«Тайны истории»: Судьбоносная ревизия

В этом году исполняется 170 лет со времени образования Забайкальского казачьего войска и Забайкальской области с центром в Чите. Первое было создано по императорскому указу 17 марта 1851 года. Вторая образована указом правительствующего сената, утверждённого императором 17 июля того же года. Оба решения сыграли огромную роль в развитии Забайкалья и Читы.

Более того, это были те решения, без которых невозможно было решить задачи присоединения в России Приамурья и Приморья, создания Благовещенска, Хабаровска и Владивостока. Всё это было сделано по инициативе и при активном участии выдающегося государственного деятеля, генерал-губернатора Восточной Сибири Николая Муравьёва-Амурского. Но для того чтобы всё это стало реальностью, необходимо было, чтобы в это самое время именно Николай Николаевич занял должность генерал-губернатора. Ну, а для этого в свою очередь требовалось освободить от этой должности предшественника.

И вот тут особую, безусловно, судьбоносную роль сыграла сенаторская ревизия, направленная из Петербурга в 1843 году и завершившая свою работу в… 1846 году. Однако, генерал-губернатор Восточной Сибири Вильгельм Руперт, назначенный на эту должность в 1837 году, хотя и был уже в солидном возрасте (в 1843 году ему исполнилось 56 лет), но дряхлым или болезненным не был. А кроме того, у него был высокий покровитель – сам император Николай I.

Как это часто бывало в российской истории один и тот же человек мог быть, с одной стороны, прекрасным и смелым военным, жизнь не жалевшим ради Отечества, а, с другой стороны, оказавшись на гражданской службе, становился по уши коррумпированным чиновником, наносящим колоссальный вред и управляемой территории, и государству.

Таким и был восточно-сибирский генерал-губернатор Вильгельм Яковлевич Руперт, почти 10 лет (с 1837 по 1847 годы) правивший Восточной Сибирью (от Енисея до Тихого океана).

Потомок голландских дворян он сделал в России блестящую военную карьеру, вступив 17-летним в 1800 году в службу юнкером в 1-й конно-артиллерийский батальон. Звания и награды получал не в столицах, а на полях боя, под огнём противника. За то, к примеру, что под огнём турок, в 1811 году смело смог построить оборонительные сооружения, досрочно получил капитана. А сапёрный батальон, в котором он служил во время заграничных походов против Наполеона, побывал во многих сражениях.

В 1816 году уже полковник Руперт был назначен командиром батальона. Через 10 лет, в 1826 году, он, никоим образом не замешанный в декабристских делах (более того, в день восстания в Петербурге 14 декабря 1825 года он вместе с императором Николаем I был в Зимнем дворце), стал генерал-майором и командиром бригады. Вновь себя прекрасно показал во время русско-турецкой войны 1828–1829 годов, за что был награждён боевыми орденами.

Среди наград был даже редкий орден Святого Георгия 4-й степени, вручаемый за личное мужество в боях. В 1834 году Вильгельм Руперт получил звание генерал-лейтенанта и стал командиром 11-й пехотной дивизии.

В 1834 году комдив был переведён в Отдельный корпус жандармов, где возглавил 5-й округ этого корпуса. В тот же год Николай I лично крестил его сына, получившего имя, понятно, Николай. То есть это был человек верный, проверенный и приближённый к особе его императорского величества.

Кому ещё и доверять, если не Вильгельму Яковлевичу. До него в Восточной Сибири генерал-губернатором был генерал-лейтенант Семён Богданович Броневский. Он, конечно, был неплохим администратором, реально заботившимся об этом далёком от столицы регионе. Генерал многое сделал для организации здесь вооружённых сил, одновременно настаивал на строительстве Кругобайкальской дороги и усилении воинского контингента в Забайкалье.

Более того, предложил проект нового административного деления региона. Так, предлагал отделить от Иркутской губернии Забайкалье, образовав Нерчинскую область. Было в его проекте много других полезных идей. Всё бы ничего, да вот с сосланными сюда декабристами этот генерал-губернатор был не так уж и строг.

Именно благодаря ему после того, как у них закончилась каторга и началась ссылка, они были расселены не по «медвежьим углам», а преимущественно в городах. Наказывать его за это не стали, но сделали сенатором, а на его место отправили верного Руперта, который на всех идеях предшественника поставил жирный крест.

