«Забайкалье Петра Великого»: Бунт «заморских казаков» и нерчинский заговор

Обе эти истории не только тесно связаны друг с другом, но и с периодом правления Петра I. В чём-то они даже были вызваны началом этого правления. Кроме того, они в разное время были достаточно тщательно изучены и историками, и писателями.

Так, частично о бунте «заморских казаков», как в то время называли забайкальцев, живших за «великим морем» — озером Байкалом, 1696–1698 годов, рассказывалось в замечательной детской повести нашего земляка, жившего в Иркутске, Гавриила Филипповича Кунгурова «Артамошка Лузин». Первое её издание было сделано ещё в 1937 году, и с тех пор повесть неоднократно переиздавалась. В мою библиотеку попало издание 1979 года. Помню, что прочитал её тогда с большим интересом, но со временем Петра I не связал. Иллюстрации из этой книги могут проиллюстрировать и эту статью.

А о нерчинском заговоре 1699–1700 годов своим мнением в «Серебряном капкане» поделился Георгий Рудольфович Граубин. А вот связать два события друг с другом удалось уже современным историкам.

Их как минимум должно было быть три. Во-первых, местные правители — воеводы должны были потерять страх перед центром и совесть перед подчинёнными. Во-вторых, в регионе должны были появиться в качестве своего рода детонатора сосланные сюда из Москвы люди, недовольные верховной властью. В-третьих, должны были измениться, причём в худшую сторону, привычные условия жизни. Всё это в Забайкалье произошло именно в конце XVII века. Причём порядок и очерёдность причин можно смело менять местами.

Начну с изменившихся условий. Это произошло в связи с заключением в 1689 году Нерчинского договора между Россией и Цинским Китаем. «Расширению ясачного района Нерчинским договором был положен предел, — писал Афиноген Васильев. — Вместе с этим прекратился приток русского населения. Даже для комплектования казаков до штата (470 человек) требовалась присылка служилых из Западной Сибири: так 3 года спустя после отъезда Головина в 1693 году на пополнение нерчинских казаков были присланы из Тобольска, Пелыма и Берёзова 140 казаков. В 1696 году из тех же городов были присланы 94 человека».

А почему им пусть и немного, но всё же прислали некоторое количество казаков? Это связано с тем, что в Сибирь тогда поступили некоторое количество сосланных сюда стрельцов. На это обратил внимание современный краевед с Камчатки Сергей Иванович Вахрин. В книге «Камчатка. Россия. Мир. Путешествие во времени», изданной в прошлом 2020 году, он отметил, что в результате подавления Петром I стрелецких бунтов в Москве, особенно в 1689 году, многие его участники были сосланы в Сибирь.

Про тот бунт Вахрин написал, что «он был кровавым не по итогам следствия, которое продолжалось до 1707 года и стоило жизни более тысячи человек — почти половина от всех участников (четыре полка общей численностью 2,2 тысячи человек). Оставшихся в живых сослали в Сибирь». И Сергей Иванович привёл список тех, чьи потомки позже несли службу и на Камчатке.

К слову сказать, известно, что 23 июля 1697 года казак Владимир Атласов установил крест в центре Камчатки, и от этой даты теперь отсчитывается история присоединения этого полуострова к России. Это подтверждало, что на востоке были земли, не принадлежащие ни России, ни Китаю. К этому вернёмся позже.

А пока вновь обратимся к труду Афиногена Васильева, который писал: «В течение 10 лет после Нерчинского договора население Нерчинского воеводства стояло на точке замерзания и даже шло на убыль. Служилых был некомплект. Из штатного числа их (470 человек) в 1697 году было всего 429 человек. Конных казаков, было только 276, пеших 137, дворян один, детей боярских 10, посадских шестеро, пашенных крестьян 21, ясачных тунгусов и бурят 908 человек».

Сюда входят только жители Восточного Забайкалья. В тот период Забайкалье не было единым. Центром Западного Забайкалья был Селенгинск, а Восточного — Нерчинск. С 1690-х годов они перешли в подчинение иркутскому воеводе.

