«Нечисть в своих рядах мы сами умеем вычислять». Почему медики всегда виноваты и что с этим делать

Кадровый дефицит, отток специалистов, бесконечные уголовные дела — это не весь перечень проблем, которые есть у забайкальских медиков. Чтобы поговорить с коллегами и найти пути решения, в Читу накануне Нового года приезжал председатель комитета Госдумы по охране здоровья Бадма Башанкаев. Редактор «Чита.Ру» Андрей Козлов побеседовал с ним об этих проблемах и о том, что вообще происходит со здравоохранением в России.

Ниже приводится отредактированная расшифровка «Редколлегии» от 14 января.

— Я периодически сталкиваюсь с врачами, которые попали во власть и как будто бы отошли от врачебной деятельности, и мне всегда немножечко жалко, особенно когда врач хороший, а вы врач хороший. Вам не жалко было во власть уходить?

— Я не ушел из профессии.

— Но вас не отвлекает эта властная работа?

— Непонятно, что отвлекает больше, в какую сторону, но пытаемся усидеть на двух стульях, потому что меня выкормила, вывела в люди профессия, работа моя. Носим мы значки [депутатские] до 2026 года, и [рано] думать, что ты сразу пойдешь планировать второй срок, некоторые сразу третий срок. Из профессии я не собираюсь уходить, я так же оперирую, конечно, в меньших объемах — не по 5−7 операций в неделю, а 1−2, но стараюсь. Провожу также конференции, участвую в научной жизни.

— А откуда вообще была идея пойти во власть? Вам предложили? Вы захотели?

— Это было интересно. Это не было прям мое решение, я не мечтал быть депутатом, не было у меня такого желания. С 2014 года я ездил в Калмыкию, в родной свой регион, помогал как мог, как медик, как хирург, оперировал, дабы наши земляки не ездили в Москву и не искали там хирурга, а хирург к ним приезжал. Получалось, всё нравилось.

Я какие-то праймериз проходил с 2014 по 2021 год, были еще какие-то выборы, но я так смотрел на них, думал: «Нет, не мое, наверное», и счастливо их проскочил. А на эти пришли коллеги, пришли наши старики, я так понимаю, что социология была какая-то сделана, и сказали: «Николаич, ну надо тебе». Я говорю: «Вы издеваетесь надо мной? Вы хотите мою карьеру закрыть?»

Потом Бату Сергеевич (Хасиков, глава Республики Калмыкия. — Прим. ред.) включился, а Бату Сергеевичу лучше не перечить, он человек волевой, лидер. Мы в очень хороших дружеских, семейных отношениях, он не то чтобы нянчился с моими детьми, но он их прекрасно знает, он знает моих родителей. И он сказал: «Бадма Николаевич, надо». Ну и вот оно случилось. Были потом выборы, выборы поддержали все наши близкие друзья, знакомые, Денис Проценко (главный врач больницы в Коммунарке. — Прим. ред.).

— Но у вас отличный результат (Башанкаев набрал 40,55% голосов. — Прим. ред.), особенно надо учитывать, что это одномандатный округ.

— Не мне судить, вы больше в политике разбираетесь.

— Так сложилось, что у меня одномандатник всегда вызывает гораздо больше уважения в представительной власти, чем человек, который по спискам избирался. Все-таки вы себя представляете в том числе.

— Да, есть такое, я тоже чуть больше стал понимать в политике, но некоторые списочники у меня вызывают тоже большое уважение.

— Вы в Госдуме пытаетесь что-то изменить в той системе здравоохранения, которая сложилась в стране, или вообще акцент не на здравоохранении в вашей работе? Цель-то какая внутри вас — это все-таки какая-то корректировка, это наблюдение за ситуацией, это выработка каких-то рекомендаций? Ради чего это всё?

— Первое — мы, естественно, должны улучшать и совершенствовать систему здравоохранения для пациентов. Если их не будет, то все врачи вылетят в трубу, как вы понимаете, поэтому надо заботиться о пациентах. 70% нашей работы как раз о них, но 30% работы (раньше такой пласт не сильно поднимался, мы сейчас увеличиваем) — о врачах. Кадровый голод в стране показывает ситуацию с неприглядной стороны. Врачи почему-то не хотят идти в профессию. Заканчивают институт, бросают целевое, берут кредиты и уходят из профессии. Не хотят ехать почему-то в Забайкальский край, уезжают.

