Соревновались в копке могил на скорость. Креативный директор Музея смерти — о погребальной культуре, крематориях и Крыме

Павел Бабкин — необычный художник. Он работает в уникальном музее погребальной культуры при Новосибирском крематории, а если попросят, оформляет домики в Крыму. Редактор «Чита.Ру» Андрей Козлов побеседовал с Павлом о том, как он из художника на полуобнаженном теле перевоплотился в знатока похорон и креативного директора Музея смерти.

Ниже приводится отредактированная расшифровка «Редколлегии» от 18 июля.

— Вы были в «Тавриде». Для меня Таврида примерно как Ялта, я там никогда не был и с трудом представляю, что это такое. Но я так понял, что «Таврида» — это некое пространство в Крыму, где вы что-то делали от лица нашего региона. Что это было?

— Когда ехали на «Тавриду», я тоже задался вопросом, что это такое. На самом деле Тавридой назывался Крым, это первоначальное название области, как у нас, допустим, в Забайкалье Даурия. Сейчас «Тавридой» называется арт-кластер, куда приезжает молодежь со всей России.

— Что такое арт-кластер? Это какой-то лагерь или что?

— Можно сказать, что похоже на лагерь. Когда-то еще давно я работал во всероссийском детском центре «Океан» (находится во Владивостоке. — Прим. ред.). И когда я [в «Тавриду»] приехал, увидел море, небольшие домики, где все размещаются, то немножко повеяло [лагерной атмосферой], но, к сожалению, мы попали в пересменок, как раз именно в это время можно было рисовать на стенах домов, поэтому основной программы большой не увидели, потому что занимались именно тем, зачем туда приехали.

— А зачем вы туда приехали?

— Каждый российский регион раскрашивал, расписывал дом под стилистику своей области или края. Со мной созвонились, сказали, что есть уже готовый утвержденный эскиз, который необходимо реализовать. На нем были изображены багульник, кот манул, олень гуран, очертания нашего Забайкальского края, ну и надпись «Самый солнечный регион России».

Наша задача была воплотить это всё, а самое главное, подготовить, потому что возникла небольшая проблема, как везти краску, потому что краску в самолете ты провезти не можешь, даже в багаже, приходилось эту краску покупать в Крыму, там у них тоже проблемы с профессиональной краской для граффити.

Со мной были еще художники. Когда мне позвонили, предложили: «Павел, нужно набрать команду», я сказал, что мало занимаюсь росписью стен, у меня немножко другой профиль. Поэтому взял с собой одного товарища из Новосибирска, в котором был уверен, ну и конечно, дал возможность двум замечательным забайкальским девушкам, которые занимаются росписью стен в данный момент, попробовать свои навыки.

— То есть вы, очень условно говоря, разрисовали домик забайкальскими символами?

— Да.

— И там будут жить люди, в этом домике?

— Да, приезжают люди, их расселяют. Я в тот момент, пока мы рисовали, жил в домике, расписанном омскими ребятами, с большой надписью «Омск».

— Сколько заняла времени эта роспись?

— У нас было 4 дня. Если всё в совокупности сложить, 2 дня точно. Была невыносимая жара, поэтому приходилось красить утром либо вечером, когда зной спадет, и один день у нас отнял дождь.

— Краска-то долго продержится?

— Она не половая, это фасадная краска, специально на стены, подбирали так, чтобы это сохранилось как можно дольше, и все забайкальцы, которые приезжают на «Тавриду», наша молодежь, могли радоваться.

— А зачем туда может вообще приезжать молодежь?

— Туда приезжают педагоги из разных регионов, чтобы молодые люди получили какие-то навыки, дополнительное образование и впоследствии могли это применить у себя в регионах.

— Вы прошли четыре курса на факультете художественного образования в ЗабГГПУ, потом было отделение дизайна, вы окончили магистратуру в Иркутске.

— Магистратура была полезна на тот момент. Допустим, я учился на дизайнера и уже поступал на архитектуру, соответственно, у меня в дипломе уже были два предмета, что впоследствии помогло мне поступить в аспирантуру именно на архитектуру в Государственный университет по землеустройству в Москве.

