Путешествие по «стране будущего»: Каким было Забайкалье на пороге XX века

Начав работать на Забайкальской железной дороге в 2009 году, через некоторое время достаточно случайно начал печатать на страницах газеты «Забайкальская магистраль» (ЗМ) статьи, которые позже были объединены рубрикой «Именитые пассажиры Транссиба». Тема оказалась настолько интересной, что и после ухода в 2013 году с дороги, продолжил сотрудничество с ЗМ.

И на сегодня на страницах этой газеты вышло 88 статей, в которых рассказывалось о самых разных людях, побывавших на нашей железной дороге и оставивших свои впечатления в книгах, дневниках, письмах, интервью. Материалов же за эти годы было собрано гораздо больше, чем напечатано. Кроме того, в части из них что-то повторялось, что требовало их объединения. Но главное – это то, что это своего рода рассказ об истории нашего Забайкалья, увиденного в конце ХIХ – первой половине ХХ века, людьми, по разным причинам приехавшим в наш суровый край.

Почему только до середины ХХ века? Потому что позже появилось кино и телевидение, а литературные впечатления почти исчезли. Однако с появлением интернета люди, отправившиеся в путешествие по Транссибу, вновь стали делиться впечатлениями от увиденного в соцсетях. Не буду говорить, о том, что часть этих впечатлений отличает убогий язык и плохая наблюдательность. Ведь традиция описания увиденного была на десятилетия прервана.

А потому стоит напомнить о том, что же писали о нашем крае те, кто был пассажиром Транссиба в Забайкалье в то время, когда литература значила гораздо больше, чем в настоящее время. Совершивший путешествие по Дальнему Востоку, Забайкалью и Сибири знаменитый норвежский путешественник Фритьоф Нансен в 1915 году издал книгу, названную им «Путешествие в страну будущего». Наш Забайкальский край, понятно, серьёзно изменившийся за прошедшее время, в чём-то и сегодня остаётся «страной будущего». Так и родилась идея этого проекта, статьи в который планируется публиковать ежемесячно на «Чита.Ру».

Первыми, нет, не пассажирами (дорога ещё строилась), но людьми, проехавшими или прошедшими вдоль будущей магистрали и оставившими свои впечатления о том, каким был край, встречавший дорогу, которая изменит всю его жизнь, были люди разных профессий, но все имевшие литературный талант. Геолог Владимир Обручев, путеец Николай Гарин-Михайловский и врач Александр Белявский оказались в Забайкалье в последние годы века ХIХ, когда строительство дороги велось всё активнее и активнее.

Безусловно, самым знаменитым из них был геолог и писатель Владимир Афанасьевич Обручев (1863–1956). Его научно-фантастические романы «Плутония» и «Земля Санникова» переиздаются по сей день. Потомственный дворянин, он не пошёл по военной линии, принятой в их семье, а стал геологом. За свои труды был награждён орденом святого Владимира IV степени, многими премиями до Революции 1917 года. Он не покинул родную страну в период революционного лихолетья, и в Советском Союзе его труд получил высокую оценку.

В 1929 году Обручев стал академиком Академии наук СССР, в 1945 году ему было присвоено звание Героя Социалистического Труда. Только орденов Ленина у него было три, а ещё — две Сталинских премии I степени. За 71 год научной и творческой жизни Обручев напечатал около 660 статей и книг.

В 1895–1898 годах Владимир Афанасьевич работал начальником горной партии в Забайкалье, обеспечивающей строительство здесь железной дороги. Он тогда тщательно вёл свой дневник, что позволило спустя десятилетия издать книгу. «Мои путешествия по Сибири», назывался его труд, изданный в Москве издательством Академии наук СССР в 1948 году.

«В начале июня, — речь шла о 1895 годе, — я уже отправился на работы, переплыл опять (он уже бывал здесь, совершая путешествие по Монголии – авт.) Байкал на пароходе и от ст. Мысовой проехал в г. Верхнеудинск».

Далее он рассказывал о переходе от Верхнеудинска до Читы: «На этом протяжении трасса железной дороги пролегала по восточному берегу озера до дельты р. Селенги и затем по долине этой реки, и больших скальных работ не предвиделось… Из Петровского завода я выехал вниз по долине р. Белеги в долину р. Хилка, ограничивающую с юга хребет Даган-дабан.

