«Тайны истории»: Чекист №1

Известно, что в 1902 году молодой польский революционер Феликс Дзержинский, тогда ещё не грозный создатель ВЧК, и даже не большевик, попал в находящийся в Иркутске Александровский централ. В том же году его отправили в Вилюйск. По пути он и эсер Михаил Сладкопевцев бежали. Вскоре Дзержинский уже был в эмиграции в Европе.

Этот эпизод из жизни чекиста №1 был всегда известен. И Чита в нём не фигурировала. Однако…

В 2019 году в Москве была издана книга «Нерчинская каторга. Земной ад глазами проповедника». Её автор — архимандрит Спиридон (Кисляков). В основу издания была положена его публикация «Из виденного и пережитого», напечатанная в 1917 году, когда имя Дзержинского ещё не было широко известно. Тогда-то священнослужитель и упомянул, что встречал в Чите некоего революционера по фамилии Дзержинский.

Но прежде стоит немного рассказать об этом малоизвестном в Забайкалье авторе. Небольшая справка о нём, подготовленная Сергеем Кудрявцевым, есть в «Энциклопедии Забайкалья». В книге же приведена более полная биография.

Георгий Степанович Кисляков родился 4 марта 1875 года в селе Казинка в Рязанской губернии. С детства был очень религиозен. Судьба забросила его в Сибирь. Три года он был миссионером на Алтае среди коренных народов. В 90-х годах XIX века оказался в Забайкалье, где ездил с проповедями по каторжным тюрьмам. Судя по всему, собственные проповеди ему очень нравились: большая часть книги — это тексты тех выступлений, а также реакция на них узников, как уголовных, так и политических. В 1903 году он принял монашеский постриг и стал священником.

В 1905 году отец Спиридон — духовник Читинской тюрьмы и Нерчинской каторги. В годы Первой русской революции он выбрал сторону революционеров, в итоге был арестован карательной экспедицией барона Ренненкампфа. Правда, отделался лишь годом домашнего ареста. Понятно, что в епархии священника-революционера, мягко говоря, недолюбливали. И когда представилась возможность, отправили в Европейскую Россию. В 1913 году отца Спиридона перевели в Одессу. В 1915 году в качестве полевого проповедника был направлен на Юго-Западный фронт. Тут он отличался патриотическими проповедями и в тот же год был возведён в сан архимандрита.

Революции 1917 года отец Спиридон встретил в Киеве. Всю Гражданскую войну, а власть в Киеве менялась многократно, старался помогать самым неимущим и наиболее пострадавшим киевлянам. Стал настоятелем Преображенского храма. Удивительно, но он не был репрессирован, а умер своей смертью в Киеве 11 сентября 1930 года.

Чем же запомнился ему Дзержинский? Автор книги писал, что в Чите общался с «самыми видными лицами из политических, не раз уже отбывших каторгу». Среди них был и «Дзержинский, поляк по национальности», который «откуда-то приезжал в Читу и не раз бывал у меня».

А тот ли Дзержинский?

Понятно, что совпадения фамилии и национальности маловато для точного определения личности. Однако автор привёл ещё один малоизвестный в 1917 году факт.

С читинскими «политическими» он, прежде всего, вёл дискуссии о боге и вере.

«Мне было бесконечно жаль их: люди-то были уж очень хорошие! — писал отец Спиридон. — Между прочим, я должен о них сказать следующее: все они, когда были мальчиками, когда учились в гимназии, были в высшей степени религиозными, просто святыми мальчиками. Но до тех пор, пока они не столкнулись лицом к лицу с безнравственной жизнью духовенства. [...] На Дзержинского тоже на всю его жизнь разрушительно подействовал ксендз, законоучитель гимназии».

И этот факт биографии Феликса Эдмундовича ныне широко известен. Правда, наряду с ксендзом из гимназии был ещё… родной дядя-ксендз, также сыгравший большую роль в превращении религиозно настроенного подростка в юношу-атеиста.

Алексей Тишков, один из самых известных советских биографов Дзержинского (только в серии «Жизнь замечательных людей» его книга о создателе ВЧК выходила четырежды, последний раз в 1985 году), писал:

«Первые сомнения — парадоксально, но факт — зародились у него, когда дядя-ксендз отговаривал его посвятить себя служить господу. Ксендз напирал на его неподходящий характер, но Феликсу показалось, что дядюшка сам не очень верит в бога и боится, чтобы он не проник в тайну его небытия.

В четырнадцать лет Феликс с обострённым вниманием прислушивался к разговорам о далеко не праведном житье служителей божьих, а потом горячо молился, чтобы бог спас его от дьявольского искушения. В пятнадцать лет пришло увлечение книгами по естествознанию и философии; поколебалась вера в библейские и евангелистские мифы и легенды. В шестнадцать знакомство с марксизмом окончательно развеяло его сомнения, он разуверился не только в догматах церкви, но в самом существовании божественного начала, стал материалистом и безбожником».

