«Боже, где железный занавес? Сделайте его еще в два раза толще». Автор «Волкодава» – о цензуре, Донбассе и развале СССР

У меня с музыкой очень сложные отношения. Во-первых, я выросла на мировой классике. Я в кубики на ковре играла маленькая, а отец мне заводил Баха, Бетховена на совершенно допотопном проигрывателе тогдашнем. Я под эту музыку выросла. Потом купили пианино и надо мной стояли с ремнем в самом буквальном смысле слова. В итоге я возненавидела всё, что к исполнительской музыке относится. И лет в 14, отбрыкавшись от этих ненавистных уроков, я сказала: «Всё, больше в руки не возьму никогда и ни под каким видом».

Но человек предполагает, а наверху там располагают. Вот я стала писателем, и книги требуют от меня то одного, то другого. Ради «Волкодава» (16+) я отправилась заниматься айкидо, после чего еще и на лошадь полезла. Было очень страшно, но я это сделала.

И когда я добралась до замысла цикла «Братья» (16+), действие [которого] происходит в таком жутковатом мире многолетней зимы, и чтобы справиться с этим давлением холода и темноты, для людей особое значение принимает музыка, пение, веселье, творчество скоморохов. Ну и как? Как говорится, драку по учебнику боевого самбо не напишешь. Вот и тут пришлось что-то осваивать. Кроме того, музыка и пение — это вообще были основные занятия людей до появления звукозаписи. Сами себе делали музыкальные инструменты, сами на них играли, не дожидаясь, пока великие исполнители приедут.

И я поняла, что судьба моя вообще свершилась, «судьбы свершился приговор» (смеется), надо осваивать музыкальные инструменты. Я с некоторым трудом освежила нотную грамоту, которую с наслаждением забывала всё это время, и осваивала музыкальные инструменты в том же порядке, в каком они появляются у героев в книге. Сначала кугиклы, или по-современному панфлейта, на которой играет один из братьев, а потом во весь рост встали гусли.

Я побежала по гусельным мастерам, они стали от меня отбиваться: «К исполнителям, к исполнителям», но я говорю: «А че мне исполнители? Вы душу инструмента знаете, вы у него там в кишках копаетесь, вот давайте рассказывайте». И тогда мне рассказали, что наши предки не записывались в очередь к Страдивари за гуслями, не посылали в Черногорию за резонансной елью, а делали из того, что во дворе у человека найдется. И средний мужик с руками, а без рук-то не выживали, он где-то за сутки мог себе живые работающие гусли сделать.

И пока полтора часа на электричке к себе ехала, я скачала и прочитала ту книжку, которую мне посоветовали. Я совершенно невменяемо кинулась рыться в своих дровяных запасах, вытащила хорошую сухую доску, схватила стамеску и очнулась часа в четыре ночи оттого, что полностью свело спину, я в одном положении долбила этот короб резонансный. Я с деревом-то люблю возиться, у меня всевозможные инструменты дома есть. Ну не за сутки, там кое-что докупить было надо, клей там пока высохнет, но дня через 4–5 у меня гусельки уже функционировали.

Я «Братьев» пишу совсем другим языком, чем я писала «Волкодава». Я всемерно ухожу от каких-то заимствованных слов, и у меня не закрываются на компьютере файлы: словарь Даля в вордовском формате, весь четырехтомник, в горячем резерве и словарь древнеславянского языка, еще там куча всяких словарей. И когда мне нужно замещающее слово, я его откапываю по всем этим словарям, ищу такое колоритное, интуитивно понятное желательно, и вот оно-то оказывается в моей книге.

Сначала это вызвало некое неприятие, тем более что я там сразу написала, что не ждите никаких глоссариев, вот он текст, понимайте его как хотите, будучи русскоязычными читателями, пожалуйста, вникайте. Очень многие возражали, иронизировали, как только могли, но спустя какое-то время начали появляться отзывы, независимо один от другого, люди писали буквально одно и то же, что «первые 20 страниц, мол, я плевался и спотыкался, но всё-таки, имея в багаже прочитанного "Волкодава", всё-таки не бросил, а потом как будто генетическая память заработала, и пошло». То есть немножко как-то мозги перестроились на восприятие текста и дальше никаких не было вопросов, люди читали, смаковали.

Вплоть до того, что на одной встрече ко мне подошла женщина и буквально, промокая глаза, говорит: «Спасибо вам большое, я у вас нашла слово, которое употребляла моя мама, а больше я его потом никогда не слышала». Ну я, значит: «А слово-то какое?» — «Сукерьюшки». Это щеночки-сучонки, поели из миски и пошли папашу своего теребить, сукерьюшки. Ну как их еще назвать?