— То есть вы не прекращали учиться? Откуда это желание?

— Как-то так получилось, что, окончив в Чите факультет художественного образования, я на год уехал как раз в «Океан», после чего преподаватели нашего же университета сказали о том, что можно учиться дальше, поехать поступать в магистратуру в Иркутск. Собственно, с ребятами, которые учились меня на год помладше, мы договорились и поехали поступать в Иркутск.

Думал, что если поступлю на бюджет — придется учиться, если на платное — не буду учиться. Поступил на бюджет, пришлось учиться, закончил, выбрал тему — архитектура кладбищ. Почему ее я и выбрал? Встретил своего товарища ещё в Чите, который спросил: «Паша, чем ты занимаешься?»

Он говорит: «Есть такая работа, но она специфичная — на камне рисовать». Тогда я еще не представлял, что это за работа. Думал: наверное, какая-то ювелирка. Договорился о встрече, и мы поехали в сторону «Макси», где выше кладбища был похоронный дом, не вспомню его название, к сожалению, и меня пригласили работать гравером по камню, выбивать портреты, буковки и собственно эпитафии. Проработал там год, как-то эта тема меня зацепила. Конечно, изначально она меня пугала.

Но со временем, конечно, ко всему человек привыкает и уже до профдеформации доходит. Собственно, поэтому, поступив в Иркутске в магистратуру, я и выбрал такую тему, она была уникальной, преподаватели никогда не встречали, чтобы кто-то брал такие темы. Она их очень сильно вдохновила. Я провёл анализ кладбищ Прибайкалья относительно конфессий, которые там проживают, сделал выводы, что там правильно, что неправильно.

— То есть вы являетесь специалистом по градоустройству кладбищ?

— Некрополь, некрополис — это же город мертвых, по большому счету, поэтому это меня привело всё-таки к тому, чем я занимаюсь сейчас.

— Вы окончили аспирантуру в Москве?

— Чуть-чуть, к сожалению, не окончил, но проучился все свои четыре года, сколько там было. Но, скажем так, по семейным обстоятельствам, родилась дочь, и как-то не до этого было. Хотя у меня осталось право на восстановление. Я думаю, что когда-нибудь я это сделаю.

— И теперь вы живете в Новосибирске и являетесь креативным директором Музея смерти города Новосибирска? Музей смерти — это, видимо, крематорий всё-таки?

— Не совсем так. При крематории есть музей мировой погребальной культуры. Почему этот музей существует? Наверное, всё-таки для того чтобы понять и показать людям, что такое смерть, что такое прощание, как с этим бороться, как это переживать. Наверное, каждому, кто посещает наш музей, я в первую очередь желаю, конечно, посетить именно Музей мировой погребальной культуры, чем столкнуться с горем и посетить крематорий в момент прощания, чтобы он у них не ассоциировался с плохими какими-то воспоминаниями. Музей уникальный, таких в России нет.

Учредитель музея Сергей Борисович Якушин (вице-президент Российского союза похоронных организаций и крематориев, скончался 4 июля 2022 года. — Прим. ред.) — предприниматель, меценат, в целом он очень много сделал для Новосибирска. Сергей Борисович большие усилия вложил в развитие похоронной отрасли. Скажем так, еще Ельцина ребята в телогрейках каких-то закапывали, а Якушин ввел моду именно на одежду, церемониймейстеров, одежду ритуальных бригад, которая выносит гроб, так, чтобы это было всё, скажем, чинно-благородно.

Когда я приехал и сказал ему о том, что написал диплом про кладбища, он его почитал и сказал: «О, это я писал». Я говорю: «Я не скрываю, что брал ваши тексты». И как-то он меня постепенно начал в это всё дело погружать по полной.

Я работаю и в самом крематории, и в музее мировой погребальной культуры. Сейчас занимаюсь как раз продвижением, в основном это event-маркетинг. Наш музей является лидером по количеству пришедших людей на Ночь музеев (6+) в этом году мы собрали 5 тысяч человек, что является абсолютным рекордом по всему Новосибирску, и побили собственный свой рекорд, до этого к нам приходили 3,5 тысячи человек.