В 2013 году в серии «ЖЗЛ» вышла новая книга «Дзержинский». Её автор Сергей Кредов также остановился на этом эпизоде из жизни Феликса Эдмундовича:

«Попав в Виленскую гимназию, Феликс почти сразу принимается за поиски иного пути. Куда податься из «полицейского участка», чтобы не травмировать своим решением родственников, нежно любимую им мать? Он хочет поступить в духовную семинарию. Однако пани Хелена и другой их родственник, ксендз, всячески отговаривают Феликса от такого выбора. Не по характеру ему быть священником. Религиозность в юном Дзержинском сочетается с интересом к мирским вопросам и не сочетается со смирением».

При этом автор уточнил: «Мы знаем только с его слов, что до шестнадцатилетнего возраста он был «фанатично религиозен», а затем утратил веру в бога».

Три совпадения (фамилия, национальность и эпизод из биографии) уже много, но всё ещё недостаточно.

А потому важен главный вопрос: а мог ли Дзержинский во время своего побега в 1902 году действительно оказаться в Чите, и зачем это ему было нужно?

Тайны побега 1902 года

В биографии, написанной в 1921 году, Феликс Дзержинский рассказал об этом эпизоде крайне мало: «В 1902 году выслали на пять лет в Восточную Сибирь. По дороге в Вилюйск летом того же года бежал на лодке из Верхоленска вместе с эсером Сладкопевцевым».

Эсер-террорист Михаил Дмитриевич Сладопевцев (клички Князь и Верчёный) подробно и правдиво рассказать о том побеге не мог: он умер 1913 году в эмиграции. Сам же Феликс Дзержинский посвятил их побегу целый рассказ, так и названный «Побег». Он был напечатан, так сказать, по горячим следам, в том же 1902 году в №1 польского революционного журнала «Червонный Штандарт» (Красное Знамя), в котором Феликс стал тогда работать.

«Из-за конспирации очерк не был подписан автором. Поэтому и рассказ в нём ведётся от третьего лица», — написали члены редакции газеты «Пионерская правда», предваряя повторную публикацию этого рассказа в июле-августе 1926 года.

Биографы Дзержинского обычно опирались именно на этот рассказ. Вместе с тем, автор прекрасно понимал, что номер газеты может попасть к жандармам, а потому он скрыл не только свою и своего товарища фамилии, но и многие важные факты этого побега.

Если же верить рассказу, всё было просто: они бежали из Верхоленска, где задержались, сказавшись заболевшими. В дороге лодка перевернулась. Сладкопевцев спас Дзержинского, который чуть не утонул (это достоверный факт). Без документов и денег, они представились купцами (точнее один — сыном купца, а второй его приказчиком), оказавшимися в беде. И во всех селах им помогали. В итоге беглецы добрались до железной дороги. Всё.

Но их ведь искали. Побег открылся. Как обычно департамент полиции разослал циркуляр по всем своим учреждениям, чтобы Дзержинского и Сладкопевцева, как опасных преступников, задержали и выслали обратно.

Нужно было где-то в Иркутске, Верхнеудинске или Чите переждать, переодеться, отъестся, отоспаться, обзавестись надёжными документами, деньгами и билетами на поезд до Европейской России.

Современный биограф Дзержинского историк Сергей Кредов написал:

«Александровский централ советские авторы называли «зловещим». В действительности это учреждение на всю страну славилось либерализмом, доходящим до экстравагантности. Обитатели пересылки были практически предоставлены сами себе. Им могли даже разрешить отлучиться в Иркутск, расположенный в 70 километрах. Одно время здесь был и тюремный оркестр, которым дирижировал сам начальник «зловещего учреждения» Лятоскевич.

Иркутский историк Александр Иванов по просьбе автора книги обратился в Государственный архив Иркутской области. Там он обнаружил три документа, имеющие отношение к пребыванию Дзержинского в губернии. Первый — сообщение о его прибытии по этапу из Москвы. Второй — малозначащая просьба, которую Феликс, уже продолжив путь к месту ссылки, отправил иркутскому прокурору 24 мая из Верхоленска (видимо, для усыпления бдительности охранников). Наконец, третий от 30 июня — донесение жандармского офицера прокурору о том, что политический ссыльный Дзержинский скрылся...»

Известен ряд писем, который Феликс в это время отправлял родным. 5 марта 1902 года он из Александровского централа писал им:

«Вообще, если о Европейской России много можно говорить и писать, то о Сибири лучше молчать — столько здесь подлости, что не хватит даже времени всё перечислить. С постройкой железной дороги всевластие мелких пиявок понемногу уменьшается, но, как обычно, зло исчезает чрезвычайно медленно».

То есть он уже познакомился с Транссибом.

22 апреля он сообщил о том, что его 12 мая отправят в Вилюйск. И подчеркнул, что в дороге пробудет полтора месяца (только вот до Вилюйска ли?).

И, наконец, 22 мая уже по пути к месту ссылки Феликс сообщил:

«Вчера меня освободили в Верхоленске для того, чтобы я мог отдохнуть. Дорога слишком изнурила меня. Через месяц или два я поеду дальше, думаю, что к тому времени здоровье моё значительно улучшится, так как климат здесь довольно хороший».

И буквально на следующий день он бежал.