В этой долине я узнал, что немного дальше бурятского улуса, выше села Тарбагатай, колёсная дорога кончается, трасса железной дороги идёт далеко вверх по долине р. Хилка, и на этом участке ещё никакие работы по прокладке полотна не начаты, нет никого из строителей и нет населения, кроме нескольких маленьких бурятских улусов… Небольшие деревянные юрты бурят попадались в расширениях долины, где луговые площадки обеспечивали корм скота; в них можно было покупать молоко, баранину. Дорога между ними представляла тропу в тайге, конечно, уже поредевшей.

Широкую долину р. Хилка с севера ограничивал хребет Цаган-хунтей, отроги которого протягивались волнистыми гривами до самой реки, так что тропа пересекла и их оконечности; здесь, конечно, должны были работать скальные выемки и полувыемки рельсового пути, что требовало особенно внимательного изучения естественных обнажений... Мы делали от 20 до 30 вёрст (верста равнялась чуть более 1066 метров – авт.) в течение дня… По вечерам я писал подробный дневник наблюдений… Ночевали в палатках. Погода первой половины лета в Забайкалье обычно без дождей, мешающих работе».

Интересно, что на Владимира Афанасьевича, видевшего многие знаменитые хребты Восточной Сибири, наш легендарный (по нему проходит водораздел рек, впадающих в Байкал и в Амур) Яблоновый хребет не произвёл впечатления, точнее произвёл, но не то, что мы привыкли:

«Последний, известный из географии как одна из главных горных цепей Сибири наравне с Алтаем и Саянами, совершенно разочаровал меня… Яблоновый хребет казался не горной цепью, а плоскогорием. Перевал через него был незаметным; но за ним начался восточный склон, гораздо более длинный и разрезанный глубокими долинами на отроги, покрытые сплошной тайгой.

Здесь мы потеряли отмеченную только колышками трассу будущей железной дороги и спускались долго наугад по одной из долин, орошённой небольшой речкой, пока не выехали в широкую долину р. Ингоды, где тайга сразу поредела и распалась на отдельные участки, разделённые площадями пашен. Появились и русские селения».

Тут Обручев приводит одну интересную деталь быта тех лет: «В одном из них мы остановились на ночлег в земской квартире, как называлась в то время меблированная комната, которая имелась в каждом селении, оплачивалась крестьянской общиной и назначалась для отдыха приезжавших представителей власти – исправника (полицейского – авт.), врача, ветеринара и т.п. Хотя в Сибири, за отсутствием помещиков, настоящего земства, подобного существовавшему за Уралом, не было, но эти квартиры назывались земскими. Они были опрятные, обставленные мебелью, и хозяева должны были давать самовар и пищу, за которые приезжий платил».

А дальше была дорога в столицу огромной Забайкальской области, в состав которой тогда входили не только современный Забайкальский край, но и территория Республики Бурятия, а также часть Амурской области.

«Дорога шла по высокой террасе, поверхность которой представляла степь с редкими пашнями; справа извивалось русло Ингоды, врезанное метров на 40 в дно долины, окаймлённое лугами и рощами. Слева невдалеке тянулся Яблоновый хребет, который с этой стороны, с востока, имел вид довольно высокого, почти ровного вала, без выдающихся вершин, сплошь покрытого тайгой…

Между подножием хребта и дорогой слева в стороне виднелось большое озеро Кенон, затем справа осталась уединённая скалистая гора, закрывшая нам вид на р. Ингоду, так как она расположена на её левом берегу. Немного далее начался город Чита, похожий на довольно большую деревню. За исключением нескольких двухэтажных каменных домов в центре, все остальные дома были деревянные, большею частью одноэтажные, а улицы немощёные и покрытые песком, довольно глубоким».

«В Чите пришлось прожить несколько дней, — вспоминал он то время, — чтобы представиться генерал-губернатору и заручиться его содействием горной партии в отношении найма лошадей и проводников и ночлега на земских квартирах, в случае надобности. Я побывал также в начавшем уже функционировать отделении Приамурского отдела Географического общества и познакомился с его главным деятелем Кузнецовым, бывшим политическим ссыльным, оставшимся работать в Забайкалье».