Что-то происходит такое, что не нравится медицинскому сообществу, и там много причин, это, естественно, и финансовая часть какая-то. Кстати, многое может быть скорректировано региональной властью. Мы так плотно общаемся с Минздравом, что я уже понял, что некоторые вопросы массивные, например, местная дотация какая-то, подъемные деньги, — это все-таки региональная прерогатива, и она в некоторых регионах, в той же Якутии, работает просто здорово, а вы сопряжены с ней, и у вас отток такой красивый происходит.

И не только Минздрав тут играет роль, тут все-таки надо понимать, что это весь аппарат правительства, руководители регионов. Поэтому наша работа, она такая созидательная относительно пациентов, но и не забываем, почему вообще возник вопрос отсутствия 75 тысяч человек в нашей профессии. У нас не хватает как минимум этого количества людей.

— Чувствуете, что что-то удается менять, или слишком мало времени прошло?

— Мало? Я считаю, что слишком много. Я был экстренным хирургом 5 лет, который приходил и решал вопрос сразу: аппендицит — убрал, холецистит — убрал, грыжу — закрыл.

— Прям реально так?

— Да, честно, я наивный калмыцкий парень, который вырос во врача, всю жизнь вращался во врачебной тусовке, и у меня там получалось быстро решать вопросы. Мы собирали конференции с нуля за 30 дней, условно говоря, и получались конференции с привлечением полумира самых главных людей по лапароскопическому лечению грыж. То есть я привык делать быстрые форсированные движения, эффективные — раз, и сделал.

А тут оказалось, что есть протокол официальный, предварительное согласование, предварительные оценки, фракции и так далее. Но мы обещали в народной программе «Единой России», которую написали вместе с Денисом Проценко, который, вы же понимаете, совершенно не ангажированный человек, его сложно назвать политиком вот прям таким, между капель дождя, этот человек — врач, мощный врач, который доказал свою состоятельность во время эпохи ковида, а я-то его знаю еще до эпохи ковида, когда он был просто главным анестезиологом Москвы. Программу написали для пациентов и для врачей.

Было там про первую помощь. Закон о первой помощи мы приняли. Он долго шел, лет 10, до нас. С 2012 года, по-моему, пытались его преломить, не получалось. Получилось, тут и опыт нашей работы на СВО пригодился, и мы с Дмитрием Анатольевичем Хубезовым (депутат Госдумы. — Прим. ред.), который был до меня председателем комитета, смогли это всё пробить.

Я очень глубоко погрузился в программу первой помощи, и то, что сейчас происходит у нас, любой общественный какой-то движ, «Движение первых» либо Красный Крест российский, все теперь занимаются первой помощью, потому что поняли, что это надо.

Поперхнулся водичкой неправильно или куском хлеба в ресторане, упал, потерял сознание, положили на бок, не задохнулся, рвотными массами не захлебнулся. Там несложно всё.

Другой большой проект, который сразу как-то возник в голове, мы занесли в народную программу «Единой России». Вот есть инфаркт миокарда, и после этого инсульт, человек становится в некоторой степени инвалидом, мы его бесплатно обеспечиваем лекарствами льготными. Вот выдаем, выдаем, выдаем. Но если мы знаем, что у определенной группы пациентов с рисками, когда хроническая сердечная недостаточность, и еще там сердце слишком большое уже стало, ритм неправильный, фракция плохо изгоняет, у них точно наступит инфаркт миокарда. И мы говорим — а почему этим людям не выдавать лекарства.