Но вскоре количество жалоб на нового генерал-губернатора, мало того, что ленивого в административных делах, так ещё и взяточника, стали поступать во всё возрастающем количестве. Некоторыми неразумными административными мероприятиями Вильгельм Яковлевич вызвал недовольство даже Главного управления Сибири.

И в сентябре 1842 года (через 5 лет после назначения Руперта генерал-губернатором) сенатору Ивану Толстому было поручено отправиться с ревизией в Восточную Сибирь.

Двинулись они только на следующий год. К таким «командировкам» готовились очень тщательно. Ведь отправлялись не на дни или месяцы, на годы. Понятно, что львиную часть времени членам этой особой комиссии пришлось тратить на переезды (ни самолётов, ни поездов, ни машин ещё не было) по огромному региону от Енисейска до Нерчинского Завода, от Кяхты до Якутска, а некоторые из них побывали даже на Камчатке.

Сенаторские ревизии были созданы ещё при Петре I. Его Указом 4 апреля 1722 года повелевалось: «…для смотрения всяких дел в губерниях и провинциях, чтобы во всяких делах была правда, посылать на каждый год из сенатских членов по одному, да при нём из каждой коллегии по одному члену». В дамский век императрицы почти позабыли это правило. Лишь в конце правления императрицы Екатерины II было несколько случаев назначения сенатских ревизий.

А вот её сын Павел I активно вернулся к использованию этого инструмента для поддержания порядка в империи. Его сыновья, став императорами, также его использовали. Александр I – меньше, а Николай I – больше. Учёные подсчитали, что в первой половине 19-го века было проведено 92 сенаторские ревизии, направленные на повышение эффективности местных органов управления.

Именно в то время они стали важным инструментом управления, выполняя функции высшего надзора и контроля. Инструкции сенаторам, возглавлявшим ревизии, предполагали сбор сведений о разных сторонах жизни населения и деятельности местных органов управления, в том числе и о том, «нет ли каких-либо от местных начальств народу притеснений, безгласных налогов, также жестокости в употреблении власти».

Историк начала 20-го века Иван Блинов писал, что сенаторские ревизии были весьма полезным средством «надзора», выявляющим «крупные нарушения и злоупотребления губернаторов, которые иначе не дошли бы до сведения правительства».

Сенатор же второй половины того века Анатолий Кони, писал о них: «Эти ревизии были своего рода тучами, которые неслись с севера в разные концы России и, повиснув над той или другой местностью, гремели во имя попранного закона, метали служебные молнии в «рабов ленивых и лукавых» и смывали накопившуюся грязь распущенности и произвола».

Так вот, по мнению как современников, так и историков, сенатская ревизия, проводимая в Восточной Сибири в 1843–1846 годах, была самой значимой ревизией окраин Российской империи в 19-м веке. А в самом регионе она стала очень заметным событием с далеко идущими последствиями.

Одним из тех, кто рассказал о ней, был живший в Чите декабрист Дмитрий Завалишин.

Морской офицер, сын генерал-майора Дмитрий Иринархович Завалишин был весьма заметной и забавной фигурой среди декабристов, сосланных в Забайкалье. Он, собственно, и декабристом-то не был. В их организациях не состоял, в восстаниях в Петербурге и на Украине не участвовал. Первый раз был арестован и отпущен.

Но на следствии наговорил много такого (в том числе и то, что он был согласен с идеей цареубийства), что его арестовали повторно и со всеми отправили на каторгу, а затем оставили на поселении в Чите. Тут он женился и остался. Родные из Центральной России деньжат подкидывали, что позволило ему тут создать почти образцовое хозяйство. И он взял на себя роль местного «оракула», человека знающего многое о реальном положении дел. Вот лишь несколько небольших цитат-самооценок:

«Народ питал ко мне безусловное доверие. Я был не только безвозмездным, но и жертвующим за него собою врачом, учителем, советником, утешителем, помощником и заступником; а когда влиянием моим на начальников я был действительным правителем области…»

«…я мог смело призывать правительство к подробнейшему исследованию моих действий и с уверенностью сказал ему, что хотя и не называют графом Читинским, но что если Чита будет когда-либо известна, то именно потому, что я в ней жил и действовал».