Закончив дела в Чите, глава геологической партии отправился обратно в Иркутск. Там он и его вернувшиеся из Восточного Забайкалья сотрудники подготовили первые отчёты, которые были отправлены в Петербург в Геологический комитет и через некоторое время были напечатаны в выпуске отдельного издания «Геологические исследования и разведочные работы по линии Сибирской железной дороги».

Позже были летние экспедиции в Забайкалье в 1896–1898 годах. В последний год работы здесь он стал свидетелем строительства знаменитого тоннеля, на котором позже появились надписи «К великому океану» и «К Атлантическому океану».

«Возвращаясь из Читы, — писал Обручев, — я поехал вдоль трассы железной дороги для осмотра полувыемок; я видел на подъёме полотна к перевалу через хребет Яблоновый большую выемку в крутом отроге; она ещё работалась и уже врезалась на 10–12 метров в массивную зеленокаменную породу.

Но с обеих сторон по крутопадающим трещинам постоянно сползали в выемку массы камня, и строители, сообразив, что выемка должна получиться огромная, предпочли не доводить её до проектной глубины, а проложить вместо неё тоннель. Вот почему в этом месте можно было видеть единственный тоннель на этой дороге, который уходил вглубь горы, а над ним врезана незаконченная выемка».

Тем летом работы геологов вдоль строящейся дороги завершились.

«Исследования, — писал этот геолог, — конечно, не захватили всей этой обширной области, а только её южную половину – полосу вдоль всей трассы и местность к югу от неё до границы с Монголией».

Николай Георгиевич Гарин-Михайловский (1852–1906) в советский период считался классиком литературы. Но в наше время какие-то из его работ представляют интерес, это детские книги «Детство Тёмы» и «Корейские сказки», которые переиздаются и в настоящее время.

Он также был дворянином, но более импульсивным, чем тот же Обручев. Поначалу поступил на юридический факультет Петербургского факультета, но через год бросил его и решил, что лучше быть ремесленником, а потому поступил в Петербургский институт инженеров путей сообщения. Учился не важно, последний год его учёбы совпал с Русско-турецкой войной (1877–1878), и, получив диплом инженера, Михайловский отправился на Балканы. Там он получил свой первый орден и осознал значение своей профессии. А с 1879 года он участвовал в строительстве железных дорог, служил в Министерстве путей сообщения и на Кавказе.

И вновь он выкинул фортель — подал в отставку и несколько лет был… помещиком. Но через несколько лет он вновь – инженер-путеец. Он участвовал в строительстве Транссибирской магистрали. И именно Николай Георгиевич выбрал место под строительство первого железнодорожного моста через Обь. Это положило начало городу, который теперь носит название Новосибирск. И на его вокзале по сей день висит портрет этого путейца. Потом были и другие дороги.

В 1897 году, после завершения строительства очередной магистрали, он опять взбрыкнул — решил «для отдохновения» совершить кругосветное путешествие. Но в последний момент получил предложение от Русского императорского географического общества присоединиться к северокорейской экспедиции. И в 1898 году их экспедиция отправилась в путь. Дорога от Москвы до Иркутска, куда уже дотянули железную дорогу, заняла 12 дней, а вот остальной путь до Владивостока длился 40 дней. Потом были путешествия по Корее, Китаю, Японии и США. Америку он пересёк от Тихого океана до Атлантики, а затем вернулся в Россию.

По итогам экспедиции Михайловский написал официальные отчёты, а как писатель Гарин несколько произведений, в том числе и путевые заметки, которые он назвал «Карандашом с натуры. По Корее, Маньчжурии и Ляодунскому полуострову». Вот в этой книге Гарин-Михайловский и написал об увиденным в 1898 году в Забайкалье.

Край, куда вот-вот должна была прийти магистраль, уже обретал новые непривычные черты.

«Железная дорога кончилась, — писал Николай Георгиевич, — а с ней сразу, как ножом отрезало и от всех удобств. Почтовые станции не в состоянии удовлетворить и третьей части предъявляемых к ним требований. Ожидающие очереди пассажиры всех видов и оттенков».