Рассказ «Побег» 1902 года заканчивался двумя предложениями:

«Ехали дальше степями бурятскими, и через два дня очутились в поезде, который довёз их до цели. Побег длился всего 17 дней, а ведь туда под конвоем везли их четыре месяца».

Зачем нужна была эта арифметика (через два дня в поезде, 17 дней побега)? Может лишь для того, чтобы запутать на всякий случай жандармов, которые его будут читать?

Не исключено, что автор всячески отводил внимание именно от Читы, где в то время была сильная и влиятельная колония политических ссыльных, среди которых преобладали бывшие террористы-народовольцы, позже массово вступившие в ряды партии эсеров. Николай Жуков, первый биограф основателя Читинского краеведческого музея народника Алексея Кузнецова, писал в 1929 году:

«В Чите, ещё до его (А.К. Кузнецова — авт.) приезда, существовала небольшая группа политических ссыльных, состоявшая в большинстве из революционных народников, окончивших карийскую каторгу и поселенных в Чите: Шишко, Синегуба, Фани Морейнис и др. C течением времени количество ссыльных увеличилось, и в Чите образовалась небольшая колония. Члены этой колонии за небольшим исключением жили сплочённо и дружно, часто происходили собрания, то у одного, то у другого товарища существовала коммунальная столярная мастерская. Члены колонии взаимно поддерживали друг друга материально и морально.

Влияние ссыльных на население, особенно на молодёжь, было огромное и некоторое из них принимали живое участие в общественной жизни. К кому читинец обращался в трудные минуты за помощью или советом? — К политическим. Где искал лучшего репетитора? У политических. Кто считался лучшим врачом с области? А.В. Прибылев. Остановятся ли часы обывателя, идёт в часовую мастерскую ссыльного Бубновского, поломается мебель — в мастерскую ссыльного Союзова, приспичит его увековечить свою полумонгольскую физиономию с выдающимися скулами — идёт в фотографию ссыльного Кузнецова».

Брат упоминавшейся Фани Морейнис Михаил в воспоминаниях 1920-х годов тоже писал:

«В Чите в то время была довольно большая колония: Шишко, Синегуб, Чернявский, моя сестра и др. Здесь, как и в Баргузине, влияние ссыльных было громадное. Некоторые из них приняли участие и в общественной жизни». Надо отметить, что многие члены этой колонии работали в различных конторах Забайкальской железной дороги, что тоже имело большое значение.

К слову сказать, в 1903 году именно Фани Морейнис, в то время уже ставшая Муратовой (её муж был врачом на курорте Горячинском на Байкале), помогла в побеге террористу Егору Сазанову, который через некоторое время убил министра внутренних дел Вячеслава фон Плеве. Он также бежал с пути из Александровского централа в Якутию. Благодаря оказанной помощи, как вспоминала позже эта подпольщица, «он смог переждать то время, когда его усиленно искали, и благополучно выбраться из Сибири».

Так что и Дзержинский со Сладкопевцевым могли, добравшись до железной дороги, поехать не на Запад, а на Восток. Переждать какое-то время в Чите, обзавестись документами, билетами и деньгами, подискутировать на политические и религиозные темы. А затем, уже разделившись, добираться до Европы.

Понятно, что документов жандармского управления на этот счёт быть не может. Охранка их искала и не знала, где отсиживались беглецы. А воспоминания — это всегда не совсем надёжный источник информации. Поэтому и к воспоминаниям архимандрита Спиридона относиться, как к исключительно надёжному документу, нельзя.

Маленький пример. Кроме Дзержинского, отец Спиридон вспомнил, что в это же время встречался и с другими политическими Читы. По его словам, это были «Колпинский, Кедров, Чеботарев, Кузьмин, умнейшая бабушка Дарья, еврей, член бунда, фамилии его не знаю, один грек…».

Но в трёхтомном биобиблиографическом справочнике «Государственные преступники» на Нерчинской каторге (1861–1895гг.), много лет создаваемом историком Александрой Патроновой и изданном в 1998 году «Энциклопедией Забайкалья», ни одной (?!) из этих фамилий нет.

Вот только это: «Кузнецов, у которого я в скором времени начал брать уроки по социализму. Занимался он со мной приблизительно полгода изо дня в день». Это мог бы быть Алексей Кириллович Кузнецов. Однако отец Спиридон привёл несколько фактов из биографии упомянутого им Кузнецова. Во-первых, в юности он «по окончании ремесленного училища поступил в один мужской монастырь», из которого скоро сбежал. Во-вторых, после того, как священник якобы обокрал их церковь, он чуть не повесился. К биографии Алексея Кирилловича Кузнецова это никакого отношения не имело.

Так что нельзя исключать, что многое (кроме текста любимых им собственных проповедей) отец Спиридон, просто присочинил или что-то напутал. Однако игнорировать их тоже не стоит.

Так это или нет, станет ясно, когда вдруг обнаружатся ещё чьи-то воспоминания, в которых будет рассказано, как же на самом деле в 1902 году был осуществлён побег из Восточной Сибири Феликса Эдмундовича Дзержинского — будущего создателя грозной ВЧК.