И все воеводы в этот период вели себя крайне безобразно, считая, вероятно, что в Москве в это время не до них. Сначала молодые цари Иван V и Пётр I боролись со своей сестрой, регентшей Софьей. Потом вроде бы правили вдвоём. И только после того, как в январе 1696 года Иван умер, Пётр стал править самостоятельно. Но был ещё молод, да и втянут в войну с турками.

И если правивший в Нерчинске с 1692 по 1695 год воевода Матвей Гагарин хоть и воровал, но в то время ещё меру знал, то его преемник Антон Савелов (в некоторых работах его называли Афанасием Савельевым) совсем обнаглел. Владимир Андриевич писал о нём, что это был администратор, «прославившийся по всей Сибири корыстолюбием и алчностью к взяткам». Таким же мерзавцем был и занявший в 1695 году пост иркутского воеводы Афанасий Савелов.

Интересно, что Афиноген Васильев главное внимание обратил на, так сказать, обывательскую сторону: «Очевидно, мятежи имели одну и ту же причину: энергичные казаки томились от бездеятельности. Глухое брожение казаков было естественным вследствие внезапного перехода после полной приключений жизни к вынужденной праздности, вскоре перешедшей — в беспримерную леность».

Современные историки супруги Александр и Наталья Константиновы в изданной в 2002 году книге «История Забайкалья (с древнейших времён до 1917 года)» высказали научную точку зрения: «Лихоимство и насилие со стороны воеводской администрации, непомерные налоги и повинности, несвоевременная выплата и сокращение жалованья, запреты и непредусмотренные поборы вызывали в среде служилых, крестьян и посадских возмущение, выливавшееся подчас в те или иные формы протеста».

Стоит также отметить, что в тот период Забайкалье, полностью подчинённое иркутскому воеводе, возглавлявшему Иркутский уезд, не было единым. Центром Восточного Забайкалья был Нерчинск со своим воеводой, а Западного — Селенгинск, также имевший своего воеводу.

«8 октября 1695 года нерчинские служилые люди и «всяких чинов жители» арестовали воеводу — Антона Савелова и передали все управления в руки двух выборных — представителей служилой верхушки», — рассказывалось во 2-м томе «Истории Сибири», изданном в 1968 году. При этом имена лидеров бунта не назывались. Далее следовала интересная констатация: «Правительство было очень обеспокоено восстанием в пограничном Нерчинске. Вся ответственность за это восстание была возложена на воеводу Савелова. Новому воеводе С. Николаеву далеко не сразу удалось обрести в городе всю полноту власти».

А что же зачинщики? Их арестовали? Казнили или сослали куда подальше? Не было ответов. Теперь они есть. Благодаря обнародованию «Отписки» о нерчинских событиях иркутского воеводы Афанасия Савелова в Сибирский приказ в декабре 1695 года, стало известно, что во главе казаков встали «сын боярский» (в то время это было звание или статус, равный дворянскому) Исак Аршинский и пятидесятник (тоже звание) Филипп Свешников.

По мнению Елены Бушуевой, поддержал бунтарей и сын боярский «Никита Титов сын Варламовых» по прозвищу Мара, тоже не последний человек в Нерчинске. В Забайкалье он, уроженец Новгорода, умелый строитель, ловко владевший топором, пришёл ещё молодым парнем в составе отряда первого нерчинского воеводы Афанасия Пешкова. А вот «сыном боярским» стал уже в зрелом возрасте, отмеченный таким образом Фёдором Головиным в 1690 году за личные заслуги в содействии при заключении Нерчинского договора 1689 года.

Сам же боярин Фёдор Головин в 1691 году стал… наместником сибирским и, что важно, одним из сподвижников Петра I. Отсюда и итог нерчинского бунта. Его зачинщиков не наказали, а вот воеводу Антона Савелова били кнутом и сослали в Якутск в казачью службу.

