Голодовки, митинги и шитые парашютами раны. Какими были 90-е в Забайкалье?

Часто 90-е вспоминают с ностальгией — пейджеры, кроссовки «Адидас» и появление Coca-Cola. Хорошего, как и в любое другое время, было много, но вспомним о том, что все бюджетники — учителя, медики, соцработники — не получали зарплату по несколько месяцев, а детские пособия не давали годами. Люди объявляли голодовки, выходили на митинги. Мы пережили инфляцию, банковский кризис, реорганизацию колхозов, совхозов, приватизацию и отсутствие денег почти везде. Даже при их наличии купить было особо нечего. Сначала можно было что-то приобрести за талоны. А потом и эта система перестала работать.

Кажется, это было совсем недавно, но прошло больше 20 лет. 1990-е — эпоха, которая никак не может нас отпустить. Яркая, шумная, свободная. Ее по-прежнему переосмысливают в искусстве, она во многом определила нас. 90-е запомнились новизной. Всё было другое — другая жизнь, другие радости и печали. И люди стали другими. Это время новых открытий и веяний. Время невиданных до этого по своим масштабам китайских рынков, праворульных автомобилей, кассет, плееров, пейджеров, невообразимой одежды и музыки. И, конечно, это непростое время. Какой эпоха 90-х была для Читы и Забайкалья? Мы уже вспомнили страшное крушение самолета Ан-8 под Читой в 1992 году, поностальгировали о тех временах, когда жевательные резинки были диковинкой, а рынки с товарами из Китая заполонили все уголки края.

О казусах с талонами мне рассказывал Равиль Гениатулин, который в 90-е бывал и на посту главы Читы, и всей области.

— Первый — это обувной магазин на углу Ленина и Столярова, он, кстати, до сих пор обувной («Дом обуви» на Ленина, 42. — Прим. авт.) Тоже звонят: «Не можем закрыть магазин. Заблокирован покупателями». Что делать, я поехал. Это уже после 8 вечера. Приезжаю, только захожу — женщины закрывают за мной дверь: «Всё, пока не выдашь нам сапоги, не отпустим». Сапоги крутые, югославские. А на них нет фактуры, то есть цены нет. Директрису спрашиваю, что случилось, она говорит: «Не могу продавать, я не знаю, сколько это стоит, бумаги не довезли». А женщины с талонами. В основном это были работницы швейной фабрики, настоящие женщины, работящие. Они говорили, что их обманут, что завтра уже ничего не будет. Час проходит, два проходит, ночь наступает, я уже охрип, милиционер со мной тоже. А они хотят сапоги, и чтоб сегодня. Потому что завтра их уже может не быть. Что делать? Тогда были кассовые автоматы с ручкой, не электрические, как сейчас. Я директору говорю: «Давай кассовый автомат», а женщинам: «Вот под мою личную ответственность, я сейчас к вашим имеющимся талонам выдаю вот чек с печатью магазина и моей подписью, но при условии, что те, кому такой чек выдали, покидают магазин. А завтра вы приходите и получаете выделенные вам сапоги». Кассовый аппарат крутится, отрывается чек, ставим печать, я расписываюсь и вручаем. И вот так мы вывели всех женщин. А было их человек 40. В общем, они ушли, а на следующий день всё получили. Но в какой-то газете потом написали, что часть товара ушла в горисполком, но ничего подобного не было.

А второй раз в «Радуге» на Комсомольской. Точно такая же история — звонят из милиции и говорят, что магазин не закрывается, не ставится на пульт. Поехал я. Захожу, опять дверь за мной закрывают. Там какие-то очередные шмотки привезли. Тоже по талонам, как положено. И такая же проблема с ценообразованием. Рёв стоит хороший. А время уже где-то к 12 часам ночи. Город был темный-темный, были же проблемы с электроэнергией — веерные отключения и так далее. Телефонной связи нет, потому что сотовых и в помине не было. Чувствую, что до утра, наверно, всё это дело. Милиция, правда, подтянулась. Но выгонять женщин не будешь же с помощью милиции. Их там человек 30.

