«Единственная надежда на то, что зарубежные друзья придут на помощь». Американец, англичанка и венгры проехали по Забайкалью

Путешествие по «стране будущего» — это совместный проект «Чита.Ру» и кандидата исторических наук, журналиста, краеведа и общественного деятеля Александра Баринова, посвященный впечатлениям именитых пассажиров великой Транссибирской магистрали, которыми они поделились после поездки по Забайкалью во времена Российской империи. В конце весны вышел финальный материал серии, однако после небольшого перерыва мы решили его продолжить.

В этом материале пойдет речь о тех, кто проезжал по Забайкальской железной дороге в 1918 году. Свои впечатления оставили люди разные, в том числе и иностранцы, волею судеб оказавшиеся тогда в России. Эту четверку вообще-то незваных гостей объединяло то, что все они — люди разных судеб и даже политических и идеологических убеждений и взглядов — в тот грозный год побывали и в Забайкалье. Меня всегда удивляло то, что даже во время Гражданской войны, когда зачастую боевые действия шли по линии и вдоль железных дорог, пассажирское движение в России не прекращалось.

Весной 1918 года из Москвы во Владивосток отправился американский журналист Альберт Рис Вильямс, друг известного журналиста Джона Рида. Это путешествие он описал в книге «Путешествие в революцию».

Сын протестантского священника из США, Альберт Вильямс еще в юности стал сторонником социалистических идей, преданность которым сохранил на протяжении всей своей долгой жизни. В отличие от своего друга Джона Рида, умершего в 1919 году от тифа и похороненного в Москве, Вильямс дожил до 1962 года и скончался в США.

«Путешествие из Петрограда во Владивосток для меня показалось легким, потому что со мной ехал профессор (Джордж Фредерик Кунц. — Прим. авт.), — сообщал Вильямс. — В каком-то смысле это был один, хотя и с перерывами, комментарий по поводу Ленина и революции, которым мы обменивались с профессором. А когда нам не удавалось избежать общения с белыми эмигрантами, которые были нашими попутчиками, то комментарии превращались в нечто вроде форума на колесах».

Вильямс подметил одну особенность российских интеллигентов: «Большинство русских любит поговорить так же, как и я, поэтому, несмотря на то что я оскорбил некоторых из них, они уходили раздраженными только для того, чтобы позже вернуться с новыми аргументами».

Альберт Вильямс так описывал впечатления от той поездки: «День за днем бесконечно тянулись громадные стальные ленты. Может, кто-нибудь жаловался на трудности путешествия, как это делали белые эмигранты из-за небольших, в общем-то, лишений, мы же были довольны. Постоянный перестук колес оказывал гипнотическое действие. После трех недель поездки я нашел, что во Владивостоке мне трудно заснуть; я был словно пьяный от продолжительной поездки на поезде. <…> Мы мирно ехали, если не считать нескольких волнующих моментов, когда паровоз задержали из-за слухов о том, что царь со своей семьей бежал и сел на поезд».

Обыскивавшим поезд красноармейцам Вильямс предъявлял «письмо Ленина», и их с профессором не трогали. Кровавые схватки были еще впереди.

«И сама железная дорога, по которой мы ехали в таком в общем-то доброжелательном окружении, скоро будет пропитана кровью, а "поезда смерти" с их трагичным конвоем будут как челноки двигаться туда-сюда, заполненные больными, умирающими и мертвыми большевиками и другими советскими заключенными. Люди умирали в большом количестве, поскольку города, захваченные белыми, отказывались принимать их, — замечал журналист. — Проехав уже больше половины пути, мы задумались о том, что ждет нас впереди... По всей азиатской части России чешские дивизии занимали город за городом. Поскольку я лично встречался с чехами и позднее с белогвардейцами под командованием Семёнова во Владивостоке, я могу со знанием дела сказать, что историки правы: легион (белочехов. — Прим. авт.), адмирал Колчак и казацкий атаман Семёнов делали общее дело, несмотря на противоречия».

