«Следы уличных погромов». Как Забайкалье стало белым

В разные периоды нашей истории железная дорога играла в жизни края огромную роль, в том числе и в самые драматичные периоды. Одним из таких периодов были годы с 1918-го по 1920-й. Позже о том непростом времени своими воспоминаниями поделились как красные, так и белые. Мы уже рассказывали, какие воспоминания оставили большевики. А как то время описывали белогвардейцы?

Пути многих участников белого движения в годы Гражданской войны пролегали по Забайкальской дороге через Читу. Уже в начале 1918 года некоторые пытались покинуть пределы России.

Алексей Павлович фон Будберг — потомственный дворянин, барон, профессиональный военный, еще в 1910 году стал генерал-майором. В Первую мировую войну был дважды ранен на передовой. Но в Гражданскую войну на фронт уже не торопился. Несколько месяцев в 1919 году он был военным министром у адмирала Колчака, но как-то не заладилось. Эмигрировал в Китай, потом во Францию и США. В эмиграции и обнародовал дневник, который вел все эти годы.

Октябрь 1917 года он встретил в Петрограде. Каким-то чудом получил командировку в Японию и в январе 1918 года с женой отправился на Дальний Восток:

«23 января. Едем прилично; коридоры вагонов заполнены товарищами, которые ведут себя прилично, в купе не лезут и даже стараются услужить, исполняя разные мелкие поручения; объясняется это отчасти пожилым составом едущих (старые солдаты срока службы 1901–1902 годов), а также и строгими мерами, принятыми комиссарами, противопоставившими солдатам Красную армию и красную милицию.

<…>

Подвижной состав нашего поезда совсем расхлябан, чинимся чуть ли по пять-шесть раз в день. Двигаемся очень медленно, зато отъедаемся вовсю; хлеб всюду отличный, а главное, покупай его, сколько тебе захочется.

<…>

Встречные пассажирские поезда без стёкол, с выломанными дверьми; в мягких вагонах вся внутренность выдрана. Подсаживающееся к нам, отставшие от эшелонов товарищи, уходя, тащат с собой коврики, занавески, оконные ремни, даже медные гвоздики, но страдают только коридоры и уборные.

<…>

Наш поезд медленно ползёт в хвосте "пачки" из пяти эшелонов демобилизованных солдат, которые никого вперёд не пускают. Жена спросила одного начальника станции, почему они не пропустят экспресс вперед во время остановки товарищей на продовольственных пунктах, на что тот ей ответил: "Сударыня, разве охота кому умирать раньше времени и насильственной смертью?"»

В начале февраля они наконец-то добрались до Забайкалья. Здесь в это время происходил процесс смены власти. Был свергнут Народный cовет, но большевики ещё не укрепились во власти.

«Пугали обысками в Чите, — писал барон в дневнике, — где, как говорят, пришедшие с фронта казаки арестовали офицеров и собираются грабить город, чтобы получить обещанные кем-то деньги. Проехали, однако, благополучно; в Чите видны только разбитые окна магазинов и следы уличных погромов. Зa Читой царство большевизма кончилось, и впервые за четыре дня я вздохнул свободно и почувствовал, какой меч висел надо мной это время. <…> Проехали станцию Маньчжурию, новоявленную штаб-квартиру антибольшевистской организации есаула Семёнова; на вокзале большой порядок, ходят офицерские патрули; произвели поверку документов и багажа очень вежливо и предупредительно; почувствовал себя опять человеком, а не бесправной пешкой, доступной произволу всякого штыкократа».

В 1938 году атаман Григорий Семёнов издал свои мемуары «О себе», в которых подробно, а иногда просто детально рассказал о событиях именно 1918 года.

После того, как ему удалось сформировать Особый Маньчжурский отряд (ОМО), атаман предпринял первую попытку наступления из Маньчжурии на Читу. 16 января 1918 года белыми была занята станция Оловянная, затем станция Адриановка.

«На другой день в Адриановку явилась депутация от Читинского народного совета в составе городского голо­вы Лопатина, члена войскового правления сотника Ток­макова и др. с предложением во избежание кровопро­лития эшелону вернуться в Маньчжурию, так как 1-й Читинский полк вошел в город, обезоружил красную гвардию, у которой отобрал 12 орудий, и водворил поря­док, а власть перешла в надежные руки в лице Народ­ного совета», — писал Семёнов.

ОМО вернулся в Маньчжурию, где снова стал накапливать силы. Тем временем власть в Чите перешла к Советам.

Весной атаман предпринял вторую попытку.

«7 апреля 1918 года я отдал приказ о наступлении вдоль линии Забайкальской железной дороги, — вспоминал атаман. — Начатое наступ­ление встретило сильное сопротивление красных. Боль­шевистское командование согнало против нас все силы, какие было возможно собрать не только в Восточной, но и в Западной Сибири. Задача большевиков заключалась в полной изоляции отряда от его базы в Маньчжурии, что казалось легко достижимым при незначительной чис­ленности его, для того чтобы совершенно уничтожить «Маньчжурскую пробку». Для осуществления этого пла­на ими был создан так называемый Восточный, или Семеновский, фронт, которым командовал Лазо, быв­ший прапорщик, офицер штаба Уссурийской казачьей дивизии. Начальником штаба у него был Генерального штаба генерал-майор барон Таубе, бывший заведующий передвижением войск Штаба Иркутского военного округа».