Этот процесс занял добрых два с половиной года. Было два совещания у Дмитрия Анатольевича Медведева, один доклад у Владимира Владимировича Путина, и везде одобрение, понимание. У Дмитрия Анатольевича, я теперь знаю, доклады должны быть как пуля, очень быстрые, сконцентрированные и по сути. Я, собственно, так и сказал: «У нас есть проблемы инфаркта, инсульта, мы выдаем льготные лекарства. Почему не отступить на два шага назад и не найти ту группу пациентов, которые будут с инфарктами, инсультами через год, и не выдавать им льготные лекарства, чтобы удлинить процесс ненаступления инвалидности или вообще избежать смерти? Доклад закончен». Было меньше минуты или полторы. Дмитрий Анатольевич Михаилу Германовичу нашему Силуанову (министр финансов. — Прим. ред.) говорит: «Ну видите, врачи же просят по делу, дайте деньги». Всё, выдали деньги. Мы выбили 6 миллиардов в бюджете, это круто.

Но цифра пронизывает насквозь всю структуру современного здравоохранения. И надо отдать должное Михаилу Альбертовичу (Мурашко, министр здравоохранения России. — Прим. ред.) и команде, цифра, которую начала Вероника Игоревна (Скворцова, руководитель Федерального медико-биологического агентства, министр здравоохранения России с 2012 по 2020 год. — Прим. ред.), сейчас прямо вот поднимается, это видно, но только надо, чтобы она поднималась не как многоголосая гидра с разными головами, которые бессмысленные, а чтобы это был ствол хорошего одного дерева, плодоносящего, а не много-много порослей, непонятный кустарник, который в итоге поглотит всю благую идею.

— То есть вам все-таки удается менять, но не так быстро, как хотелось бы?

— Удается менять, но все, кто хочет пойти в политику от медицины, должны понимать: за каждый закон, за каждое твое нововведение ты должен расплатиться временем с семьей и своим временем, потому что каждому закону приделываются ноги. С ним надо жить, надо постоянно будировать (будоражить. — Прим. ред.), напоминать любому ФАИВу (федеральный орган исполнительной власти. — Прим. ред.), любому человеку, которого ты увидишь на любой конференции, а он тебе нужен по этому закону, [ты должен] подойти и сказать: «Извините, я такой-то, у нас был вопрос. Мы вам посылали запрос, позицию расскажите, пожалуйста». То есть не получится: послал, и оно всё само потом родится. Не бывает так.

— Как вы оцениваете состояние здравоохранения в стране в динамике? Если бы я спрашивал, например, про состояние образования, то для меня ответ очевиден. Я считаю, что образование находится в очень опасной зоне и деградирует, это мое мнение. А со здравоохранением всё не так очевидно, и мы это даже на региональном уровне наблюдаем, потому что ситуация как будто бы медленно-медленно меняется и разворачивается в сторону какого-то оптимизма. Может быть, мне кажется. А как вам кажется?

— Я изнутри профессии вижу, что у нас был хороший период роста, потом ковид, потом санкции, и нам вот сейчас бы не потерять этот период роста. И тут усилия многих сторон, в том числе, кстати, масс-медиа, любимых наших журналистов, которые задают правильные вопросы, критикуют здраво, без агрессии, и не топят врачей в каком-то таком водопаде не то чтобы лжи, это нельзя назвать ложью, в обозначении всех врачей убийцами, 1953 год вспоминают и так далее.

Тяжелое время проходим в здравоохранении, кадровый отток колоссальнейший. Как заставить человека или попросить человека остаться в профессии? Вопрос, на который никто вам сразу не ответит. Даже председатель Государственной думы Вячеслав Викторович Володин сказал: «Ребята, что-то не то происходит, давайте собирайтесь, и не просто там только одна фракция, а межфракционно собирайтесь и давайте». И мы с [Владиславом] Даванковым (заместитель председателя Госдумы. — Прим. ред.) из «Новых людей», с нашими коллегами начали собираться.

Есть предложения, они совершенно разноплановые, начиная с поддержки детей в сельской местности. Я очень верю в детей, которые вырастут в селе, будут его так же любить, как все остальные, и вернутся туда большими профессионалами. Ведь на селе врач подобен Богу.

— Когда вы говорите про это возвращение в условное село и говорите, что врач в этом селе подобен Богу, как будто бы людям не это божественное нужно сейчас, а деньги просто, и комфорт, и городская среда какая-то, условия для той жизни, на которую они в телевизоре в том числе насмотрелись, и возвращение этих людей предполагает кардинальное изменение ситуации социально-экономической в селе в том числе. Как будто бы это не во власти людей, которые корректируют здравоохранение.

