Гроза

В Ильин день всегда была гроза, сколько Санька себя помнила. Однажды Ильин день застал её на покосе – пять ей тогда было или шесть. Пока отец с братьями, голые по пояс, загорелые, потные сметали в арбу копны сена, она ловила рыжих полёвок.

Таскала в кулачках, чувствуя, как тукают их сердечки и шевелятся мелкие бусинки-носы. Ещё собирала бурых лягушек, которых было много в горячих лужицах, оставшихся с хороших дождей в глубоких ямах на краю луга. Рассовывала по карманам юбки, доставала, чтобы погладить мягкое брюшко и посмотреть, как лягушки моргают тоненькими плёночками без ресниц.

День стоял жаркий до такой степени, что забравшихся на арбу мужчин было плохо видно в размытом солнцем воздухе. Гроза началась внезапно в выбеленном небе, с леса рванул ветер, схватил Саньку за юбку, косынку, подбросил на высоту жавороньих трелей травяную труху. И тут же обрушился ливень страшной силы, пригвождая к горячей земле мушек, взъерошенное вилами сено, загоняя мышей в норы, пронзал водяными иглами наскоро натянутый от солнца навес, бил по макушкам Саньку, лягушек, суетливых мужиков. И в небе грохотало так, что заглушало колотившийся в железном чреве дядьсашинова комбайна мотор, отцовские крики, любые прочие звуки. Дикий восторг.

Все другие начала августа Санька проводила подле бабушки, которая смертельно боялась грозы. Ильин день всегда заканчивался одинаково – как только на горизонте начинало нарывать лилово-серым, густым после медово-тягучего, полного вытопленных эфирных масел полудня, бабушка отправляла загонять скотину в прохладные стайки, проверять заложки и крючки, пересчитывать куриц, кошек. Закрывать ставни на окнах кроме тех, что выходили в огородик с лебедой. Часам к пяти разросшееся фиолетовое пятно начинало время от времени вспыхивать и ворчать. Следовало выдернуть все электроприборы из розеток – старенький телевизор, радиоприёмник. Готовила бабушка на газе. Погасить свет, если где-то оставался включённым. Наконец, когда на землю падали первые крупные с речную гальку капли, а гром будто стучался в деревенские ворота и бил по дерзко выставленным над домами трубам, бабушка хватала Саньку за рукав, тащила в спальню, садила подле себя и молилась. Неистово. Всю грозу – час, два, четыре. Крестилась, шевелила губами, иногда в голос, но чаще беззвучно, пока разгневанный пророк не укатывал на своей гремящей колеснице прочь от ворот.

Только тогда можно было, миновав с осторожностью сени, терраску, открыть дверь в август. Пьянящий, жирнозёмный, с густыми туманами, холодными росами и омытым, звёздным небом.