Вдруг дверь открывается, прямо в толпу идет мужик, такой здоровый, хватает за шиворот одну женщину и говорит: «Дура, мы уже больницы обзвонили. Думаем, что случилось? Ты смотри, сколько времени!» Жестко так, даже с матерками, простой такой, работяга-парень. И забрал ее домой. Я говорю: «Женщины, у всех ведь семьи, дети, и из-за этих вот тряпок мы который час доставляем проблемы родственникам! Там, наверно, плач и стон стоит». И женщины, замечательные люди, раз-раз потихонечку и разошлись. Представляете. Сейчас смешно, а тогда... Это сейчас можно позвонить и сказать, что всё хорошо, я тряпочки выбираю, а тогда полный ноль. Ни телефона, ничего. Непонятно, как он узнал, что она в «Радуге», — рассказал Гениатулин.

Он считает всех, кто жил в 90-е, героическими людьми. Потому что учителя и врачи продолжали учить и лечить, несмотря на то, что зарплату иногда не давали месяцами.

— Особо сложно было руководителям предприятий, потому что госзаказы грохнулись и у Машзавода, и у Станкостроительного завода. Продукцию надо продать, деньги получить, людям раздать. А ее никто не покупает. Или с тобой рассчитываются огурцами, или ширпотребом каким-то, чем только ни рассчитывались, — вспоминает Равиль Фаритович.

Терпение у людей, конечно, было не бесконечным. В какие-то моменты они не выдерживали, выходили на митинги. Многие помнят эти многотысячные толпы на площади Ленина. Гениатулин выходил к людям и говорил с ними, уговаривал и убеждал, что всё наладится.

— Когда в 4-ю школу прихожу или в Дом профсоюзов, всегда вспоминаю — битком зал, директора, завучи — и часа полтора-два эта дискуссия: «Когда? Почему? Нам не нужны ваши пайки из огурцов и помидоров, нам нужны деньги!» — и так далее. До хрипоты рассказываем, убеждаем. Вот всё, уходят, думаю, ладно. Хоть ничего толком и не пообещали. А если и пообещали, то самый мизер — аванс выплатить, например. И знаете, люди продолжали работать. Не забуду клиническую больницу — тоже битком, там, наверно, вообще человек 500 было, если не больше. Врачи собрались — как лечить, шовного материала нет, обезболивающих нет, зарплаты нет — ничего нет. Кормить нечем. Люди тогда носили свои простыни, свои перевязочные материалы, — добавляет экс-губернатор.

Сейчас, конечно, все живут лучше — в магазин заходишь, там всё есть. Родившиеся после 2000 года не знают, как это — прийти в магазин, а там нет хлеба и молока. Сейчас такого не может быть. Равиль Фаритович рассказывал, что как-то раз по просьбе директоров одного из банков в Чите выступал перед сотрудниками и рассказывал про 90-е, показывал им талоны. После его рассказа один из сотрудников задал ему вопрос: «Слушайте, а вы вообще как выжили-то?» Здесь можно вспомнить о мнении Гениатулина, что люди из 90-х — герои. Всё пережили и идут дальше.

Времена, когда не было денег, с людьми рассчитывались продуктами и не только, помню и я, хотя тогда была еще маленькой. Отцу на прииске, где он работал доводчиком золота, платили мешками с репчатым луком, повидлом в 3-литровых банках и даже водкой. Сложно представить, кому могло прийти в голову выдать зарплату рабочим ящиками с водкой. Кто-то сообразил и продал эту водку, но мои родители так не смогли. Это был один большой запой.

Еще помню, что не платили пенсии и пособия. Пособий не было не то что месяцами, а даже годами. Мы как будто уже и не надеялись ни на что, но потом, в начале 2000-х, уже при Путине, мне отдали задолженность по детским пособиям. Кажется, это было около 4 тысяч рублей. Тогда это была приличная сумма — можно было купить приличный видеомагнитофон или телевизор.

