«Всюду снег, а здесь пыльные улицы при сорока градусах мороза». Какой увидели Читу революционеры и жандармы

В 1914 году началась Первая мировая война, которую одни называли второй Отечественной, а другие — империалистической. Забайкальская железная дорога тогда работала очень напряженно. С востока на запад шла поставка оружия и снаряжения из США и Японии, эшелоны с новобранцами. А на восток шли эшелоны с военнопленными немцами, австрийцами, венграми, турками и другими. Везли в большом количестве и стройматериалы. Завершалось строительство Амурской железной дороги и одновременно шло усиление Забайкальской дороги. Многие корпуса локомотивных депо имеют дату постройки — 1915–1916 годы. Простых пассажиров, которые бы делились впечатлениями об увиденном в Забайкалье, не стало. Но особые пассажиры всё же были.

Он прожил в Забайкалье всего несколько месяцев — с октября 1915 года до конца января 1916 года, но в силу работы, на которую ему помогли устроиться, успел проехать все западное крыло Забайкальской железной дороги от Читы до Иркутска и обратно. Остался не только выверенный историками маршрут, но и его письмо к начальнику организации, направившей его в ту командировку.

Сохранилось и удостоверение личности № 1747 от 2 октября (15-го по новому стилю. — Прим. авт.) 1915 года, подписанное военным губернатором Забайкальской области генерал-лейтенантом Кияшко и гласящее: «Предъявителю сего, статистику Переселенческого управления Василенко В. Г. оказывать всяческое содействие…»

Под именем Владимира Григорьевича Василенко в Чите жил, работал и… влюблялся Михаил Васильевич Фрунзе, член партии большевиков с 1904 года, участвовавший в боях в Москве еще в Первую русскую революцию в 1905 году, ставший в годы Гражданской войны одним из самых выдающихся полководцев. Именно он в январе 1925 года сменил Льва Троцкого на посту наркома по военным делам и начал реформу Рабоче-крестьянской Красной армии (РККА). Но в октябре того же года он умер на операционном столе, что до сих пор рождает различные версии его гибели.

В октябре 1915 года мнимый Василенко отправился в первую служебную командировку, из которой через некоторое время прислал письмо своему начальнику В. Э. Монтовиду:

«Мой привет Вам, многоуважаемый Виктор Эду­ардович!

Извините, что до сих пор не собрался уведо­мить Вас о себе... Пишу сейчас со станции Заиграево, где сижу усталый, злой и голодный... в ожидании по­езда. Придет он часов в 11 (вечера), а сейчас только 06:40. Вот я и воспользовался, чтоб сообщить Вам о том, где и что я сделал за это время.

Прежде всего должен сказать, что уже с самого начала маршрут был мной изменен. Уже с Могзона я отправился прямо в Иркутск. В Иркутск я прибыл, кажется, 18-го или 19-го числа и пробыл там три дня...

По выезде из Иркутска успел объехать Мысовую, Кабанское, Верхнеудинск, Онохой и Заиграево.

Должен сознаться, не предполагал, что работа бу­дет настолько утомительной. Встречается масса неудобств. При мало-мальски добросовестном отноше­нии к делу приходится испытывать бездну треволне­ний... Сегодня ночью выезжаю на Петровский завод. Дней через 10 надеюсь быть в Чите.

Пока всего лучшего, привет всей «статистике»!

В. Василенко».

Фрунзе-Василенко не побоялся отправиться в Иркутск, из которого бежал в Читу. Предполагается, что на разных станциях он встречался с бывшими там большевиками. В Иркутске — со зна­менитым кавказским революционером Миха Цхакая, на станции Мысовой, с которой тогда начиналась Забайкальская железная дорога, с бывшим членом II Государственной думы Василием Серовым, а в Верхнеудинске — с другим бывшим думцем Александром Вагжановым, в Кабанском — с Андреем Плисом, в Онохое — с рабочей группой при местном крупном лесопиль­ном заводе, в Тарбагатае — с такой же группой угольных копей, а в Заиграеве — с Федором Петровым.

Большевики с самого начала Первой мировой были единственными, кто не просто желал поражения своей стране, а ратовал за превращение войны империалистической в войну гражданскую. И в результате его заездов и бесед в ряде мест имелись определенные последствия. Так, на Петровском заводе вскоре после его посещения вспы­хнул характерный для того времени «голодный бунт» местных солдаток, то есть жен призванных на войну рабочих. А на станции Хилок, где тоже побывал Фрунзе, в так называемом «Казенном доме» (общежитии же­лезнодорожников), по информации охранки, появилась большевистская подпольная литература…

Вскоре Фрунзе пришлось бежать из Читы. Здесь осталась его любимая Софья Колтоновская. Она нашла его лишь в 1919 году. В их семье родились дочь и сын. Но пережить смерть мужа Софья не смогла и в 1926 году покончила жизнь самоубийством.

Мемуары Павла Павловича Заварзина (1868–1932) стали доступными для читателей в России только в ХХI веке. Жандармский офицер, он в 1905–1917 годах служил начальником ряда жандармских отделений и управлений. В сентябре 1916 года полковник Заварзин поступил в распоряжение департамента полиции «для командировок от министерства по делам розыскной части». Вспомнил он и о своей поездке по Забайкалью.

«Для поездки мне был предоставлен прекрасный вагон, из стеклянной галереи которого видна была необозримая дикая Сибирь, — писал Павел Павлович. — Во всей Сибири, а в особенности в этой местности, жизнь еще первобытная: человек один с природой, которая разнообразна и богата и особенно поражает повсюду своей необъятной ширью пространств. Все равно, степь ли, лес ли, они тянутся на тысячи верст.