— Это большая проблема. В любое село, где не будет работать школа, а школы, к сожалению, вымирают, потому что меньше рождается детей, туда не приедет врач c семьей, потому что он говорит: «А где я буду учить ребенка?» У нас в Калмыкии, думаете, что-то другое? У нас так же.

Мы очень внимательно смотрим, и четкого ответа наперед нет, но я знаю, что многое зависит от местной власти, от региональной власти, от главы СМО (сельское муниципальное образование. — Прим. ред.), от главы РМО (районное муниципальное образование. — Прим. ред.), которые по-человечески, по-этически и денежкой поддержат, и квартирой, и добьются, что у них все-таки будет дом культуры нормальный в селе.

Два с половиной года я депутат. Обещания специально перед выборами не давал большие: ни изменить вселенную, ни изобрести препарат от рака, четко понимая, что мы хирурги. Хирург не может сказать: «Я сделаю», а потом не получилось, так не пойдет, это, значит, не хирург. Я всю жизнь работал хирургом, мне имя мое и звание очень важны. Нельзя обманывать избирателей, поэтому мы пообещали вот эти пункты и потихонечку исполняем, а в глобальной перспективе...

Да, село является в той же Калмыкией самым важным пунктом. У нас не туризм, не что-то такое, а именно село. Это растениеводство, это животноводство, самое важное. И вот как оставить людей в селе — вопрос, на который пытаются многие умы ответить, но мы делаем это со своей стороны. Хотя бы начнем вот с сельской молодежи.

— Я интерпретирую ваш ответ как осторожный оптимизм в отношении здравоохранения.

— Я очень суеверный, как все хирурги, ну не как все хирурги, а как некоторые, потому что сейчас многие скажут: «Да что вы, я не суеверный, у меня там всё получается». Ребят, кто в профессии давно, лучше перебдеть, потому что еще Амбруаз Паре (живший в XVI веке французский хирург, считающийся одним из отцов современной медицины. — Прим. ред.) говорил: «Я делаю операцию, а Бог излечивает». Знаете, как много факторов может измениться и всё пойдет не так? Сейчас у нас в комитете 19 человек, из них большая часть — это практики, которые пришли с земли, и у нас у всех задача есть, и мы эту вселенную потихонечку меняем.

— Насколько критично для отечественного здравоохранения по крайней мере частичное отсечение от мировой медицины? Вам этот вопрос интересно адресовать в том числе в связи с тем, что вы много работали за рубежом и учились за рубежом, вы знаете, как это всё устроено в части международных отношений в здравоохранении. Это тревожно для обычного человека, который рассчитывает на то, что у нас могут быть лучшие в мире аппараты МРТ, и всё будет в порядке с фармакологией, и так далее, а есть люди, для которых это жизненно важно в части тех же препаратов каких-то. Я много говорю с нашими врачами, которые привыкли заниматься научной деятельностью, и это всегда была возможность выступать и ездить на международные конференции, сейчас этого меньше. Как вы это видите, насколько это критично для нас?

— Сейчас этот тотальный канселлинг (культура отмены. — Прим. ред.) российской культуры потихонечку как-то исчезает в дымке. Съезд европейских кардиологов, которые одни из самых первых нас пнули, прислал аккуратное письмо нашим великим кардиологам. Я по всей России проехал с главным кардиологом [Евгением] Шляхто (президент Российского кардиологического общества. — Прим. ред.) и [Сергеем] Бойцовым (главный внештатный кардиолог Минздрава России по Центральному, Уральскому, Сибирскому и Дальневосточному Федеральным округам. — Прим. ред.). И они говорят: «Слушай, пригласили, а два года назад нам сказали, что всё, до свидания, вы вообще никому не нужны».