Люди, чья юность пришлась на 90-е, не говорят, что было очень плохо. Скорее всего, сказывается «молодая кровь» — вот ты, а вот возможности. У тебя еще так много открытий впереди и много лет в запасе. Я читала об этом в интервью и воспоминаниях людей из разных городов. И мне тоже так говорили. Например, одна жительница Читы Елена рассказывала, что они жили нормально, проблем с деньгами не было.

— Мама работала в магазине «Электрон» старшим кассиром. Приносила домой по 2–3 мешка мелочи. Такие инкассаторские мешки. Мы их считали. Весь вечер мы сидели семьей и считали. Тогда же копили подолгу и рассчитывались за технику этой мелочью. Приносили прямо вот 3-литровые банки. Ответственность страшная. Многие рассказывают страсти, но мы жили как-то нормально. Многое даже не замечали. Наверно, благодаря тому, что мама работала в торговле, а папа работал строителем. Нас с сестрой одевали хорошо, — рассказала Елена.

Потом, когда у нее появилась своя семья и родилась дочка, она сама тоже работала в торговле — возила в Москву товары из Забайкалья, продавала, закупала другие и везла их в Читу, чтобы продать здесь. Потом, говорит, был у нее павильон на остановке «Магазин "Калинка"». Сейчас Елена уже не живет в Чите, но вспоминает о прошлом с теплотой.

Еще один читинец, который в 90-е был студентом Читинского музыкального училища на живописно-педагогическом отделении, рассказывал, что было интересно и страшно одновременно.

— Самые безумные времена настали после 1992 года, я жил в общежитии, были интересные моменты, когда к девчонкам приезжали бандиты, они общались. С деньгами сложно было. Художник ни в какие годы не нужен. Я, например, рекламу делал для магазинов. Шел по улице, видел магазин с плохой вывеской, заходил туда и предлагал свои услуги. Таким образом несколько лет жил. Это было даже прикольно. Такая некая лотерея. В общем-то, даже неплохо было. Как раз разные коммерсанты поднимались, крутили аферы, у них появлялись деньги, они были готовы платить за вывеску приличные деньги. Иногда я нормально зарабатывал. Да почти всегда. Занимался творчеством. Кстати, тогда у меня картины продавались лучше, чем сейчас. Сейчас вообще не продаю, всё сложно. Никому это не надо, а тогда было модно. Я старался творить что-то, писать, чтобы продать, и это покупали, — рассказал художник.

Однажды ему заказали копию картины художника Василия Перова «Охотники на привале», он писал ее 2 месяца. Заплатили за нее 3 миллиона рублей. Сразу. Наличными. Художник вспоминает, что за 1,2 миллиона он тогда купил телевизор.

— Времена были как какое-то Средневековье, почему-то у меня такие ассоциации. Темные и в то же время веселые. Могло быть такое, что иду на занятия в училище через Арбат, а там лежит тело. Убитый человек, все шли и это видели. Через 2 часа иду назад — к нему только подошли милиционеры. Тогда это не казалось мне дикостью. Хотя сам я не был в криминале. Иногда было страшно идти вечером от общаги до училища. Сейчас я всё произошедшее вспоминаю с благодарностью. Потому что, во-первых, молодость, а во-вторых, было хоть и тревожно, но весело. На самом деле, ужасные времена. Кто-то богател, кто-то терял, такие качели. Тогда я был хоть и юн, но востребован. А сейчас не так, — добавил собеседник.

Бывший министр здравоохранения Забайкалья Борис Сормолотов вспоминает те времена иначе, оно и понятно — забот у руководителя регионального ведомства явно больше, чем у простого жителя.