Я вообще на Русь приехала самым постыдным для русского человека образом. Увлекаясь историей, я в какой-то момент вышла на викингов. Такой моды, как сейчас, на них не было и близко, то есть информацию по крупицам надо было собирать. И когда я начала их изучать, страшно интересно, закопалась в научную литературу, стала писать. И пока я писала роман «Лебединая дорога» (16+), я обнаружила, что они приезжали на Русь. И мне стало интересно, а кого они тут встречали-то, что тут вообще делалось?

Со школьного учебника это клубилось в какое-то невнятное серое пятно, из него торчали ручки и ножки отдельных князей, про которых тоже как про личности ничего нам не рассказывалось. Про древних славян ничего не известно, потом сразу татарское иго, Разин, Пугачев, Октябрьская революция, и вот тут началась настоящая история. В те 60-е и 70-е годы, когда я в школе училась, преподавали вот так.

А у меня совершенно мерзкий и поперечный характер. Когда мне говорят, что туда не ходи, там ничего нет, я вот именно туда, куда не ходи, сначала носом, потом лопатой, потом еще и экскаватор пригоню. Ну как это, про древних славян ничего не известно, да чего вы мне вообще лепите? Это за что получают зарплату академики? Люди столько не живут, сколько они просидели в этих раскопах. Уже углубились, я не знаю, дошли до материкового основания. И всё, ничего не известно вообще, да что это такое, кто это придумал?

Я давай рыться, и оказалось, что известно-то огромное количество просто неизмеримой базы данных, но ученые об этом пишут для таких же ученых. Там самому надо быть кандидатом наук, чтобы вообще разобраться и что-то из этого такое интересное и человеческое, что руками пощупать можно, достать. Но у меня уже подготовка-то была довольно солидная, поэтому я начала копаться, разбираться, тащить к себе в произведения, и это всё привело к тому, что даже я выродила научно-популярную книжку о славянах, она так и называется «Мы славяне», она о славянской составляющей русского народа, причем такой глубокодохристианской.

И вот эту книжку я просто с чистой совестью могу рекомендовать интересующимся, потому что с ее рукописью я пришла к реально великому ученому Анатолию Николаевичу Кирпичникову (советский и российский археолог, доктор исторических наук, профессор, заслуженный деятель науки РСФСР. — Прим. ред.), недавно оставившему этот мир. И он, полистав эту рукопись, отдал ее своему славяно-финскому сектору Института археологии. Вообще эти святые люди за спасибо разобрали по специализации, кто про жилище, кто про обувь, кто там еще про что-то, и замечаний мне накидали толще, чем сама была рукопись. Я там очень много перелопатила, дополнила, то есть эта книга выверена реальными учеными, а не дилетантами, как я. Это не мои какие-то духоведческие откровения, это на данный момент мнение нашей серьезной науки.

Фестиваль «Звёзды над Донбассом» (12+) изначально прекрасными людьми был задуман как такое сборище фантастов. Туда пригласили около двух десятков авторов, теперь они гордо носят значки «Отец-основатель». Фестиваль задался, и на следующий год уже пригласили порядка ста человек, ну и вот я вошла в их число. И сейчас на фестиваль этого года уже приехали полтысячи.

В 2020 и 2021 годах мы приезжали в Донецк, а когда обстановка накалилась, один год очно мы не собирались, и фестиваль был в формате всемирного сбора гуманитарки для населения, попавшего под военные действия, а последние два раза он проходил в Мариуполе.

В прошлом году моя коллега Елена Хаецкая (российская писательница и переводчик фантастических и исторических произведений. — Прим. ред.) выступала в одной школе, и ее потрясло, что для ребят из выпускного класса пустой звук, например, имя Пушкина. Что-то краем уха они когда-то слышали, но так-то не в курсе. Они не читали «Пиковую даму», они понятия не имеют о «Евгении Онегине». И она им там эту самую «Пиковую даму» в жанре хоррор пересказывала. И пересказывала так, что там потом смели из школьной библиотеки вообще всего Пушкина.

Я тоже с этим столкнулась. В этом году меня отправили выступать в школу, и когда я рассказывала о некоторых словах замечательных, которые я нашла по словарям и затащила к себе в книжку, и, например, когда я рассказываю, как у меня появилось слово «бутырка» с маленькой буквы в романе «Братья» — наши старшеклассники понимающе хохочут, там они сидели вот так вот [с непонимающими лицами].

