«А немец ши-и-ибко шёл». Два подслушанных военных детства

«Уже бомбили, мама каждый день одежду подписывала. Прямо стежками: «Матафонова Люба», «Матафонова Эля». А тут было утро, она должна была меня в школу отвести, сестру - ей 4 года - в садик. Нет, говорит, поедем. Спасла нас, по сути. Это август был, когда немец в Пушкин пришёл - мы перед этим как раз и уехали».

Эти воспоминания сестёр я подслушала в одной семье в разное время. Старшей (её уже нет) в 41-м было 10, младшей - 4, обе были эвакуированы из Ленинграда перед самой блокадой, всю жизнь прожили в Забайкалье, одна - учитель математики, вторая - хирург-онколог. Обе так одинаково и просто говорят про войну - что ты вместе с ними в бомбёжку падаешь на улице, теряешься, а потом долго, очень долго едешь в товарняке на восток и ешь клейстер.

Матафонова Люба:

- Мне хоть и 10 лет было, но успела хлебануть.. Мы же в Пушкине жили, под Ленинградом. ...А немец шибко шёл. Шибко быстро... И бомбёжки были, и стреляли.

Матафонова Эля:

- Почему мама ещё решила эвакуироваться - бомбили вовсю, мы прятались в бомбоубежище с Любой, а мама, как начнут бомбить - на крышу, зажигалки сбрасывать. С нами ещё папина сестра жила, Тося. Мы пошли за продуктами с Тосей, уже по карточкам хлеб выдавали. И началась бомбёжка. Все выскочили - кто куда, меня сбили с ног, я упала в подворотне и после этого ничего не помню. Мама потом говорит - мы очень долго тебя искали, с трудом нашли. После этого она решила уезжать, ещё можно было уехать.

Матафонова Люба:

- Самую большую ошибку допустило начальство: оно собрало всех детей - школьников, из детских садов, и с учителями, воспитателями отправляли эшелонами. Немец рывками шёл - с одной стороны вот так, с другой. Эти эшелоны потом кто у немцев оказался, кто как.

Матафонова Эля:

- А перед этим ребятишек увозили отдельно поездом, нас с Любой мама погрузила туда, а поезд когда тронулся, заскочила - и выбросила нас оттуда. А поезд этот с детьми весь разбомбили - потом до мамы дошли такие известия. Мамина подруга свою дочку отправила в этом поезде, и, мы уже были в Томске, в эвакуации, от неё получили письмо. Она написала: «Фрося, моя Люся погибла».

Когда деда репрессировали, папу (он кончал артиллерийское училище томское) из армии уволили, и он работал завхозом на каком-то заводе в Пушкине. Его ещё до этого с Дальнего Востока перевели туда, в Ленинградскую область. А потом восстановили. Это было в 39-м, в начале октября - восстановили, вернули все звания, а в ноябре он погиб на финской.

У папы был друг дядя Миша, тоже военный. Он был еврей. Он перед войной своих отправил на Украину на отдых, и там они все погибли. И он за нашей семьёй присматривал: мама не хотела уезжать, а он как-то пришёл: «Фрося, собирайся, уезжай, здесь блокада будет». Ну, и помог нам с поездом, отправил.

А сам на фронт ушёл и мы дальнейшую судьбу его не знаем. Но он маме говорил: «Фрося, я если останусь жив - я тебя обязательно найду».

Матафонова Люба:

- Эшелон до Томска - 16 суток ехал. Паровозы не меняли, ничего. Так и ехал он, когда можно было. Стояли везде, пропускали на фронт поезда. На станциях люди бежали с разными штучками за кипятком. Дали, конечно, сухой паёк нам, но его, конечно, не хватило. Как нас мама довезла - не знаю. Кормить же было надо.

Мы в товарном вагоне. Дали четыре мешка нам. Вот так мешки - а на них нары, потом снова мешки и снова нары, а наверху - дети. Если не было места - мешок вытаскивали и туда ребёнка клали. А взрослые на полу.

Матафонова Эля:

- Что мне было, господи, 4 года - поезд я немножко помню, но в основном это мама рассказывала: товарняк, вещей мало, детей много. Взрослые мешок вытащат с вещами на ночь и нас туда толкают спать.

Матафонова Люба:

- Однажды стояли на станции - справа военный эшелон, слева.. Вдруг тревога, самолёты. А паровоз неотцепленный был наш, машинист так и погнал. А что с теми было - не знаю. А ещё сказали однажды окна закрыть и не смотреть - оказывается, разбомбили поезд. А наверху щели - мы смотрели. Крови не видели, правда, но вещи валялись, куклы брошенные..

Матафонова Эля:

- Машиниста женщины звали Кузьмичом. Ну и паровоз, которым он руководил - тоже Кузьмичом. Бомбили - бесконечно. И, как перевалили Урал, он остановился - это я даже помню - паровоз был весь в дырках. Кузьмич вышел и упал на землю, его женщины обступили - благодарили: «Спасибо, Кузьмич, спасибо, довёз нас».

Матафонова Люба:

- От Томска ещё 30 километров - деревня. Мужиков вообще не было - женщины, старики, подростков много. Нас там хорошо так приняли, картошку дали, кормили, а вот хлеба не было. Весной - огород выделили. Эльвира впереди идёт, лошадь за узду держит, лошадь смирная, я сзади - с плугом. Ну, как я там в 11 лет - неглубоко. Иногда - дед сосед прибежит, сменит меня. Вечером мама с работы вернётся - мы с ней под овощи копали землю, семена нам все дали. Дрова с ней вместе кололи. А днём я одна. Козлы там такие, чурочки распиливаешь, потом колешь. Она на пекарне работала, там всё строго было - они сухари для фронта готовили, им ничего не давали. А тут к празднику дали муки вот столечко.

Там мы ещё до 45-го года жили. Меня потом мама отправила в Томск учиться, я у бабушки жила. Крахмал был и сахар. Я из школы прибегу, заварю.. клейстер это, по сути. Если не ленюсь - ночью встану за хлебом, поем. А так - клейстер.

А в 48-м приехали в Читу. Тут у мамы сёстры жили, она собралась, наконец. Деревянный домик. Детей было у одной трое, у тёти Груни - трое. И нас двое, взяли они. Поселили в маленькую комнатку, стали жить. Мама работала на фабрике или на комбинате - пельмени делали, ей кости отдавали им. Варили и ели.