Он подметил, что на многих станциях будущих станций уже тогда буфетами заведовали кавказцы:

«Физиономии нехорошие: рассказов много об их делах, не только, впрочем, о кавказцах, всё Забайкалье кишит теперь всяким бродячим народом. Железнодорожные работы подходят к концу, приближается зима, денег нет, нет жилья и крова, и идёт сплошная облава по большим дорогам. Ценности жизни – никакой… Спит душа, и не человек, а зверь, самый страшный из всех, рыскает здесь по этой трущобе. Плохо и местному населению: у них голод, и пуд овса доходит до 2 рублей, сено до рубля 80 копеек».

«Забайкалье, — отмечал этот инженер-писатель, — резко отличается от всего предыдущего. На вашем горизонте почти везде хребты гор. Высота их колеблется между 50 и 200 саженями (сажень – 2,13 метра – авт.). Вернее, это ещё холмы, но уже с острыми, иззубренными иногда вершинами. Они так и застыли, неподвижные, при закате розово— и фиолетово-прозрачные, а всегда тёмно-синие, далёкие, рассказывающие вам сказки из далёкого прошлого.

Да, эта необъятная, малонаселённая местность, с плохой почвой, с богатейшим лиственным лесом, поражённым безнадёжным червём (всё, что видел глаз, на две трети уже посохшие, никуда не годные, дырявые деревья), хранящая в своих землях много минеральных богатств, но пока, с точки зрения культуры вообще и переселенчества в частности, не стоящая, как говорит Тартарен, ослиного уха, — в своё время изрыгнула из недр своих все те орды монголов, которые надолго затормозили жизнь востока Европы.

Здесь река Онон – родина великого Чингиз-хана.

Откуда взялись тогда эти толпы? Всё пусто здесь, тихо и дико. Шныряет голодный волк, шатается беглый каторжник, да медведь ворочается в этих лесных трущобах. Все вразброс, в одиночку, каждый сам для себя, каждый враг другому. Только ближе к тракту жмутся посёлки, а там, вглубь… Никто не был там, и никто ничего не знает».

Он писал о впервые увиденных здесь бурятах и китайцах:

«Когда русские рабочие нагрянули на строящуюся здесь железную дорогу, а с ними и всякий сброд, бурята (так он писал – авт.), быстро дисциплинировали их при первом удобном случае (первые воры просто бесследно исчезли – авт.)… Несомненно, бурята – народ способный к культуре. Между ними и теперь немало людей образованных».

«Появление китайцев здесь в больших массах связано с началом постройки Забайкальской железной дороги. Маньчжурская дорога, конечно, усилит движение китайцев к нам… Их национальный голубой халат, длинная, часто фальшивая коса, там и сям мелькает у лавок. Движения их ленивы, женственны, их лица удовлетворены, уверены. Но чем дальше на восток от Иркутска, тем реже видишь эти нарядные фигуры и взамен всё больше и больше встречаешь грязны… Тёмных, полунагих обитателей Небесной Империи».

Не обошёл он вниманием и казаков: «Местное население здесь – казаки. Это крупный в большинстве народ, причём подмесь бурятской и других кровей ощутительна; женщины некрасивы (думаю, с этим выводом он поторопился – авт.)… Казаки зажиточны; имеют множество немереной земли, на которой и пасутся их табуны лошадей и скота. Хлебопашество процветает менее. Сеют рожь, пшеницу, овёс. Но главный доход их от скотоводства…

Начиная от Читы, к востоку, эти казачьи посёлки тянутся непрерывно. От самого маленького мальчика до самого старого, все жители посёлков в шапках с жёлтым околышем и в штанах с жёлтыми лампасами. Вместо же мундира большое разнообразие: от рубахи до пиджака. В костюмах значительная щеголеватость: шелковые рубахи, у женщин даже корсеты, ботинки в 12 рублей не редкость, шляпы».