Эта женщина не была известным политиком, государственным или общественным деятелем, она не была ни писателем, ни даже журналистом. И всё же ее имя попало в историю Первой мировой войны. И это стало возможным благодаря дневнику, который она вела.

Обычная гувернантка, англичанка Флоренс Фармборо вскоре после начала той войны отправилась в Россию. За три с лишним года она побывала с военным госпиталем в Польше, Австрии и Румынии, была свидетельницей развала армии, наблюдала развитие событий русской революции 1917 года, после которых она отправилась из столицы на Дальний Восток.

«Нам, — писала сестра милосердия, — был предоставлен вагон 4-го класса. Я имела опыт путешествия в 4-м классе, но такого, как этот, не видела никогда. Я бы отнесла его к 5-му классу! Он состоял из шести деревянных вагонов под одной крышей, с коридором, проходящим по всему вагону, в ко­торый выходили лишенные дверей купе. Я не удивилась, узнав, что такие составы использовались для перевозки заключенных в исправительные колонии Сибири».

Теперь уже бывшая военная медсестра писала в дневнике: «Выбравшись из тоннелей, мы очутились на территории, из­вестной как Забайкалье, по-прежнему находящейся в сердце гор, покрытых великолепными деревьями… Народности, населяющие эту местность, в основном монголы, хотя во многих районах Южной Сибири встречаются татары. Иногда мы видим грузные фигуры в стеганой теплой одежде, очевидно, это представители бурятской народности. Я дважды за­мечала странные сооружения, представляющие собой наполовину палатку, наполовину вигвам. По-видимому, то было примитивное жилье бурят или какой-нибудь другой монгольской народности. Думаю, по-русски такое жилье называется "юрта". В Забайкалье, как и в большинстве районов Восточной Сибири, как известно, существует большое количество минералов, но для их изучения пока сделано очень мало».

Развлечений в поездке было немного, и любой новый попутчик был событием, которое она непременно заносила в дневник.

«На небольшой станции в Забайкалье к нам подсел пожилой русский охранник, — рассказала Флоренс об одной из таких встреч. — Естественно, мы засыпали его вопросами. Он был очень расстроен появлением большевизма в Сибири. Муж­чина рассказал, что в соседних районах засилье банд хулиганов, преступников. Они крадут всё подряд, их очень боятся крестьяне. У него украли много вещей, а когда он пытался сопротивляться, то те, обозвав его буржуем, пригрозили ему, посоветовав держать язык за зубами. "Нас, пожилых людей, которые честно служи­ли всю свою жизнь, прогоняют с работы, — печально произнес он. — Что будет с нами, мы не знаем. А что будет с Сибирью, с Россией? Единственная надежда на то, что зарубежные друзья придут к нам на помощь". Выходит, и здесь, на этой удаленной русской азиатской территории, слышится крик о помощи!»

Описала она и столицу Забайкалья: «В Чите мы остановились на короткий промежуток времени, Чита показалась нам шустрым, предприимчивым городком, обя­занным своим благополучием, пожалуй, железной дороге, которая проходила через Маньчжурию и упиралась во Владивосток, став­ший важным транспортным узлом. Нас уведомили, что, благодаря тому, что Маньчжурская граница была закрыта, нам пришлось перейти на другую линию, которая совпадала с течением реки Амур, очерчивавшей северную Маньчжурию и отделявшей эту китайскую провинцию от территории Сибири. Здесь на станции смешение рас; аборигенов, по-видимому, калмыков или бурят, можно было без труда узнать по их чрез­вычайно длинным, похожим на пальто халатам и обветренным, морщинистым лицам. И тут красногвардейцы тщательно рас­сматривали наших англичан. Мы двинулись на север, следуя по течению реки Амур. Я была поражена, отметив на карте, с каким совершенством была начерчена кривая вокруг северной территории Маньчжурии».