И нерчинский пример стал не просто заразительным, он стал «запалом» для бунта «заморских казаков».

При этом хотелось бы обратить внимание на одну особенность тех событий. В апреле 2021 года в «Учёных записках Крымского федерального университета имени В.И. Вернадского. Исторические науки 2021» была напечатана статья историка из Владивостока Егора Багрина — «Бунт» или «смятение»? К вопросу о характере беспорядков удинских и селенгинских служилых людей в 1696 г.»

«Заключив Нерчинский договор 1689 года, Ф.А. Головин сделал Удинск центром размещения двух «сибирских» полков П.Ю. Грабова и А.Ю. Смаленберга, входивших в «посольское» войско, — писал Багрин. — Входившие в их состав ратники были выбраны в даурский поход в Тобольске, Тюмени, Томске, Енисейске, Илимске, Нарыме и Верхоленске. К 1691 году эти люди служили вдали от дома и своих гарнизонов около 5 лет и хотели вернуться, о чём подали прошения.

Следует отметить, что Ф.А. Головин предлагал отпустить всех ратников из Западной Сибири, сформировав гарнизон Удинска из добровольцев и людей восточносибирских крепостей. Однако правительство направило домой не всех, а только половину служилых людей, оставив остальных до перемены продолжать службу в Удинске (около 400 человек). Часть из них отправлялась для усиления гарнизонов Иркутска и Селенгинска. На смену им в 1694 году из Тобольска, Тюмени, Томска, Берёзова и Пелыма отправились 340 человек, из которых до места добрались 325 человек».

«Гарнизон Селенгинска, — отмечал этот же исследователь, — был реформирован Ф.А. Головиным. Селенгинцы выполняли много служебных поручений, связанных с использованием коней, однако числились в пешей казачьей службе. Многие из-за необходимости содержать лошадей разорялись, т.к. жалованья не хватало. Казаки просили зачислить их в конную службу, чтобы государство выделяло им дополнительные средства. В 1690 году из 156 пеших казаков 50 «добрых и к тому годных и прожиточных людей» поверстали в конные казаки. Их оклад составил 7 рублей 8 алтын 2 деньги и «хлеба по шти четвертей ржи, овса по четыре четверти, по два пуда соли человеку».

Это было более чем на 2 рубля больше жалованья пеших казаков.

Пятидесятником стал Антон Березовский (Антошка Березовских). Кроме того, Ф.А. Головин распорядился регулярно присылать из Удинска в Селенгинск по 100 человек. Таким образом, общая численность гарнизона Селенгинска составила 256 человек: 106 пеших и 50 конных «старых жилых» казаков и 100 «временщиков». Отметим, что в конные казаки была переведена только 1/3 личного состава селенгинцев, а просьба остальных не была удовлетворена. Служебная нагрузка на них не изменилась, и это было естественным поводом для недовольства казаков своим материальным положением».

Это делает более понятным то, что произошло вслед за этим.

Вновь обратимся к пятитомной советской «Истории Сибири»: «В 1696 году восстания охватили Прибайкалье и Забайкалье. В январе восстал Братский острог. Участники этого восстания прямо указывали на события в Красноярске и Нерчинске как на образец, которому они следовали. Незадолго до начала восстания в острог прибыл из-за Байкала ссыльный крестьянин Т. Копытов. Он поддерживал связь между населением Братского острога и забайкальскими казаками. Оттуда он приплыл в Енисейск и надеялся попасть в Красноярск, но был задержан.

…Спустя месяц восстание началось в забайкальских острогах — Селенгинском, Удинском, Ильинском, Кабанском, Баргузинском. Оно охватило главным образом приборных людей и характеризовалась сложной и острой борьбой в самом лагере повстанцев. Она шла между «домовитыми» казаками, т.е. служилой верхушкой, и казачьей голытьбой. Забайкальцы были единственными, кто попытался территориально расширить рамки восстания путём военного похода, но внутренняя борьба ослабила их и не позволила добиться успеха. В апреле 1696 года служилые люди забайкальских острогов заключили между собой договор.