— Крематорий — это учреждение, удивительное для Читы. Здесь нет этой культуры, вообще. Ближайший крематорий — в Улан-Удэ. Вообще в нашей традиционной культуре это всё-таки захоронение классическое. Насколько вообще принято в том же Новосибирске всё-таки выбирать кремацию?

— Сейчас удельный вес кремаций в Новосибирске составляет около 25% от всех захоронений. Но нужно понимать: чтобы построить крематорий в городе, как у нас, небольшом, [необходимо серьезно вложиться], инвестиции окупят себя только лет через 20. Далеко не каждый предприниматель пойдет на это.

— Точнее, никто не пойдет.

— Наверное, так. Пока о крематории в Чите можно только думать. Кстати, наш руководитель ведет блог про крематории, он ездит по России, снимает про каждый крематорий, про его особенности, поэтому можно посмотреть на YouTube, так и называется «PRO крематории».

— Я правильно понимаю, что в большинстве крупных городов есть крематории?

— Сейчас да, еще 10 лет назад по всей России было не больше 12 крематориев: несколько в Москве, во Владивостоке, в городе Артеме, один из самых первых, еще для японцев построенный. Сейчас активно эта тема продвигается и внедряется в каждый город.

— А вы бы как хотели, чтобы вас похоронили?

— Знаете, я был воспитан в довольно православной семье, меня бабушка крестила и молитвы давала учить. Но со временем, так как работаю в крематории, я немножко поменял, конечно, свои взгляды. Если я сейчас являюсь, скажем так, живой пропагандой Новосибирского крематория, то как я могу после всех своих слов выбрать земельное погребение, конечно, я буду кремирован.

— А насколько вообще популярно это место в Новосибирске, если не говорить о Ночи в музеях, а в целом? Насколько большой поток посетителей?

— Когда у нас внутренний туризм начал развиваться по определенным обстоятельствам, количество людей, которые приходят в музей, увеличилось: прошлым летом у нас в июне или июле больше тысячи человек посещало, 1600, по-моему, — это был самый максимум в июле. Статистику этого года пока еще не знаю, но людям интересно. И нужно понимать, что, конечно, к нам приходят приезжие, потому что людям надо куда-то ходить.

— Я так понимаю, первые крематории уже в современной России появились?

— Да. Чем уникален наш крематорий, это первый частный крематорий в России.

И помимо основного вида деятельности, мы проделали большую работу по поднятию похоронной культуры в России в целом, мы занимаемся международной выставкой «Некрополь», которая проходит в Москве. Туда приезжают специалисты похоронной отрасли со всей России, которые делятся своими новинками, производители, в том числе камнеобработка, деревообработка. Допустим, кто-то сделал какой-нибудь экологичный гроб, его представил.

Проводим там же конкурсы среди церемониймейстеров, бальзаматоров, хотя некоторые СМИ это всё переделывают в то, что в Москве прошел конкурс по переодеванию покойных. На самом деле это всего лишь был конкурс по подготовке тела к прощанию, а переодевание покойного — это, безусловно, часть подготовки тела.

Кто-то, конечно, с каким-то недопониманием к этому относился. Но нужно понимать, что похоронщики — это тоже люди, тоже профессионалы, которые могут участвовать в соревновательном процессе. Есть же конкурс кулинаров, почему не проверить навыки у ребят, которые в жару и зимой с лопатами.

— А как церковь относится к работе крематория?

— Конечно, церковь на первоначальных этапах была против, наверное, потому что какой-то удельный вес у них забирали. До XIX века полностью всеми захоронениями занималась церковь, потом уже начали появляться муниципальные, частные организации, которые занимаются похоронами.

Как церковь относится сейчас? У нас церковь проводит отпевание на территории крематория по своему прейскуранту, мы за это деньги не берем, к нам приезжают священники, если требуют родственники отпевания. И церковь говорит: «Мы занимаемся всё-таки душой, а не телом. И что будет с телом, это не так важно. Тут важно всё-таки молиться за душу умершего».