Саян Жамбалов: У бурят образовался внутренний вакуум

Большие гастроли Бурятского драматического театра начались в Забайкальском крае – с 14 по 25 апреля театр даст порядка 50 спектаклей. В программе бестселлер театра — спектакль «Улейские девушки», новые постановки «Ветер минувших перемен» и «Маугли», а также сборный концерт участников гастролей.

Свои выступления в Чите театр начал с постановки весьма неоднозначного «Ветра минувших перемен» — истории о судьбе генерала маньчжурской армии, выходца из Борзинского района Читинской области Уржина Гармаева. В начале 30-х годов он служил на стороне карликового государства Маньчжоу-Го, был активным участником создания бурят-монгольской армии, которая выступила с японцами против молодого Советского союза. Для своих сородичей по обе стороны границы он был предателем – в СССР он был репрессирован и расстрелян в начале 40-х, а для выходцев с территории этнической Бурятии, осевших в китайском Шэнэхэне, долгие годы оставался персоной нон-грата. И вот теперь он на сцене Бурятского театра.

— Это часть нашей истории, — говорит о спектакле режиссёр театра Саян Жамбалов. – Конечно, в годы советской власти говорить об этой стороне истории было нельзя. Это история нашего народа, в спектакле мы же говорим не только о судьбе Уржина Гармаева, но и судьбах бурятского народа, которому пришлось пережить страшные моменты. Ведь что такое 20–30-е годы прошлого века для бурятского народа? Та же гражданская война, которую сегодня можно наблюдать на Украине. Гармаев честно служил своей Родине в своем понимании.

— Готовы ли вы повезти этот спектакль в Шэнэхэн (район внутренней Монголии КНР, где осели выходцы из Аги)?

— Запросто! Мы скоро везём этот спектакль в Монголию на фестиваль «Гэгэн муза» («Святая муза»). Кроме того, его смотрел парень из Шэнэхэна, он закончил очень хорошую театральную китайскую школу, сам актёр, работает в Хух-Хото. Ему этот спектакль страшно понравился, и он заболел идеей увезти «Ветер…» в Шэнэхэн. Думаю, будем работать в этом направлении.

— А «Золотая маска»? Не так давно в Бурятии ведь побывали отборщики фестивальных спектаклей, вошла ли постановка в списки?

— Пока ничего неизвестно, потому что мы только его показали и сразу уехали в Читу. Но мне кажется, нет. Потому что это не фестивальный спектакль. Вот если бы 15 лет назад давали «Маску», то можно было бы претендовать с «Улейскими девушками» — это абсолютно правильная постановка. В ней есть завязка, кульминация и развязка, кроме того в нём есть и музыка, и песни, и драматургия. «Ветер» в этом отношении – другой спектакль, другого формата, который должен что-то другое пробуждать в человеке. Это была идея наших театроведов подать его на «Золотую маску», а я изначально этого не хотел.

— Как вы пришли к идее такой постановки? Театры, особенно национальные, жалуются, что нет пьес, нечего ставить. А тут вы выстреливаете с «Ветром…»

— Начнём с того, что мы с Эрженой (Эржена Жамбалова, художественный руководитель театра – авт.) полтора года назад вернулись в театр. И я уже вернулся в другой ипостаси – как режиссёр. Я же не режиссёр вообще по образованию, я – актёр драматического театра. Но просто, так сложилось, что приходилось делать какие-то постановки, преподавать актёрское мастерство. Сначала в Америке, где мы прожили семь с половиной лет и занимались экспериментальными вещами на основе бурятского фольклора, эпоса, мифов, легенд. Потом, работая в филармонии, я занимался постановками в форме зримой песни – это проекты «100 песен восточных бурят», «100 западных бурят» и несколько других. Когда мы вернулись в театр, я пришёл уже режиссёром. Понятно было — надо что-то делать, а местного материала нет, драматургия на любительском уровне. Шекспира ставить можно, но меня это не греет. Я не сторонник таких вещей, это легко – взять хорошую драматургию и перевести на бурятский, добавив какого-то национального колорита. А попытаться взять местный материал и сделать его на хорошем уровне – это сложнее. Ведь когда нет ни пьесы, ни драматургии, ничего нет – найти материал, погрузится в него, создавать, придумывать намного интереснее. Конечно, если бы у нас были свои прекрасные бурятские спектакли в багаже, можно было бы замахнуться на классиков, попробовать себя в классической пьесе. Но когда вообще ничего нет, мне кажется – это идти по пути наименьшего сопротивления.

— То есть получается сейчас, на наших глазах рождается национальный театр?

