стахей Гозаловский «уклонился» от поездки.

«А назначенный в переводчики служилый иноземец Андрей Белобоцкий, — писала Прасковья Тихоновна, — сбежал со своего двора и четверо суток скрывался от приставов Посольского приказа, не желая отправляться на китайскую границу. Но его всё же принудили к поездке, при этом он запросил выдачи жалованья за 4 года вперёд, утверждая, что иначе ему «не такую дальную службу поднятца нечем».

Из этого маленького абзаца становятся известными как минимум два факта. Во-первых, Белобоцкий не был русским, а, во-вторых, был практичным до алчности. И именно Белобоцкому выпало не просто переводить с латинского, а максимально тесно общаться с Жербильоном и Перерйрой.

«Русские послы, — констатировала Яковлева, — были убеждены, что в неудаче переговоров виноваты иезуиты (кто же мог их в этом убедить лучше, чем собственный переводчик? — прим. А.Б.). Об этом прямо сообщается в статейном списке посольства: увидев, «что всякие противности и задержание послов к склонению вечного мира от иезуитов есть многое, мы велели Андрею Белобоцкому говорить иезуитам тайно и обещать им милость великих государей и жалованье», т.е. ценные подарки.

Иезуиты с готовностью согласились за мзду служить русским, но сказали, что цинские послы им не доверяют и они сообщат нужные сведения во время пересылок».

По сути дела, переговоры, в результате которых и были выработаны и согласованы все пункты договора, вели два иезуита и переводчик русской делегации.

«С 14 августа до 27 августа 1689 г., целых две недели, посольства не съезжались, но вели переговоры через своих переводчиков, которые по несколько раз в день переезжали из лагеря в лагерь, — отмечала Парсковья Яковлева. — От русских ездил Андрей Белобоцкий с подьячими, от цинских послов ездили Жербильон и Перейра, всегда сопровождаемые цинскими военнослужащими.

В первый же приезд в Нерчинск иезуиты украдкой от своих сопровождающих передали письмо, прося Головина при удобном случае дать им соболей, горностаев, чернобурых лисиц, доброго вина, кур, побольше коровьего масла.

За это иезуиты обещали давать сведения о намерениях посольства Кан-си. Не доверяя иезуитам, русские всё же послали им просимое, чтобы не лишать себя этого, хотя и сомнительного, источника информаций, ибо было крайне важно разгадать истинные замыслы цинских послов. Сообщения иезуитов с этой точки зрения могли представить некоторый интерес».

Наконец, договор был согласован и готов к подписанию, и 27 августа 1689 года послы съехались для его официального подписания.

«После церемонии взаимных приветствий переводчики громко и по очереди прочитали текст договора по тем экземплярам, которые должны были быть подписаны посольствами, — писала в 1958 году историк Яковлева. — При этом у русских не нашлось знатока маньчжурского языка, и им пришлось поверить на слово иезуитам, уверявшим, что по-маньчжурски в договоре всё написано точно так же, как и по-латыни (и уверил свою делегацию в этом наш переводчик с латыни — прим. А.Б.).

Читал договор сначала на маньчжурском языке китайский переводчик иезуит Жербильон, затем оба экземпляра на латинском, после чего русский переводчик Андрей Белобоцкий прочитал договор на русском языке и оба латинских экземпляра.

Но вопреки предварительному соглашению, китайские послы потребовали, чтобы оба посольства совместно подписали два экземпляра на латинском языке и приложили к ним печати России и Китая. Русские не сразу, но согласились на это, чтобы из-за процедуры не сорвать подписание договора, подготовленного с таким трудом».

В конце концов всё относительно благополучно завершилось. Был пир, обнимания и целования, и делегации разъехались по домам.

Последний штрих, отмеченный историком Яковлевой тоже интересен: «После заключения Нерчинского договора все начальные люди полка Федора Головина, везли в Москву не только сибирские ценные меховые товары, но и китайские шёлка». И первым в её списке стоит переводчик Андрей Белобоцкий, который «вёз песцовые меха, 15 портищ и 59 косяков дорогих камок». «Потища» и «камки» — это как раз китайские материалы.