Ни одна большая фармацевтическая компания не хочет уходить из России почему-то. Они же 30 лет добивались рынка. По медицине да, у нас есть проблема с тяжелой техникой. Аппаратов компьютерной томографии и магнитно-резонансной томографии (МРТ) на сегодняшний день пока российских, таких, которые можно поставить прямо сейчас, нет, но есть циклотроны свои, облучатели свои уже неплохие. Росатом делает, Ростех делает МРТ. Это опять же время. На сегодняшний день никто напрямую нам не запретил покупать.

И у нас китайцы заполонили медицину. Я иногда смотрю на оборудование и думаю: «Зачем я платил за вот этот американский гаджет, условно говоря, 100 тысяч долларов, если сейчас китайцы мне его предлагают за четыре, то же самое?»

По лекарствам 95 процентов, слава богу, более-менее всё контролируемо, в дефектуре (отсутствие в аптеке необходимого медикамента. — Прим. ред.) не так много. Самые современные онкологические, с этим, возможно, есть проблемы, но это 5%, это не колоссально. И у нас через наши страны дружественные, которых у нас больше 100, можно также получать эти препараты.

Я на себе пока не почувствовал, и мои пациенты не сильно почувствовали. Мы очень быстро перешли на другие рельсы. Даже наши любимые генетики, это самые современные врачи с секвенаторами, которые расщепляют ДНК, у них на начало санкций был вопрос, где брать реагенты, а сейчас я был недавно в гостях у именитого генетика из Санкт-Петербурга, он говорит: «У меня нет уже проблем с раствором, всё нормально». Нашли варианты.

— То есть не тревожит вас?

— Меня тревожит их близорукость. Без нашей науки, без нашей жилки, без наших работ, кстати, которые многое изменили по кардиологии, например, им же хуже будет. Нам-то чего? Нам что, PubMed (бесплатная поисковая система по биомедицинским исследованиям, созданная Национальным центром биотехнологической информации США. — Прим. ред.), что ли, закрыли после этого? Онлайн-трансляцию конференции изменили? Нет.

Я работаю научным консультантом в издательстве «Медиасфера», это самое большое медицинское издательство, и пожалуйста — купил себе доступ, послушал все лекции онлайн. Мы спокойно оплачиваем это одному известному нашему коллеге, он все лекции слушает, три дня балдеет, только дома, то есть не надо пиджак надевать, не надо ходить официально куда-то там, ездить на лифтах и жить в гостиницах, потом делает по каждой лекции конспект и потом всей России это рассказывает. В чем проблема-то? Это когда не было печатной продукции, когда интернета не было, тогда было сложно. А сейчас?

— А какими судьбами вы в Забайкальском крае?

— Во-первых, я приехал по долгой просьбе Гурулева Андрея Викторовича, которая существовала уже два года. Он повлиял на мое мировоззрение.

— В части чего?

— Он невероятный патриот. Я не очень видел в жизни профессиональных военных, у меня вся жизнь медицинская была. И я понял, что эти люди, конечно, особенные, и то, что сейчас они делают, пацаны на СВО, в том числе и мобилизованные уже, это, конечно, другая каста, и вечная слава им всегда, память тем, к сожалению, что не с нами, но они, конечно, особенные.

— А вы давно познакомились?

— Мы с ним познакомились еще в предвыборную кампанию, это было лето 2021 года. Но я не знал его настолько близко. Нас на тренинги возили, и сидела группа мужиков уже таких весовых, и мы такие типа молодняк, хотя по возрасту мы не сильно с ним отличаемся, плюс 10 лет, это не такой большой возраст для мужчин, но я считаю, что он умудрен опытом. Человек, который в 39 лет стал генералом, генерал не просто где-то, а в Кяхте, и в Борзе отработал, отслужил, и он, конечно, гордость вашей земли и гордость вообще всей России.

Так вот, сидели эти мужики, я еще их назвал для себя директорами совхозов. Они такие управленцы, видные, и они тоже в первый раз депутаты, я думаю, нафига им-то это нужно, у них и так всё хорошо же, они же видно, что люди состоявшиеся.

И, естественно, была отдельная просьба, я ее и не мог оставить, потому что проблема, которую надо сейчас решать, она у вас здесь есть, она многогранная, связана с силовиками и медициной. Я добьюсь, возможно, даже в этом депутатском статусе до 2026 года, надеюсь очень сильно. Тут есть огромная помощь Андрея Анатольевича Турчака (сенатор РФ. — Прим. ред.).