«…даже наиболее враждовавшие против меня начальники всё-таки всеми средствами хоть косвенно старались, однако, вызнать моё мнение о всяком важном для них деле и очень дорожили моим одобрением, очень бывали рады, если к числу аргументов могли прибавить такой, считавшийся непреодолимым: «Сам Завалишин так думает»...»

Как ему удалось стать таким знающим? Сам же он и раскрыл секрет своей информированности – Завалишин платил (давал взятки) писарям, которые составляли различные официальные отчёты. Те давали ему не копии, а сведения о реальном положении дел, в отчёты часто не попадавшие. Это-то и позволяло Завалишину быть всё знающим критиком местных властей. В итоге он так достал своим умничаньем, что его (единственного из декабристов) выслали из Читы в Европейскую Россию.

Если в своих «Воспоминаниях» Дмитрий Иринархович себя оценивал очень даже высоко, то вот всем остальным, будь-то соратники по несчастью – декабристы, местные жители (те, кто смел им не восхищаться), а уж тем паче чиновники, от него досталось по полной. Генерал-губернатор Николай Муравьёв-Амурский, не оценивший его по достоинству, вообще стал чуть-ли не главным его врагом, всё делавшим не так как надо. Как-нибудь об этом стоит рассказать отдельно.

Пока же речь о той части его воспоминаний, где он рассказал про сенатскую ревизию и встречу с его главой сенатором Иваном Толстым. Им, по словам Завалишина, очень повезло, что обратились именно к нему. Эта ревизия, как писал Дмитрий Иринархович, «не была солидарна с дурными делами администрация и приехала поверять их, но совершенно терялась в хаосе показаний, противоречащих по различию интересов, а сама не имела нужных сведений ни о крае, ни беспристрастных отзывов о людях, которые могли бы служить ей руководною нитью».

«Необходимость обратиться ко мне, - скромно уточнял он, - представилась им ещё тем сильнее, что прежде, чем они добрались до Забайкалья, они успели уже наделать немало ошибок, и хотя лесть по невежеству и расчёту успела уже отуманить их воскуряемым им фимиамом, однако же ничтожность добываемых результатов явно показала им, что если они будут все идти только путём, как шли, то ревизию прямо можно назвать безуспешною, о чем уже доходили до них голоса и из Петербурга».

У встречи с самим сенатором была целая предыстория. Итак, «сенатор Иван Николаевич Толстой и решился вступить в сношения со мною, вспоминал Завалишин, - и для этого воспользовался тем обстоятельством, что старший чиновник ревизии, статский советник Тиле, инспектор врачебной управы в Казани, был сосед по имению моей мачехи и человек, знакомый нашему дому; а другой его чиновник, отставной майор, по фамилии также Толстой, считал себя даже как-то в родстве с нашею мачехою, урождённою Толстою».

Тиле Николай Васильевич (1823-1893) жил и трудился в Казани, где он окончил юридический факультет местного университета. В 1843 году его, тогда уже губернского секретаря, откомандировали к сенатору Толстому.

«И вот в 1844 году летом явился ко мне в дом г-н Тиле, - писал Дмитрий Иринархович, - в сопровождении своего сына и другого сенаторского чиновника, Варендта, сына моего учителя английского языка, и после пышных комплиментов, объяснив затруднение в котором находится ревизия, обратился ко мне с прямой просьбою от имени сенатора пособить им во имя общего блага, «которому я так ревностно и бескорыстно служу».

Он присовокупил, что сенатор вполне понимает затруднительность своей просьбы, и как тяжело для его деликатности просить человека, который уже по самому положению не только не может рассчитывать на какую-нибудь награду, но даже ни то, что будет известен его труд на пользу общую; но что он не менее того смело обращается ко мне, зная, до какой степени я жертвую собой для блага общего».

Они встречались до поездки Николая Тиле в Нерчинск и обратно.

«Я показал ему, - заявлял Завалишин, - что всё, что они до тех пор делали, ни к чему не ведёт, кроме бесплодных расходов казны на ревизию, что дело вовсе не в том, чтобы подловить на взятке какого-нибудь мелкого чиновника или в контрабанде купца, что гораздо достойнее будет ревизии взглянуть на общие причины зла и найти средства устранить их.