А почему важно нам туда ездить? Во-первых, чтобы этого не было. Чтобы дети, которым преподавали украинскую литературу и за бедностью оной тут же переходили к западной литературе, а весь этот континент русской литературы вместе с Россией куда-то был задвинут в дальний угол, чтобы этого не было. Когда мы разговаривали с простыми мариупольцами, переход под руку России для них выглядел так, что пришел кто-то огромный, могущественный и с хлебом. А вот теперь этот огромный и могущественный приходит с книгами. Вот так мы это воспринимаем. Сначала с книгами, а потом с другими направлениями.

Большое видится на расстоянии. Восприятие тоже меняется. Когда после махрового застоя 80-х годов, который казался удушливым, наступила перестройка, рухнул железный занавес и от литературы до сникерсов — вот это всё посыпалось, это было «о-о-о, мир открылся, подишь ты, вообще, сколько там всего, и за границу ехать, пожалуйста, и все произведения каких-то малоиздаваемых фантастов вот они, книжные сокровища».

А сейчас это уже воспринимается, что хлынул какой-то мутный поток — и литературный, и всего на свете. И сейчас мы, можно сказать, ностальгируем во многом по тем временам, когда нам казалось, как мы плохо живем. Когда одно «Евровидение» (16+) чуть-чуть посмотришь и думаешь: «Боже, где железный занавес? Сделайте его еще в два раза толще». То есть вот то, что нам казалось каким-то освобождением из этого затхлого застоя, сейчас начинаешь понимать, насколько нас развратили.

Когда литератор испытывает определенное давление, как это ни смешно, это только идет на благо. А когда это всё пропадает, вот тут наступает что-то очень нехорошее. Каждый считает долгом начинку своих совершенно необязательно адекватных мозгов выплескивать на читателя, и никто это не контролирует.

Определенная цензура в смысле нравственности, в смысле каких-то действительно человеческих устоев, я не говорю сейчас про истины марксизма, но какие-то устои семейных ценностей, действительно ценностей человеческого общежития, присущие русскому народу, извините за пафосное слово, соборности. Как мне одна мудрая читательница подсказала, у нас нет глагола «победю», у нас есть «победим». У нас ведь невозможно супергероя придумать. Это и я пробовала, и многие пробовали, вплоть до того, что по прошествии каждого нового фестиваля «Звёзды над Донбассом» пишется сборник рассказов на определенную тему. И вот попробовали сделать сборник «Русский супергерой». Нет, переименовали в просто «Герой», потому что для нашего менталитета невозможно, чтобы там кто-то в красных трусах летал над крышами и решал проблемы.

Это только когда мы все вместе беремся за гуж, мы вытаскиваем эту телегу. И вот об этом некая цензура должна заботиться, чтобы не размывалось это, чтобы под предлогом уважения к индивидуальности не насаждали индивидуализм и вот это ячество, что «а, кто-то там пошел воевать, кого-то в армию призвали, но я же не для этого рожала своего ребенка, нет, моя деточка в армию не пойдет», вот чтобы этого не было. Весь народ туда, и ты туда, и твоя деточка туда.

Народ же, 75 или сколько-то процентов, проголосовало за [сохранение СССР], причем всюду, во всех регионах. Никто из народной массы не хотел этого развала. Но собрались три ничтожества в баньке, за водкой, и каждый хотел для себя индивидуальной власти, стать главой государства. Ну вот стали. Что получилось?

«Времена не выбирают, в них живут и умирают». И, с моей точки зрения, не выбирают страну. Где родился, там и пригодился. А кроме того, у меня вообще мысли никогда не было, что у меня не та страна, что я должна свою, простите, драгоценную задницу уносить куда-то еще. Да зачем? Это моя страна, моя земля. Здесь похоронены мои предки, здесь я пишу свои книги, я никуда не поеду, и никто меня отсюда вообще не выгонит, вот убейте сразу.

Для меня национальная идея — это когда немцы из окопов кричали: «Рус, сдавайся!», а солдаты, татары и буряты, сидевшие в противоположном окопе, кричали: «Мы русские! Русские не сдаются». А сейчас Путин награждает отчаянных танкистов, геройские звезды им вручает и спрашивает: «Как вот такая была ситуация, как же вы не попятились от врага?» И три русских парня отвечают: «Мы буряты, буряты не сдаются и от врага не бегают». Вот она, национальная идея. Наша национальная идея — что нас много, разных народов.