Во Владивосток поезд прибыл рано утром 2 апреля 1918 года. Флоренс Фармборо записала в своем дневнике: «Ровно 27 суток назад мы сели на наш товарный поезд в Москве». С тревогой она покидала страну, ставшую ей такой близкой. Ни она, ни те, кто вместе с ней отплывал тогда на корабле из Владивостока, не знали, что новая история начинается не только у России, но и у всего мира.

В 1957 году в Иркутске вышла книга военнопленного австро-венгерской армии Арманда Абрамовича Мюллера «В пламени революции (1917–1920 гг.)», в которой есть и рассказ о событиях лета 1918 года в Чите и на линии Забайкальской железной дороги.

В плен Мюллер попал в феврале 1915 года. Лагерь, в котором он оказался, располагался в Песчанке близ Читы. Сначала его отправили в Сибирь. В 1918 году он стал бойцом Красной армии, сражался с белогвардейцами и белочехами. Дальше была подпольная работа в Китае и на Дальнем Востоке, в родной Венгрии. Но после поражения революции на родине он вновь уже навсегда перебрался в Советскую Россию. Потом многие годы Арманд Мюллер жил и работал в Сибири, став в 1950-х годах персональным пенсионером союзного значения.

А в 1918 году, после того как белочехи активно двинулись из Сибири, его отряд был переброшен из Амурской области в сторону Иркутска.

«Каждый вагон эшелона, — вспоминал Арманд Мюллер, — а также паровоз были украшены красными флажками и лозунгами Октября на венгерском языке».

Обратный путь занял несколько дней.

«Из-за от­сутствия топлива и воды пришлось задержаться, воду для паровоза носили ведрами из деревни. Больше не­дели прошло, пока мы добрались до Карымской. Здесь топлива и воды было достаточно, зато пришлось встре­титься с саботажем железнодорожной администрации, которая всячески старалась задержать наш эшелон, — писал Мюллер. — С трудом добрались до Читы. Здесь числа 26 июня нам стало известно о занятии белочехами Красноярска и о боях под Нижнеудинском».

На этот фронт их и отправили, после оставления Иркутска фронт стал называться Прибайкальским. На фронте отряд возглавил уже сам Мюллер, который после первых боев отвел его в Читу. Здесь его пополнили новыми добровольцами из числа военнопленных и 4 августа отправили обратно. Поехали в комфортных условиях: «Пятьсот красногвардейцев в походном сна­ряжении направились в Читу, где их ожидал большой состав из классных вагонов».

Тут мемуарист не удержался от того, чтобы поделиться приятными воспоминаниями: «Вокзалы в Сибири всегда являлись местом прогулки и своеобразного раз­влечения населения. Отъезд в один день трех отрядов не мог остаться незамеченным. Нас пришли провожать Штейнгардт, Казачков, Вагжанов, Шилов, сотни ин­тернационалистов — прежних и новых друзей, было здесь много рабочих и женщин, пришедших проводить дорогих и близких. Возбужденно шмыгали среди на­рода любопытные ребятишки. Конечно, в многочислен­ной толпе были не только люди, сочувствующие нам и нашему делу, там находились и враги, и просто обы­ватели. Под звуки немного грустного вальса "Дунай­ские волны", исполнявшегося духовым оркестром, эшелоны один за другим тронулись в Прибайкалье».

К утру 7 августа все три состава до­брались до станции Мысовой. В боях они участвовали меньше двух недель. Самые тяжелые были 18 и 19 августа. Белым удалось разметать всё это пестрое воинство. Разгромленные красные небольшими партиями разбредались кто куда. Мюллер, по его словам, вскоре попал в плен, но сумел, выдав себя за серба, попасть в денщики к сербскому же штабс-капитану. В январе 1919 года вместе с своим «патроном» он выехал в Харбин.