— Цель сейчас такая — найти своё лицо, свой почерк. Потому что бурятский театр — это советский театр. Вы же понимаете, всё что ставилось в Москве и Ленинграде, всё это ставилось и в Улан-Удэ с некоторыми исправлениями, но в рамках советской культуры и пропаганды. Летом в Улан-Удэ приезжал театр имени Вахтангова – прекрасный театр с отличными спектаклями. Очень он понравился улан-удэнскому зрителю, так что многие стали предлагать закрыть все наши театры, а средства пустить на то, чтобы привозить столичные театры в Бурятию. Обидно конечно, но я знаю почему зрители так говорят. Мы, наши театры, жалкая копия хороших московских театров. Но я не хочу быть жалкой копией, у театра должно быть своё лицо, своё звучание. Да, Шекспир – это хорошо! Но что ты сам из себя представляешь? Неужели у нас нет своей истории, своих мифов, которые могут потрясти не только бурят, но и всех остальных? Неужели мы такая скудная на легенды нация? Я в это не верю, поэтому идёт такой трудный, но полезный поиск.

— Есть ли авторы, драматурги, с которыми готов работать театр?

— Авторы есть, но не каждый автор согласен дорабатывать своё произведение до спектакля, быть соавтором пьесы. И не каждый согласен, чтобы его пьесу перелопатили, хотя это обычная театральная практика. К тому же надо понимать, что мы только в начале пути. Полтора года – это не тот срок, я только год занимался «Ветром минувших перемен». Надо понимать, что чистый автор не придёт, бурятский Шекспир не придет – нет такого, чтобы принёс кто-то пьесу и «Ах! Это бурятский Шекспир, срочно ставим». Проблема в том, что авторы профессиональные — русскоязычные, не знающие бурятского языка. А те, кто знает бурятский — любители, их пьесы не отвечают профессиональным требованиям. У нас нет такого, чтобы человек хорошо знал бурятский и при этом был профессиональным драматургом.

— На каком бурятском они пишут? Мы уже не первый год говорим, что бурятский умирает, но умирает литературный язык, основанный на так называемом хоринском диалекте, а бытовой, диалектный – живёт и развивается. Готов ли театр отказаться от литературного языка в пользу диалектов?

— Конечно, спектаклю «Улейские девушки» 15 лет и он на диалекте западных бурят. Есть у нас задумки по эхирит-булагатским легендам, и это должно быть на их диалекте, есть идеи по хори-бурятам, они будут реализованы на хоринском диалекте. Язык — это наша миссия. Бурятский театр – это такой заповедник, где охраняются наш язык, традиции и обычаи, живое слово охраняется. А мы, те кто в нём служит, как егеря защищаем его.

Я слышал много разговоров, что дело не в языке. И в бурятском театре звучали такие мнения, что мы можем играть на английском или эвенкийском всё что угодно – бурятский театр не язык, а ощущение. Раз я ощущаю себя бурятом внутри, то я могу говорить и на русском, и на английском и на каком угодно языках. Главное, я внутри — бурят. Эта мысль пришла из Америки, она навязана американцами, которые, чтобы оправдать собственные потерянные традиции, говорят: «Я американец, но я ощущаю себя итальянцем. Я не помню своего языка, но внутри я итальянец американского происхождения, и это самое главное». Но они могут себе позволить, потому что их миллионы, а мы не можем – нас всего 600 тысяч. Если мы все начнём говорить, что дело не в языке – мы исчезнем.

Менталитет в языке. А мы учим иностранные языки – китайский, английский, немецкий, французский, а бурятский не знаем. И это такое большое предательство по отношению к своим предкам. У бурят очень много предателей в отношении языка, я бы сказал. Я считаю, если ты не говоришь на языке предков, то ты предаёшь их память. Или, например, люди говорят «я не люблю запах баранины, не хочу и не буду разделывать, есть какие-то субпродукты, что это варварство какое-то». Но это делали твои предки, получается ты плюёшь в своё прошлое, ты предаешь предков, которые дали тебе кровь, дали тебе жизнь. А ты чувствуешь себя таким продвинутым и цивилизованным, хотя ещё надо посмотреть, где настоящая цивилизация.

— Какой зритель приходит в театр?

— Зритель сегодня думающий, ищущий, анализирующий. Он нуждается в том, чтобы заполнить внутренний вакуум. Ведь не секрет, что у бурят образовался внутренний вакуум, мы неполноценны, утратили связь с самими собой, оторвались от своего прошлого. И в какой-то момент – годам к сорока наступает момент, когда человек стремится заполнить этот вакуум. И вот он приходит в театр и понимает, что ему нужна была самоидентификация. Для нас цель – создать умный театр, который даст зрителю твёрдую почву.

— Что вы готовы дать зрителю? Вот, например, Баир Дышенов (режиссёр фильмов «Улыбка будды», «Наказ матери», «Отхончик», «Степные игры» — авт.) говорит, что зрителя, особенно бурятского зрителя, надо разозлить, надо ему показать его недостатки.

— Зрителя надо любит и прощать, только тогда он придёт в театр снова. Бывают такие спектакли где зрителя бьют, и он выходит весь избитый, если его спросить понравилось – скажет да хороший спектакль, меня хорошо побили, но в театр уже не вернётся. А если зрителя полюбить, понять и простить – тогда он будет возвращаться в театр.