В апреле 1696 года отряд забайкальцев (свыше 200 человек) под предлогом получения жалованья переплыл Байкал и подошёл к Иркутску. Наиболее радикально настроенная часть казаков предполагала «заглянуть за пазуху» тем, кто заперся в Иркутске, т.е. поднять в городе восстание и свергнуть воеводу Афанасия Савелова. Сильная иркутская служилая верхушка сама предполагала «отказать» воеводе, но побоялась казачьей голытьбы и удержала городское население от выступления.

К забайкальцам присоединились только отдельные бежавшие из города холопы и посадские люди. Штурмовать Иркутск забайкальцы не решились и ушли назад, разгромив по пути заимки детей боярских и зажиточных казаков...

Между тем служилая верхушка Иркутска в 1697 году отказала воеводе Савелову. Поводом к этому послужил приезд в Иркутск жены и малолетнего сына С. Полтева — нового воеводы, умершего по дороге. Провозгласив воеводой младенца, иркутское население избрало его «товарищем» пользовавшегося большим влиянием в городе сына боярского И. Перфильева. Он возглавлял управление Иркутска вплоть до приезда нового воеводы в октябре 1698 года».

«В марте восставшие казаки Селенгинска по донскому обычаю вынесли знамя, собрали круг и выбрали «набольшим» пятидесятника А. Березовского, — рассказывается в книге супругов Константиновых. — Вскоре к ним присоединились казаки Удинского, Ильинского, Кабанского и Баргузинского острогов, которые также свергли «государевых приказчиков» и избрали своих. Затем 200 казаков во главе с А. Березовским, М. Борисовым, Е. Паникадильниковым, С. Краснояром, К. Кудреватым направились к Иркутску с намерением «глянуть воеводе за пазуху». В мае восставшие осадили Иркутск, но штурмовать его не решались, а уговорить иркутян поддержать восстание не удалось.

Летом они вернулись в Забайкалье, и лишь к концу 1698 года их удалось утихомирить. По результатам сыска было казнено только три казака, и то по обвинению в убийстве нескольких иркутских казаков».

Историки из Республики Бурятия установили, что возглавляли тот бунт «селенгинский сын боярский Петрушка Арсеньев, полковые стрельцы Иван Алемасов, Антон Березовский, Миска Борисов, Емельян Паникадильщик, Кузьма Кудреватый и Данилка Фык». А вот казнили из них не трёх, а четверых. Повешены были Антон Березовский, Данилка Фык, Кузьма Кудреватый и Емельян Паникадильщик.

Сына боярского Петра Арсеньева, вероятно, помиловали. Легко отделался и воевода Афанасий Савелов, побывавший недолго под следствием. Он, немало нахапавший в Сибири, вероятно, в Москве сумел «подмазать» кого надо. И в итоге позже занимал учреждённую Петром I должность ландрата Московской губернии, был «товарищем» (то есть заместителем) московского вице-губернатора, судьёй надворного суда, начальником разыскной раскольничей канцелярии.

Пока «заморские казаки» из Западного Забайкалья ходили походом на Иркутск, в Забайкалье Восточном была только ещё одна «вспышка». О ней было рассказано в Указе, данном 1 февраля 1701 года ехавшему в Нерчинск новому воеводе Юрию Бибикову, приведённом в книге Владимира Андриевича: «Указывается, что в 1697 году казаки Аргунского острога (41 человек) подали воеводе Самойле Николеву челобитную, в которой изложено: в 1695 году (203-м) иркутский сын боярский Сидор Шестаков, проезжая в Китай с листом, взял в провожатые ясачного тунгуса, которого избил, ограбил и хотел сжечь.