«Американский паровоз, весь покрытый льдом, тяжело пыхтя, медленно отошел от станции. Стоял сорокапятиградусный мороз. Поезд был переполнен пассажирами, в большинстве военными», — писал Мюллер. Через несколько дней они прибыли в пункт назначения, где Мюллер, не прощаясь, покинул своего спасителя.

В 1969 году в Москве в военном издательстве Министерства обороны СССР были изданы мемуары еще одного интернационалиста — венгра Эндре Шика, названные им «Годы испытаний». Написал их человек с богатой биографией, бывший в 1958–1961 годах министром иностранных дел Венгрии. А в годы Первой мировой войны он был военнопленным и всю Гражданскую войну провел в Забайкалье. Интересно, что его мемуары сразу начинались с того, что он в составе почти 2 тысяч военнопленных офицеров из Германии, Австро-Венгрии и Турции был переброшен по решению Временного правительства в 1917 году на станцию Даурия.

Перебравшись в 1918 году из Даурии в Хилок, он больше года прожил на этой станции, обучая иностранным языкам красных и белых, а русскому языку — американцев и японцев.

Хитроумный венгр умудрился ни разу не участвовать в боях. Он не был ни партизаном, ни подпольщиком, ни бойцом Красной или белой армий. А к большевикам он наконец примкнул только после их окончательной победы. В родную Венгрию Шик вернулся только в 1945 году. Дожил он в почете и уважении до 1978 года.

Эндре стал свидетелем (не участником) боев красных и белых за станцию Даурия в 1918 году, когда ее сначала заняли семеновцы, а затем части Сергея Лазо. И в марте пленных офицеров отправили кого в Красноярск, кого в Читу, а кого в Нижнеудинск. В пути Эндре и принял решение обосноваться в Хилке.

«Дорога проходила по правому берегу красивой широкой реки, между сопок, поросших елями, причудливо присыпанных снегом, — тепло вспоминал венгр спустя десятилетия. — Один из попутчиков, поглядев на карту, сказал, что река эта называется Хилок и скоро мы прибудем на станцию с таким же названием. В три часа дня мы действительно прибыли на станцию Хилок.

— Чертовски красивое место! — заметил кто-то.

Сразу же за железнодорожным полотном возвышался большой холм. Селение, по-видимому, находилось на его вершине, нам же были видны только домики, расположенные вдоль подошвы холма. Перед домиками бежала довольно широкая дорога, обсаженная деревьями. Один конец ее упирался в деревянную лестницу, ведущую к зданию железнодорожной станции, другой — в церковь. Вдоль дороги выстроились в ряд одинаковые домики: видимо, в них жили железнодорожники. Чувствовалось, что дорогу поддерживают в хорошем состоянии».

Запас прочности, созданный еще в ненавистные времена самодержавия, продолжал работать и в 1918 году.

«Столовая железнодорожников, куда мы пришли, — вспоминал Шик, — находилась по соседству с вокзалом. Вся ее обстановка состояла из двух длинных столов и простых деревянных скамеек. Столы были застланы белыми скатертями, а тарелки, ложки и вилки так и блестели чистотой. Подавали обед две хорошенькие девушки. Они принесли щи и котлеты. Самое главное отличие этой столовой от ресторана заключалось в том, что обед здесь стоил вдвое дешевле».

Описал он и привокзальный ресторан: «…прибыл скорый поезд, и в ресторан хлынули люди… В ресторане шло настоящее сражение. Один-единственный официант разносил на огромном подносе горячие блюда. Большинство же пассажиров атаковало буфет с холодными закусками. Стоящая за стойкой полная женщина, видимо, жена владельца ресторана, с невозмутимым спокойствием раздавала тарелки с закусками, тут же получая деньги. Однако всё это вавилонское столпотворение длилось не более пятнадцати минут. Перед третьим звонком ресторан снова опустел. Официант и посудомойка с шумом убирали грязную посуду».