И другая проблема у вас есть интересная. К сожалению, бывают недоношенные дети. К сожалению, некоторые из них умирают. Частота в России смерти недоношенных детей значительно снизилась. У нас сейчас и исторический минимум, раньше там был 6, 7, 8, 12 промилле (частота на 100 тысяч человек. — Прим. ред.), сейчас чуть меньше — 4,5 или 5,4, очень мало.

Ваш Следственный комитет и ваш Минздрав в 2017 году заключили интересный договор, который для меня до сих пор не совсем понятен. Это сделано меньше чем в десяти регионах России. Каждая, не дай бог, смерть недоношенного ребенка — это автоматически звонок в Следственный комитет, в течение двух часов приезд всей следственной бригады, которая блокирует работу всего роддома, всего перинатального центра, которая допрашивает всех, в среднем от 5 до 15 человек, которые, вместо того, чтобы в приемнике работать, больных смотреть, сидят и пишут объяснительные.

И они ведут эти совещания, это даже не следственные допросы, уже априори прессуя врачей.

Несколько неправильная позиция, мне кажется, в условиях, когда в Забайкальском крае кадровый голод по сравнению с другой Россией. И тут есть еще другие факторы, например, есть у нас внешние причины смерти: ДТП, пожары, убийства. Средний промилле по России 99,5, а у вас — 182. В два раза больше, чем по всей России. А почему? Что, Минздрав в этом виноват? Нет, не Минздрав.

Вообще в здоровье человека врачи отвечают за 15−20 процентов. Всё остальное — это социум, генетика, питание, внешняя среда. Какая средняя частота дыхательных заболеваний по России? 55,6. А у вас 83, на 30% больше. И это не Минздрав, это что-то другое, это вообще комплекс мероприятий, который, в общем-то, зиждется на синхронных движениях всего аппарата правительства, в том числе и Минздрава, и масс-медиа, и людей, и социальной рекламы на телевидении, и так далее. И еще дополнительное давление на врачей с помощью Следственного комитета. Как вы думаете, вот эти проверки, которые были, хоть одна привела к уголовному делу или посадке?

— Наверное, привела.

— Нет. С 2017 года от 30 до 60 раз в год прессуют всю бригаду, врачи на нервах. И зачем это делать, скажите, пожалуйста? Чего мы хотели добиться? Мы почти 5 лет показывали нулевую эффективность. У нас что, много времени у следователей? У нас что, так много бензина, чтобы их катать туда-сюда? За 5 лет — ноль. Это о чем говорит? О том, что врачи хорошо работают и не надо их уже прессовать, всё, доказали.

— А откуда вообще проблематика столь жесткого отношения следственных и надзорных органов к работе именно сотрудников здравоохранения? Откуда эта история? Это просто более удобные дела для расследования, они более яркие, много жалоб на эту тему? В чем причина?

— Здравоохранение является самой большой причиной жалоб вообще в структуре всего, потому что у нас все умеют разбираться в футболе и медицине. Но только жалобы не подтверждены ничем в итоге, ноль. Зачем? Вот помните, была у нас когда-то налоговая полиция. Она сегодня есть?

— Насколько помню, нет.

— А почему?

— Потому что всё автоматизировано?

— Неэффективно оказалось.

Так вот, за 5 лет опыт показал: может быть, не надо, может, упразднить, у нас что, так много денег в государстве, чтобы тратить на это? Следственный комитет организовывает дела по каждому случаю. Всё, что происходит в этом мире, сразу Следственный комитет берет на контроль. Но, ребята, у вас там столько дел, займитесь этими делами.

Силовики — это моя любовь, мы с ними всегда внимательно общаемся, дружим по-человечески. Внутри кулуарно они говорят: «Николаич, освободите нас от медицины, пожалуйста. У вас не такие результаты».