— Тяжелая ситуация в медицине началась с 1993 года и длилась почти 10 лет. Сфера регулировалась указом, согласно которому за неработающее население в систему обязательного медицинского страхования (ОМС) должен платить регион. А у нас это было порядка 600 тысяч человек — это огромная сумма. Медицина из бюджета перешла в ОМС. Бюджет кончился, руководство области тогда не могло переводить деньги на неработающее население. Не на что было содержать здравоохранение. Второй момент — за работников взносы в фонд ОМС должны были вносить предприятия и учреждения. Но и там тоже денег не было, — рассказал Борис Петрович.

Он отметил, что даже такое серьезное предприятие, как Забайкальская железная дорога, не платило деньги за своих работников, которых было около 50 тысяч.

— Сельское хозяйство кончилось, а у нас, между прочим, было 270 колхозов и совхозов, где работали 200 с лишним тысяч человек. Все заводы, которые были, прекратили свое существование: КСК — там работало порядка 10 тысяч человек, станкостроительный завод и автосборочный кончились, Машзавод потихоньку угасал. Всё встало, люди не получали зарплату. О чем говорить, какие деньги предприятия должны были выделять на систему обязательного медицинского страхования, когда они не находили денег, чтобы отдать зарплату. Не только врачи не получали денег, но и учителя, работники культуры и социальной защиты тоже. Месяцами все сидели без денег. А медицина должна работать как часы. Люди-то болеют не по расписанию. Нам нужно стационары и поликлиники содержать, а денег нет. Их не было даже на санавиацию: самолет не давали, потому что оплатить нечем. Было очень сложно, — вспоминает Борис Петрович.

Историю с шовным материалом из парашютов мне рассказывали и Борис Петрович, и Равиль Фаритович. Суть в том, что в Краевой клинической больнице не было нитей, которыми зашивают раны. Выход нашли такой — выкупили или просто взяли у военных списанные шелковые парашюты, распустили их на тончайшие нити, обработали спиртом и шили ими раны.

— А голодовки? Коллективные голодовки в районах. И Алек-Завод, и Газ-Завод, и Агинский округ, и Балей — все. Помню, приехал в одну больницу — там во дворе человек 40 раскладушки поставили, они несколько дней там лежали, укрылись ватными одеялами — дело по осени было — рядом стоят бутылки с водичкой. Или вот приехал в другую больницу, захожу на пищеблок — стоит одна кастрюля литра на 4 и там кипяток. Повара спрашиваю: «Что это у вас, чем кормить будете больных?» Она открывает стол, открывает несколько банок щей-борщей: «Вот заправлю туда». Я: «А ещё?» Она: «Ну хлеб дадим, чай еще». Такие ужасные времена мы переживали. Это должно войти в историю, — сказал бывший глава краевого Минздрава.

Однажды на него напали пациенты краевого тубдиспансера, когда он приехал туда по звонку о митинге. Толпа из 30–40 человек начала его душить его же шарфом. Говорит, хорошо, что был помоложе — смог вывернуться из цепких рук мужиков и сбежать. Прыгнул в машину и уехал оттуда.

— До этого, в Советском Союзе такого не было. Я работал много лет главным врачом в Нер-Заводе. Если, не дай бог, с утра зарплату не принесли, Госбанк не дал деньги, и говорят, что будут только к вечеру, тут же мне звонит прокуратура: «Борис Петрович, а в чем вопрос?!» Отсчет шел на часы. И вот после такого порядка людям не платили зарплаты и пенсии месяцами. Спасибо нашему народу, что он не поднял бунт или революцию, — сказал в конце нашего диалога Борис Петрович.

***

Жизнь в маленьком поселке, конечно, не была такой, как в городах, — никто не выходил на митинги, потому что такое мероприятие никого бы не заинтересовало, люди просто выживали как могли. Моя среднестатистическая семья сейчас живет в 100 раз лучше, чем жили мои родители, когда ребенком была я. И плохо тогда было почти всем. Иногда мне кажется, что современные дети совсем ничего не ценят, они не знают, как это, когда дома нет ничего, в том числе хлеба и картошки. Одновременно с этим я не хочу, чтобы они пережили то, что было в 90-х. Ни за что и никогда.