Писал Гарин-Михайловский и о мелких служащих, о золотодобытчиках, о Сретенске и Нерчинске…

«Чтобы закончить с проеханным краем, надо сказать несколько слов о почтовом тракте, — писал этот инженер-путеец. – Откровенно говоря, вся почтовая организация никуда не годится… Через год, два, конечно, пройдёт железная дорога, и весь этот ужас отлетит сразу в область тяжёлых, невозвратных преданий, но дорога дойдёт только до Сретенска…»

Так уж получилось, что литературный талант Александра Капитоновича Белявского (1872–1930) при жизни не был оценён так, как у ставших известными Обручева и Гарина-Михайловского, но то, что он обладал литературными способностями, сегодня сомнений не вызывает.

Да, в нашем крае этот человек не был забыт или вычеркнут из истории. Ещё в 1967 году в книге «Люди и судьбы» забайкальский краевед Евгений Петряев рассказал о враче и краеведе Александре Белявском. Он имел возможность познакомиться с рукописью военного врача, которую вернул родным. Есть о нём биографическая справка, подготовленная краеведом и архивистом Верой Бардаковой, в «Энциклопедии Забайкалья». Помнят об Александре Капитоновиче в Сретенске, где им в начале XX века был создан краеведческий музей.

Но вот то, что он до сих пор явно недооценён в Забайкальском крае, стало ясно после знакомства с его замечательной книгой «Записки военного врача», той самой рукописью, с которой знакомился ещё Петряев, впервые изданной в Чите в «Экспресс-издательстве» в… 2016 году. Редактором-составителем этой книги стала внучка Белявского Майя Шелехова, которой помогли с изданием другие родственники этого замечательного человека, прекрасного литератора, оставившего интереснейшие заметки о жизни в Сретенске, да и вообще в Забайкалье.

После окончания 1890 году Оренбургской гимназии Белявский поступил на медицинский факультет Казанского университета, который окончил в 1896 году. Через два года его, ставшего к тому времени военным врачом, направили служить в Шелопугинскую больницу Забайкальского казачьего войска, находившуюся в… Сретенске.

Направившись в Забайкалье, он вместе с группой новобранцев, направленных служить в эти края, на поезде доехал до Иркутска. Дальше железная дорога ещё строилась. Байкал пересекли на пароходе. Дальше до Сретенска была ещё пешая дорога, так называемый Екатерининский тракт.

«22 февраля (7 марта) 1899 года тронулись в путь пешим порядком, — вспоминал военный врач. – Нужно отдать справедливость военному ведомству: громадный переход в 1000 вёрст был блестяще организован. На всех стоянках приготовлялась хорошая сытная пища, каждую неделю проводился медицинский осмотр всех четырёх партий, затем на лошадях догонял первую партию, останавливался там и снова проводил осмотр. На всех стоянках пробовал пищу, свидетельствовал пищевые продукты.

Партии проходили в день вёрст по 30–40, через три дня останавливаясь на отдых. Единственным недостатком была редкость лечебных заведений на пути (в Нижнеудинске, Чите, Иркутске), что затрудняло отправку серьёзных больных. К счастью, таких больных было очень мало… Гастрических больных за всю дорогу не было вовсе. Шли бодро и весело, так как такие переходы для сибиряков-охотников были привычны (партии состояли из ишимцев, тоболяков, барнаульцев и бийцев)».

Каким же предстало Забайкалье молодому интеллигенту в конце ХIХ века, в то самое время, когда к нам в край пришёл Транссиб?

«Первое, что бросилось в глаза, — писал Александр Капитонович, — широта расположения сёл, длина улиц, простор усадеб и хорошие постройки. Изобилие леса позволяло возводить просторные большие дома с большим количеством окон.

Чистота и опрятность забайкальских изб выгодно отличались от «российских». Во многих домах полы были безукоризненно чисты, покрыты половиками (иногда даже вечными волосяными коврами), земляных полов не встречалось. Скот содержался отдельно, изредка встречался в избе телёнок. Стены, потолок и особенно печи везде белились извёсткой, что увеличивало количество света в избе, даже зимой, при здешней яркой солнечности.

Обстановка в домах обнаруживала поползновение на удобство и изящество: крашеные столы, деревянные диваны, лавки, стулья, хотя домашнего, но хорошего изготовления. Часто встречались занавески на окнах, стенные часы, шкафы, буфеты и даже книжные шкафчики. Кровати везде деревянные, довольно высокие, чтобы зимой было теплее, с горой подушек, с пологами, цветными одеялами. В кухнях деревянная и глиняная посуда отсутствовала. Посуда, дешёвая вследствие порто-франко, была преимущественно фарфоровая, стеклянная, металлическая, эмалированная.