Это обстоятельство возмутило прочих тунгусов, и они задумали откочевать в Китай; казаки, впрочем, успели их отговорить, но две юрты всё же таки ушли, вследствие чего пропал и ясак. По возвращении Сидора из Китая казаки стали выговаривать ему, что проказничать не годится, за что он их начал бранить, называя ворами, бунтовщиками и изменниками. Казаки не стерпели и убили его. Имущество Сидора Шестакова поделили между собой, и на каждого пришлось по 30 рублей; сделали это потому, что не получали жалованье за (204) 1696 год. Хлебное же и соляное жалованье до них никогда не доходит, совсем обнищали.

В 1697 году (206) Самойле Николеву было приказано разобрать это дело; зачинщиков — двух или трёх человек, наказав жестоко, сослать в Якутск. Розыск приказано производить не очень жестокий, чтоб не смутить и не разогнать казаков.

В 1697 году Самойло Николев умер, а сын его боится произвести розыск из опасения вызвать смуту. В силу изложенного обстоятельства, аргунские казаки остались не наказанными до сего времени, и потому Бибикову предписано было этот розыск довести до конца, с тем чтоб виновных не оставить без наказания». Но пока новый воевода добирался до Нерчинска, там был раскрыт новый заговор.

Нерчинский договор запретил движение на восток по Шилке и Амуру. Но севернее это движение не прекращалось. И в 1697–1698 годах к России была присоединена Камчатка.

«Привлекательность необжитых земель Амура и Дальнего Востока, — отмечала Елена Бушуева, — была вызвана возможностью не только разбогатеть, но и обрести реальную свободу».

Она же высказала «крамольную» для краеведов полуострова мысль о том, кто же был первооткрывателем Камчатки. В вышеназванной статье Елена Сергеевна написала: «Автором был обнаружен и документ исключительной важности, свидетельствующий о том, что нерчинские казаки раньше Атласова обследовали тихоокеанское побережье и открыли не только Камчатку, но и Курильские острова, часть которых успели даже осмотреть».

Вот на эти-то острова и собрались бежать нерчинские заговорщики 1699 года. Первым историком, подробнейшим образом рассказавшем об этом заговоре был русский историк Николай Николаевич Оглоблин. Именно ему было поручено составить учёное обозрение-опись всех документов Сибирского приказа. И в 1895 году им был подготовлен первый том под названием «Обозрение столбцов и книг Сибирского приказа (1592–1768). Часть I. Документы воеводского управления». А в 1896 году в журнале «Русская старина» Оглоблин опубликовал статью «Нерчинский заговор о побеге на Амур и на острова восточного океана (Очерк из жизни XVII в.)».

«Из сыска, произведённого в 1700 году нерчинским воеводою стольником Иваном Самойловичем Николаевым, — рассказывалось в этой статье, — обнаружились очень серьёзные размеры заговора, преследовавшего государственную измену. В «скопе» участвовало до 300 нерчинских казаков, промышленных и гулящих людей, а по некоторым данным более 400 человек. Но этого мало: кроме нерчинцев, в «скопе» с ними и «в воровской думе» было до 300 человек из соседнего Удинского острога — казаков и гулящих людей, деятельно сносившихся «воровскими грамотками» с нерчинскими «амурщиками»...»

Заговорщики замышляли полное отделение от «государевых воевод»: они хотели сначала «на Амуре гулять», а затем идти на море «острова искать», и «сами хотели тут жить...» Словом, «воровские думы» были широкие и не могли не встревожить воеводу Николаева, когда он 2 апреля 1700 года неожиданно выслушал «извет» промышленного человека Гордея Попова, который раньше и сам был «в злой думе» с заговорщиками — «про ту их всю думу знал и сам идти с нами хотел», но потом счёл за благо выдать товарищей головою воеводе...

Выслушав этот словесный извет Попова и записавши его, воевода Николаев тотчас же разослал гонцов по всем «заимкам», где проживали не участвовавшие в заговоре боярские дети, казаки и другие служилые люди, с требованием, чтобы все они «наскоро» ехали в город. В тот же день он арестовал оговорённых Поповым людей и посадил их в тюрьму. К 15 апреля все вызванные воеводою служилые люди собрались в городе, и только 17 апреля Николаев смело взялся за свой страшный розыск с пытками — «при всех гражданах», очевидно «в поучение» им: «дабы впредь иным неповадно было так воровать...»