Что нечего толковать о честности мелких людей, когда сами генерал-губернаторы ещё воруют; что, с другой стороны, надо принять во внимание совершенно изменившиеся обстоятельства Сибири и приискать для неё такое устройство, которое не только бы соответствовало потребностям настоящего, но содействовало и видам будущего, например, средство приобретения Амура и Татарского берега, что делается уже неотлагательною потребностью.

Когда я окончил полное изложение своих идей и доказательств, Тиле сказал: «Мы были слепые и ходили во тьме. Вы открыли нам глаза и только при свете ваших идей мы можем видеть, в чём дело; убедительно прошу вас изложить всё это на письме. Я отдам приказание, чтобы это было немедленно переслано в комиссию».

«В марте 1845 года приехало в Читу проездом целое отделение сенаторской ревизии, назначенное для ревизии Забайкальского края, - констатировал Завалишин. - В два часа ночи меня разбудили. Земский управитель пришёл от них с поручением.

Они просили позволения прийти ко мне и извинялись наперёд в своём поступке, что решились беспокоить меня в такой час, но что желание их видеть меня и познакомиться со мною так велико, что они решились скорей подвергнуться упрёку в невежестве, нежели приехать в Читу, не видавши меня; а что им останавливаться до следующего дня нельзя, так как они к определённому дню должны быть в Нерчинском главном заводе и приготовить всё к открытию ревизии горного ведомства до приезда сенатора.

Я нашёл Владимира Дмитриевича Философова (впоследствии генерал-аудитора армии, что соответствует министру юстиции для войска), графа Александра Карловича Сиверса (впоследствии Харьковского и Московского губернатора), барона Ферзена, бывшего потом губернатором в царстве Польском, и Бартенева, которого все четыре сестры фрейлины. Когда они стали рассказывать мне свои подвиги, как они ловили в злоупотреблениях мелких чиновников, я, выслушав их, окатил их, как говорится, ушатом холодной воды, сказав им, что это не стоит и внимания, и вслед за тем объяснил им всем то же, что сказал и Тиле».

Владимир Дмитриевич Философов (1820—1894) действительно дослужился до должностей главного военного прокурора империи, члена Государственного совета, статс-секретаря императора, действительного тайного советника и герольдмейстера.

Во время сенаторской ревизии ему, родившемуся в 1820 году, было чуть больше 20 лет. Он окончил Пажеский корпус. Служил младшим помощником секретаря в канцелярии Второго департамента Правительствующего сената. Он сам попросился к сенатору Толстому. «…цель поездки, - писал он в дневнике, - не чиновничья, а любознательная и поэтическая».

Александр Карлович Сиверс (1823–1887) до Харькова и Москвы, был ещё и губернатором Екатеринославской губернии. А в той поездке он был молод, образован, верен чести и долгу. Были и другие члены этой ревизии.

«Один за другим являлись потом ко мне знакомиться, - не без удовольствия перечислял Завалишин, - князь Голицын, князь Шаховской, Безобразов, Таскин и др. Отношения мои к чиновникам сенаторской ревизии были самые дружественные».

Только потом пришло время самого сенатора.

«Наконец приехал и сам сенатор, - самодовольно вспоминал Дмитрий Завалишин. - Свидание между нами устроено было таким образом, что ко мне пришёл с визитом, как будто к родственнику, сопровождавший сенатора отставной военный Толстой; а я пошёл потом отдать ему визит, и в это время зашёл в его комнату и сенатор, как бы случайно, отдать ему какие-то бумаги.

Мне смешны были все эти мелочные предосторожности, но сенатор извинялся тем, что и вообще, и особенно по враждебному его отношению к генерал-губернатору Руперту, за ним самим наблюдают и, конечно, воспользуются малейшею его неосторожностью, чтобы заподозрить его в глазах такого подозрительного человека, как государь, во всём, что относится до нас, и тем более что слухи о необычном моём нравственном влиянии дошли уже и до Петербурга».

Да, Иван Николаевич Толстой (1792 - 1854) был человеком осторожным, потому, что имел богатый жизненный опыт. Да, к тому же был талантливым следователем, уже раскрывшим не мало дел.

Он участвовал в Отечественной войне 1812 года и в европейском походе против войск Наполеона. Был ранен и награждён несколькими боевыми орденами, служил в гвардии. Первое дело ему пришлось расследовать в 1823 году, когда он был адъютантом у герцога Вюртембергского. Оно касалось неожиданной смерти инженера-полковника Гальста и растраты большой суммы. Толстой раскрыл это дело.