Сибиряки не считаются с расстоянием, и поездка за несколько сот верст на лошадях не представляется для них ничем необычайным. Самая Сибирь, от Уральских гор до Владивостока и от северных тундр до Монголии и Туркестана, заселена в преобладающей части русскими. Многие сибиряки, в особенности с окраин, по торговым делам побывали в Монголии или ходили за пушным зверем на Крайней Север.

Из соприкосновений с инородцами Сибирь восприняла предрассудки, буддийские и самоедские колдовства и поверья, поэтому в Сибири многие верят в колдунов, заговоры и пр. Кроме того, там много сектантов; они живут богатыми селами, в недосягаемой глуши, собственной жизнью, создав свои обычаи и законы. Много также скитов, т. е. монастырских общин, о существовании которых зачастую почти никому не известно».

Сначала Павел Заварзин проследовал во Владивосток по КВЖД (без остановки в Чите), а вот в пути назад остановился и в столице Забайкальской области.

«Из Благовещенска я выехал в Читу, — писал Павел Павлович. — Дорога проходит по сибирской тайге, т. е. многовековым девственным лесам. Тайга мало исследована; местами леса обнимают площадь во много тысяч километров и воспеваются преступной Сибирью как пристанище беглых каторжан, исчезающих в их недоступной глуши. Там же образуются шайки смелых разбойников, подчас легендарных.

<...> Война взяла у Сибири большинство молодого, сильного населения, как и во всей империи. Разбойники же, большею частью беглые каторжане, остались; их деятельность и смелость возросли, их стало много повсюду, в особенности на больших дорогах, причем к ним присоединялись теперь еще китайцы, и борьба с ними стала для власти трудной задачей, даже невыполнимой».

Ситуация в Забайкалье в тот момент действительно была напряженная. За годы войны в армию мобилизовали свыше 30% его мужского работоспособного населения. Особенно тяжело было в казачьих станицах, ведь казак уходил на фронт вместе со своим конем. Повсеместно сократились посевные площади, резко уменьшилось поголовье скота. По сравнению с сентябрем 1914 года к 1 марта 1917 года цены на мясо возросли на 247%, на молочные продукты — на 259%, на овощи — на 254%.

И Забайкалье, и Чита оставили у Заварзина грустные воспоминания:

«В Чите я продолжал жить в вагоне, выезжая по делам в колесном экипаже. Не знающему Сибирь эта особенность бросается в глаза: всюду снег, а здесь пыльные улицы при сорока градусах мороза; в Чите иногда целую зиму не бывает снегопада.

<…>

Здесь работа социал-демократов развилась так широко, под прикрытием союзов и библиотек, что в одном из донесений Департаменту полиции мне пришлось отметить, что в случае революции в Чите областной революционный комитет вполне уже сформирован, о чем я и доложил местному начальнику».

Казалось бы, после такой оценки руководство местной охранки должно было принять меры, но по поводу его информации местный коллега только пожал плечами и, разведя руками, ответил: «Ничего не поделаешь, нет доказательств». В таком же духе были и заключения по вопросам о революционной пропаганде на железной дороге и на городских лекциях.

«В обществе совершенно открыто говорили о надвигающемся перевороте, ответственном министерстве и непопулярности царя и правительства. Выехал я из Читы морально подавленным, с сознанием, что власть атрофирована и мы находимся на краю бездны», — писал Заварзин.

Другие мемуары, названные автором без затей «Записками коммуниста», в советские времена переиздавались несколько раз, но в настоящее время стали библиографической редкостью. Их написал Петр Афанасьевич Аносов (1884–1943), большевик, участник Первой русской революции 1905–1907 годов, активный участник Гражданской войны в Забайкалье, позднее — советский руководитель. В годы Великой Отечественной войны он вновь приехал в Читинскую область для того, чтобы помочь создать базы для партизанских отрядов на случай войны с Японией и занятия ей Забайкалья.

За участие в грабеже кассы («экспроприации», как это называли революционеры) и хранение бомб он был в конце 1907 года арестован и осужден на каторгу, которую отбывал в Забайкалье и Приамурье.

Потом было несколько тяжелых для него лет, после которых Петра Аносова, завершившего свою каторгу, отправили в Читу. До Февральской революции оставались считанные месяцы.

«Всю дорогу до Читы мы не отходили от окон. Нас всех охватило глубокое чувство воли. Каторга, избиения, порки, голодовки — всё в прошлом. Мы будем набираться сил для новой борьбы, — писал он. — Мерно покачиваются вагоны. Яркий солнечный день. По обеим сторонам дороги далеко, насколько хватает глаз, раскинулась забайкальская степь, видны юрты бурятских стойбищ. Кое-где пасутся табуны лошадей и огромные отары баранов.

— Смотри, Петр, — говорил Омельченко, — какая дикая красота кругом, сколько здесь шири и свободы. Так хочется жить, и просто не верится, что кошмар каторги в прошлом, не верится, что позади не будет штыка, не будет солдата с прикладом и надзирателя с кулаком. Ты представь только себе: через неделю-две выйдешь на улицу из дома, и нет конвоя!

«Да, каторга кончилась, но сколько сил взяла она!» — думал я.

— Первое время еще будешь озираться и искать конвой. Когда сняли кандалы, учились снова ходить по-человечески. Ноги как будто чужие, их совершенно не чувствуешь, и, когда идешь, взлетают коленкой чуть ли не до носа. Так и теперь. Надо будет привыкать к новому положению вещей».

Вскоре действительно наступило время, абсолютно новое для всей страны. Время, что самым радикальным образом изменило судьбы и этих таких непохожих друг на друга людей, и судьбы миллионов их соотечественников.