Интересно, что о своём коллеге, не называя его по имени, оставил записи и переводчик-иезуит Жан Жербильон.

С его дневником сегодня любой желающий может познакомиться в интернете. Прежде, чем речь пойдёт о его записках о переводчике русской делегации, стоит отметить его оценку позиции маньчжурской делегации:

«Наши послы, которые никогда не вели мирных переговоров с другой нацией и не имели никакого понятия о международном праве, не очень доверяли москвичам; они опасались, что им где-то расставлена западня, и они стремились обеспечить свою безопасность, не представляя себе, что особа посла по самой своей сути священна и неприкосновенна даже для самого заклятого врага.

Поэтому они просили меня и Перейру отправиться к московским послам и просить у них разрешения оставить развернувшихся боевым строем солдат на берегу, на что московские послы согласились после того, как мы им объяснили, что наши послы не имеют понятия ни об обычаях других наций, ни о международном праве, тем более что они никогда не участвовали в подобных переговорах.

Если нет желания прервать переговоры ещё до их начала, следует примириться с тем, что у них так мало опыта. Московские послы лишь попросили, чтобы больше солдаты не прибывали и не выстраивались на берегу».

Рассказывая о первой встрече двух делегаций, Жербильон писал: «От москвитян порученное им дело изложил один из посольских дворян, родом поляк, изучавший философию и богословие в Кракове; он говорил по латыни бегло и довольно ясно».

Даже из этого маленького абзаца ясно, что у коллег-переводчиков были и откровенные разговоры. Ведь, та же Яковлева не знала, что Белобоцкий был непросто иноземцем, а польским шляхтичем, получившим образование в Кракове. А вот Жербильон это узнал.

Писал он и схожести позиций иезуитов и русских: «Москвитяне, желавшие мира так же, как и мы, выказали свою радость по поводу нашего прибытия. Мы им сразу же объявили, что, если они не намерены уступить укрепление Албазин с прилегающими к нему землями, тогда не стоит зря тратить время, поскольку нам подлинно известно, что у наших послов был прямой приказ не подписывать без этого никакого договора».

Далее он неоднократно писал о контактах с Белобоцким, ни разу не упоминая его имени:

«Москвитяне, заметив, что весь наш лагерь был в движении, поняли, что надежды на согласие с их предложениями нет, и в тот же вечер прислали своего переводчика, чтобы возобновить переговоры…

…Переводчик очень настаивал, чтобы на следующий день нас отправили к московским послам.

…этим же вечером нас вновь посетил переводчик, чтобы объявить, что его хозяева всё ещё были готовы продолжать переговоры, и намекнул, что они могут отдать Албазин, у наших послов зародилась неуверенность в том, как им поступить.

…Московский переводчик и я дописали его (договор — авт.) в соответствии с соображениями наших послов и договорились о способе, каким послы обеих сторон его подпишут, приложат печати и принесут клятвы».

И вот финал: «7 сентября (28 августа) мы провели почти весь день с раннего утра до вечера с московскими послами и их переводчиком, готовили два латинских дубликата, дискутировали о территории, а часть дня проездили, чтобы согласовать кое-какие формальности, по поводу которых москвитяне при всякой возможности подымали крючкотворство.

Наконец нам удалось изготовить два почти идентичных латинских чистовика мирного договора, разница заключалась лишь в том, что в экземпляре, который я написал для наших послов, император Китая упоминался прежде московских великих князей, а наши послы впереди их послов; тогда как в экземпляре, предназначенном для москвитян, на первом месте стояли их великие князья и их послы впереди наших.

…Сначала я негромко прочитал наш и затем передал его переводчику москвитян, который ещё раз громко прочёл его. В это время я тихонько читал его экземпляр, чтобы убедиться, всё ли в нём так, как было договорено».