Потом были другие дела в армии, которые он успешно расследовал. Известность его росла. И ему поступило предложение, от которого нельзя было отказываться. Пришлось оставить армию и начать службу в прокуратуре. И тут была масса интересных и важных дел. О том, что он и решал блестяще, говорит тот факт, что за десять лет он был награждён четырьмя орденами. А в 1841 году стал тайным советником, что соответствовало званию армейского генерал-лейтенанта, то есть по званию был равным восточносибирскому генерал-губернатору. Задач перед его ревизией было более чем достаточно.

Наивный и амбициозный Дмитрий Завалишин писал: «Когда впоследствии я читал рассуждения комитета министров, Государственного совета и, наконец, резолюцию самого государя, выраженные буквально моими словами, взятыми из составленных мною для сенатора записок, то понятно, какие думы должно было это возбуждать во мне…»

На самом деле и сам сенатор, и члены его ревизии общались с огромным количеством людей и знакомились с документами, причём не только в Чите, Нерчинске, Кяхте или Нерчинском Заводе, но и в Красноярске, Иркутске, Якутске, Охотске и на Камчатке.

Иван Толстой ещё до окончания работы докладывал императору Николаю I: «Мною лично и через чиновников обревизованы присутственные места Енисейской губернии, Якутской области, Камчатского и Охотского приморских, Троицкосавского пограничного и Нерчинского заводского управлений». Даже генерал-губернатор Руперт признавал, что сенатор и его сотрудники обревизовали почти все присутственные места, от Главного до окружных управлений.

Современному исследователю доктору исторических наук Н. П. Матхановой удалось обнаружить и ввести в научный оборот дневник Владимира Философова и письма родным из Восточной Сибири князя Николая Голицына.

Так вот в дневнике Философов писал, что кяхтинский купец Н. М. Игумнов, хотя и «плутоватый», но «хорошо знает край и интересен в обращении по дельному и умному разговору»; Н. П. Боткин – «человек, много путешествовавший и читавший, для Кяхты находка». А вот встречу с Завалишиным он не отметил.

Может, потому, что боялся отметить встречу с декабристом? Так вот, из писем и воспоминаний других декабристов, что с ними встречались многие чиновники ревизии, в том числе и сам сенатор Иван Толстой. Тот же Голицын писал о знакомстве с декабристами В. Л. Давыдовым, М. Ф. Митьковым, М. М. Спиридовым, А. З. Муравьевым, А. В. и И. В. Поджио, С. Г. Волконским, С.П. Трубецким.

«В приятном обществе этих господ забываешь Сибирь и переносишь себя в петербургскую гостиную, – писал он. – Заговорщиков в них вовсе нельзя узнать, они умные, образованные и благоразумные люди; на службе отечеству принесли бы стократ более пользы, чем все чиновники, которых здесь встречаешь с пряжкою беспорочной службы и в крестах».

Так что Дмитрий Завалишин был лишь одним из многих информаторов ревизии Толстого.

Сенатор Толстой прекрасно понимал невозможность «уничтожить злоупотребления», и стремился хотя бы «страхом воздержать на долгое время покушение на оные». Но зарвавшихся и заворовавшихся администраторов требовалось наказать. И они были наказаны. Енисейский губернатор Василий Копылов, попав в результате ревизии в опалу, скоропостижно скончался. В том же 1845 году умер и начальник Якутского областного правления, удаления которого потребовал Толстой.

И, наконец, в отставку пришлось уйти и генерал-губернатору Восточной Сибири Вильгельму Руперту. Покровительство Николая I сказалось в том, что уголовное дело на него заведено не было.

А вот труд сенаторской ревизии был оценён по достоинству. Иван Толстой был награждён орденом Белого Орла. Кроме того, император распорядился сверх полученного жалования ежегодно платить сенатору по три тысячи серебра. Был оценён и труд его молодых коллег.

Кроме того, сенатор представил несколько проектов:

- об обеспечении народного продовольствия Восточной Сибири;

- об устройстве там водяного сообщения;

- о найме рабочих на золотые прииски;

- об управлении ссыльными.

Реализовывать эти и многие другие проекты предстояло новому восточносибирскому генерал-губернатору, которым и стал Николай Николаевич Муравьёв, который позже за свои труды получит приставку «Амурский» к своей фамилии.