Главой заговора назывался конный казак Василий Пешков, хотя назывались и другие кандидаты в атаманы — казак Яков Пономарёв и «полковой отставной стрелец» Алексей Дубровин.

«Впервые архивные документы о проведении сыска по делу о заговоре опубликовал дореволюционный исследователь Н. Н. Оглоблин, — согласилась Елена Бушуева, — но непрерывный процесс уточнений и конкретизаций позволил по-иному оценить роль участников в заговоре о побеге на Амур и «острова Восточного океана» (так казаки именовали Тихий океан — прим. авт.). Найденные автором документы подтвердили, что идеологом и организатором заговора являлся не кто иной, как сын боярский Никита Варламовых (тот самый, что носил прозвище Мара — авт.), а официальным руководителем — конный казак Василий Пешков».

Оглоблин писал, что незначительная часть заговорщиков мечтала «только о побеге на Амур и дальше не простирало своих планов». Но у большинства, включая руководителей заговора, планы были иными. Они думали пройти по Амуру, обманув китайцев, которым он тогда принадлежал, выйти в море и достигнуть одного из островов, предположительно Сахалина, где и обосноваться.

«В. Пешков говорил на сыске, что он собирался «приплывши до моря, сыскав остров богатой, и на том острове людей побить и сам тут со своими прибранными людьми хотел жить». Он говорил, что про «богатой остров» на море «слыхал у прежних амурских старых казаков...» Среди заговорщиков нашлось даже одно лицо, побывавшее уже раньше на тех островах, куда стремились нерчинцы».

Это был «промышленный человек» Федот Лебединой, который «в прежние годы там, на островах, бывал с амурскими вольными казаками».

«По всей вероятности, — писал Николай Николаевич Оглоблин, — промышленному человеку Федоту Лебединому пришлось побывать «с амурскими вольными казаками» именно на острове Сахалине и на ближайших Курильских и Японских островах. Таким образом, открытие русскими острова Сахалина следует отнести ещё к 3-й четверти XVII века».

«Розыск по делу, учинённый молодым стольником воеводой Николаевым, — подводила итог Елена Бушуева, — позволил лишь выявить масштабы заговора и его участников. Однако и в этом случае Москва не решилась на применение жёстких мер к зачинщикам заговора. Нерчинские казаки отстояли свои права и получили ряд серьёзных привилегий по сравнению со служилыми людьми других сибирских городов».

А Никита Титов сын Варламов (Мара), каким-то образом связанный со всесильным Фёдором Головиным, был оставлен на свободе, а через некоторое время стал инициатором и зачинателем строительства Нерчинского Свято-Успенского мужского монастыря. Но это уже другая история — история духовных поисков в Забайкалье времён Петра Великого.

Подвести итог же можно цитатой из 2-го тома «Истории Сибири»: «К 1699–1700 годам правительству Петра I удалось ликвидировать все эти восстания. Понимая невозможность массовых репрессий, оно проявило определённую гибкость и стремилось, с одной стороны, не обострять антифеодального протеста сибирского населения, а с другой стороны, усилить и упорядочить централизацию аппарата власти.

Вся вина за восстания была возложена на «лихих» воевод и других представителей местного управления. В отношении восставших репрессии были применены только к «ведомым ворам и бунтовщикам», а среди них — особенно к ссыльным. Стремясь не озлобить местных служилых людей и предписывая новым воеводам чинить им «всякое удовольствие», правительство усиливало полицейско-административный надзор особенно за «гулящими» и промышленными людьми и крестьянством».

На смену царско-боярскому XVII веку шёл императорский век XVIII, время Петра Великого, в котором Забайкалью предстояло прожить целую четверть века, да и остальные три четверти прошли под знаком намеченных им перемен.