И вновь ОМО оказался в Маньчжурии. Даже в этом поражении атаман пытался представить себя и свой отряд с лучшей стороны.

«Действия генерала Мациевского весной 1918 года являются образцом тонкого расчета времени движения его обходной колонны в два полка с артил­лерией, — писал Семёнов. — Сочетание его боевых операций с главными сила­ми ОМО, наступавшими под моим командованием вдоль линии железной дороги в направлении Борзи, Бырки, Оло­вянной, может служить классическим примером правиль­но организованного кавалерийского рейда».

Третья попытка наступления на Читу была предпринята уже тогда, когда чехословаки и белые части Временного Сибирского правительства вошли в Забайкалье с запада. 21 августа конные части отряда из Хайлара двинулись походным порядком; пехота и технические части — по железной дороге.

Атаман не удержался от бахвальства, несколько даже приврав: «Бы­стрым рейдом конница ОМО заняла станцию Оло­вянная, захватив врасплох штаб Лазо и разогнав его. Молниеносный разгром штаба красного командования внес полную растерянность в ряды войск, действовав­ших против чехов, и дал последним возможность легко преодолеть сопротивление большевиков и занять Иркутск и Кругобайкальскую железную дорогу».

И тут же сам опроверг этот тезис, сообщив, что вскоре на станции Оловянная встретился с чехами и сибиряками.

Григорий Михайлович до мелочей подробно расписал свои встречи с чехом Радолой Гайдой, подполковником (он его называет генералом) Анатолием Пепеляевым, правителем КВЖД Дмитрием Хорватом, одно время претендовавшим стать правителем России. Всё это подчёркивало значимость самого атамана, в то время бывшего всего-навсего есаулом.

«Таким образом, на линии реки Онона, моей родной реки, я закончил свои самостоятельные операции про­тив большевиков, встретившись в Оловянной с частями только что образовавшегося Сибирского правительства и чехов, — подвёл итог Григорий Михайлович. — Истекло десять месяцев борьбы с красным ин­тернационалом, когда образовалась национальная власть в Омске и когда союзные державы приняли решение активно вмешаться в русские дела, предприняв интер­венцию в Сибирь. <…> В начале октября 1918 года конные части 7-й япон­ской дивизии ОМО заняли и Читу и немедленно выд­винули заслоны на линию Амурской железной дороги, куда бросились красные, вынужденные очистить же­лезнодорожную магистраль и прилегающую местность».

Так, не одержав ни одной победы над красными, атаман вошёл-таки в Читу в роли назначенного Сибирским правительством командира корпуса, но вскоре благодаря поддержке японцев стал полновластным правителем огромного края.

В декабре 1918 года через Читу — столицу «удельного княжества атамана Семёнова» — проследовал на восток ставший опальным у адмирала Александра Колчака генерал Василий Болдырев. Он приветствовал Февральскую революцию, связав свою судьбу с партией социал-демократов (меньшевиков), однако октябрь 1917 года не принял и был арестован. После освобождения добрался до Поволжья, где вскоре активно участвовал в антибольшевистском восстании, потом стал членом Временного Сибирского правительства и верховным главнокомандующим белых. После переворота Колчака оставил свой пост и отправился на Дальний Восток.

Болдырев, как и барон Будберг, вел дневник под названием «Директория. Колчак. Интервенты», который был издан отдельной книгой. Есть в ней и фрагмент о посещении столицы Забайкалья:

«4 декабря. Поздно вечером прибыли в Читу. Чита и Даурия — две «молодецкие заставы», уже получившие широкую известность. На них могли оказаться непредвиденные задержки.

Доложили, что просит принять полковник Семёнов. Вошёл довольно плотный, безукоризненно одетый, при шашке, казачий офицер. Лицо с легким монгольским оттенком, на лбу упрямо спустившийся завиток.

Я первый раз видел забайкальского атамана. В отношении меня как высшего военного начальника в Сибири он всегда был вполне лоялен. И сейчас исключительной корректностью он как бы подчёркивал свое неодобрение совершившемуся в Омске и свою резкую оппозицию Колчаку.

Я был чрезвычайно сдержан в области политических суждений, которых, видимо, хотел коснуться Семёнов. Он выразил глубокое сожаление по поводу моего ухода и надежду на скорое возвращение к активной работе. Я поблагодарил. Семёнов вышел. В нем много такта...

12 декабря. По дороге до Владивостока одно неизгладимое впечатление — это… Даурия. Какая мрачная природа и какой страшный застенок!

Просит принять полковник барон Унгерн-Штернберг. Свидание всего несколько минут, я тороплюсь с отъездом и увожу впечатление синевато-серых тевтонских глаз, полных упрямого фанатизма и скрытой в глубине их холодной жестокости».

Приближался год 1919-й. В первой половине он будет успешным для белых, а во второй — для красных. В конце того года через Читу в Китай устремятся потоки беженцев, некоторые из которых позже будут вспоминать и это время, и Забайкалье, и свой путь по железной дороге.