Шесть тысяч дел возбуждается по 238-й статье (этой статьей предусмотрена ответственность в том числе за оказание услуг, не отвечающих требованиям безопасности. — Прим. ред.) в России в год. Как вы думаете, сколько из них до суда доходят? Меньше 10%. А сколько в итоге что-то с осуждениями? Около 100. А шесть тысяч команд врачей, а это от 3 до 5 врачей, живут 2 года в напряжении постоянном, тратятся миллионы денег на экспертизы. Не одна же экспертиза, одна экспертиза около 120 тысяч рублей, бывает сложная экспертиза по миллиону, их по 3 делают, вот посчитайте, какие расходы мы несем.

Следователи должны заниматься делами более серьезными: убийствами, деньги воруют люди беспрерывно на больницах, вот этим занимайтесь. Что же вы тут прилезли-то к врачу, который на дежурстве выполнял свою работу, и случилось то, что, к сожалению, происходит при определенной частоте. При аппендиците люди погибают при 0,1%, насколько я помню, при операции на прямой кишке несостоятельность случается в 5−30%, но это не мы злые, а так случается.

— Как вы собираетесь решать эту проблему?

— Многогранно. Буду сейчас суеверен и не скажу о пути, по которому идем, но он очень правильный и он в рамках закона. И у нас есть поддержка всех уровней, тех, которые нам были важны.

— Есть проблема, которая является следствием этой ситуации. Мы тоже здесь на уровне региона про это очень много говорим. В последний раз мы проводили круглый стол в Минздраве [«Система родовспоможения Забайкальского края после года реформы. Проблемы, перспективы, достижения»], и руководитель кафедры акушерства и гинекологии местной Читинской государственной медицинской академии [Марина Мочалова] рассказывала о том, как на последнем курсе лечебного факультета студентов спрашивают: «Встаньте, кто собирается стать акушером-гинекологом?», и никто не встает. Эту проблему обозначают и, например, анестезиологи-реаниматологи, то же самое касается хирургов, то есть любого направления, где есть риски, связанные с возможными проблемами с пациентом. Я понимаю, насколько глобальная эта проблема, я понимаю в том числе потому, что врачи иногда без камер говорят: «Андрей, это катастрофа, и мы уже внутри этой катастрофы».

— Мы в воронке, которая нас затягивает. Самое главное, что при этом надо иметь трезвую голову, здравый смысл. Мы работаем для пациентов.

Тут нужен дополнительный контроль профессиональных организаций, контроль пациентов, но мы умеем это делать.

— Без следователей?

— Нет, со следователями иногда, потому что российские медики в большей части своих процентов, сказал бы, 95, может быть, даже больше, искренне любят людей, и они хотят помочь пациенту, они остаются здесь за эти смешные деньги и за сложности в дежурствах и так далее, потому что любят людей, и у них классно получается лечить. У нас шикарные врачи. У вас школа вот какая, у вас Читинская медакадемия — вообще это сила.

Сил иногда нет зубы почистить, работают на износ. Мы ездили сейчас в разные лечебные учреждения. Дай Бог всем здоровья, ребятам, кто в профессии. Дай Бог им сил.

— Вы были на строительстве краевой детской клинической больницы, это такая бюрократическая немножко история.

— Это не бюрократическая история. Тут надо искать не виновных, а виновных, кстати, найдем. Скажу так, что просто так это не останется, 3,6 миллиарда потратить и возвести пока коробку, на которой сейчас зимой что-то пытаются судорожно опалубкой доделать при каком-то сложном бетоне. Ребят, я давно в медицине, я строил больницы, я знаю, как это делается, это так не делается. За 3,6 ярда мы бы построили здесь уже Ноев ковчег. 2024 год был сроком окончания. Где? 2026 год? А дети наши? Я видел вашу старую больницу — пожившая свое, где пара зданий аварийных и закрыта просто. Вы что творите-то, я не могу понять. Так не пойдет. Когда мы сказали про контроль партии, я не пошутил. Это всё будет больно и жестко. Не пойдет так.

— То есть вы оставите это на реальном контроле?

— Это задача партийная. Если ваши партийцы работать не будут, то у нас будут новые партийцы, ничего страшного. Будет инициативная группа других людей. Ребята, ну не пойдет так, пообещали — разбежались, так не пойдет.