И вот ещё одна фраза, которой не было в русских источниках: «Главный московский посол обещал нам довести до сведения великих князей, его повелителей, об оказанных нами им добрых услугах, внушив тем самым нам надежду, что за это они окажут покровительство и благоволение нашему ордену в своей империи». Жербильон это узнал от… Белобоцкого (ведь по-русски он не говорил).

Так кем же был этот самый «иноземец» Андрей Белобоцкий, так не хотевший ехать в Нерчинск, и так много сделавший и для подписания Нерчинского договора, и для той путаницы, что не могут разобрать по сей день? Его биографическую справку можно найти в «Новейшем философском словаре».

В ней рассказывается о том, что Ян Белаблоцкий, ставший в России Андреем Белобоцким, — белорусско-русский поэт и философ. «Окончил слуцкую кальвинистскую гимназию, учился во Франции, Италии, Испании, Фландрии. Был кальвинистским проповедником в Слуцке, преподавателем в Могилёве. Из-за преследования иезуитами переехал в Смоленск, в 1681 — в Москву, где принял православие. В Москве занимался переводческой и литературно-педагогической деятельностью».

Итак, польский шляхтич вдруг становится белорусом. Наверное, именно это должно объяснить, как католик вдруг стал протестантом, а протестант легко перешёл в православие.

В этой же справке констатируется, что он, как «кальвинист не признавал официальную церковь, подвергал критике Библию, считал веру личным делом каждого человека, был сторонником теории предопределения. Исходил из позиций деизма и рационализма».

Правда, из другой современной биосправки становится известно, что Белобоцкий «по происхождению был поляком из Перемышля. Окончил слуцкую кальвинистскую гимназию, Краковский университет. С 1665-го путешествовал по Европе, учился во Франции, Италии, Испании, Фландрии… В Москве женился, занимался переводческой и литературно-педагогической деятельностью, преподавал латынь».

И ещё один источник. Это «Словарь книжников и книжности Древней Руси» под редакцией Дмитрия Лихачёва. Из него узнаём, что Ян Белобоцкий — «шляхтич Перемышльского повета», что кроме Краковского, он учился ещё и в Вальядолидском университете.

Что в «1680 г. приехал через Ригу в Смоленск, где подвергся преследованию со стороны местных иезуитов. В феврале 1681 г. с епископом Смоленским Симеоном прибыл в Москву в надежде получить место в создававшейся здесь академии. По наущению Сильвестра Медведева другой выходец из Польши Павел Негребецкий подал на него донос, обвиняя Белобоцкого в ересях и призывая «кровью изыскать» на нём «хулы и лукавства».

Вызванный к патриарху, Белобоцкий был признан еретиком и обязался осудить католические и протестантские ереси; последующие нападки на его «Исповедание веры» со стороны Сильвестра Медведева последствий не имели. В 1682 г. Белобоцкий принял православие, получив в крещении имя Андрей, и после испытания в Посольском приказе в знании латинского, французского и итальянского языков был взят на службу и причислен к кормовщикам московского чина.

В Москве Белобоцкий женился, занимался преподаванием латинского языка П.М. Апраксину и другим дворянам Нарышкинского круга… В начале 1691 г. вернулся в Москву; в 90-х гг. иеромонах Чудова монастыря Евфимий доносил патриарху, что Белобоцкий «тоже мудрствует и прелщает и доднесь». Прямых свидетельств о последних годах жизни Белобоцкого нет; судя по косвенным данным, он умер в начале XVIII века (вероятно, после 1712 г., когда была напечатана в Петербурге его «Краткая беседа милости со истиною…»)».

Из всего выше приведённого возникает как минимум два предположения. Первое, будучи в своё время преследуемым иезуитами, Белобоцкий старался их соратников в Китае опорочить в глазах русских послов, тем самым внося смуту в переговорный процесс. Второе — «а казачок то был засланный», то есть Ян Белаблоцкий был агентом иезуитов, засланным в Россию с целью создания в этой стране благоприятной обстановки для прихода туда иезуитов.

Что же было на самом деле, пока не известно. Однако ко всей этой истории явно стоит присмотреться попристальней, постаравшись уйти от привычных стереотипов.