Одежда населения удивляла обилием мехов, наличием меховых одеял, обуви как для дальних поездок, так и для ходьбы и охоты (в последнем случае при теплоте требуется лёгкость и свобода движений). Меховые сапоги (унты) были тёплыми и лёгкими. Нам казалось, что забайкальцы чрезмерно кутаются в меха, защищаясь от своих морозов.

Пища удивляла питательностью, обилием жиров и разнообразием, чем резко отличалась от «русской». Впервые познакомились с зимними дорожными пищевыми запасами. В дальнюю дорогу брали сотни замороженных пельменей, кружки замороженных щей и супов, которые разогревали на станциях. Яйца сохраняли замораживанием, и мы скоро привыкли к тому, что китаец, принеся в мешке яйца, бросает мешок на пол со стуком, похожим на стук камешков или орехов».

Единственным недостатком питания было малое количество овощей в пищевом регионе (как свежих, так и заготовленных впрок), что часто служило причиной цинги. Трудно было достать лук, картофель, капусту. По приезде в Сретенск приходилось платить по пятачку за картофелину и упрашивать соседа нарезать в огороде лука копеек на 20.

Самой востребованной пищей был чай, который приготовлялся своеобразно, оправдывая местное выражение «ежим чай». При заварке кирпичному чаю дают разопреть, развариться, затем приливают молока, масла и сала, добавляют соль. Получается вроде похлёбки, довольно питательной, такой чай пьют в большом количестве и с обильным «прикусом».

Недостаток овощей вызван пренебрежительным отношением населения к огородничеству, что оправдывается якобы неблагоприятными климатическими условиями. Опыты декабристов, ссыльных полчков и «семейских» опровергали это утверждение. В Забайкалье произрастают многие овощи, китайцы и корейцы доказали это на деле и забрали в свои руки всё огородничество. Местное же население до сих пор считает занятие земледелием «бабьим делом».

В то время в Забайкалье и особенно в Читу со всей страны ехали молодые люди, устраивавшиеся на работы в различные учреждения: «В Чите я встретился со своим товарищем по университету… Через него я познакомился с читинскими судейскими и вынес от общения с ними очень приятное впечатление. Незадолго до нашего приезда старый сибирский суд был заменён новыми кадрами, большей частью молодыми энергичными юристами, и старые заседатели отошли в область предания».

С приходов в регион Транссибирской магистрали, обновление и динамизм развития захватил многие сферы. А вскоре за тем, как заработала Забайкальская магистраль, подошла к завершению и Китайско-Восточная железная дорога, тогда соединившая Транссиб по территории Китая. И туда не раз ездил этот врач.

Конечно, приехав в Сретенск Александр Белявский не мог подумать, что этот город станет в его жизни главным и… последним. В начале ХХ века молодой военный врач много ездил по Забайкалью. Именно этому и посвящены его «Записки». При этом он занимался изучением края, в том числе и знаменитой уровской болезнью, участвовал в работе Забайкальского общества врачей, организовал в Сретенске кружок любителей музыки и литературы и так далее.

С установления в 1918 году советской власти его назначили начальником военного госпиталя (его же бывшей больницы). Когда эта власть в августе того же года пала, врач Белявский остался на своём посту. Когда в 1920 году к власти вернулись красные, врач Белявский продолжил исполнять свои обязанности. Но в 1921 году он был освобождён от службы. Пришлось работать железнодорожным участковым врачом, школьным врачом Сретенского педагогического техникума. Спасало увлечение краеведением. В эти годы Александр Капитонович пишет серию исторических очерков о Забайкалье, в том числе издаёт в 1925 году книжицу «Декабристы в Забайкалье».

30 лет прослужил он в Сретенске. Местная газета «Советское Забайкалье» поместила некролог, написанный его коллегами-врачами. Они справедливо закончили его словами о том, что «светлая память о нём на многие годы не будет забыта в Сретенске, среди тех, кому дорого оздоровление населения и изучение природных богатств нашего края».