«Эшелон смерти» и большевики-подпольщики. Вспоминаем страшный для Забайкалья 1918 год

В разные периоды истории железная дорога играла в жизни Забайкалья огромную роль, в том числе и в самые драматичные периоды. Одним из таких периодов был 1918-й. Мы уже рассказывали о том, что увидели в тот год в крае красные комиссары и белые генералы. Теперь речь пойдет о необычных пассажирах, помимо своей воли оказавшихся тогда в Забайкалье. Их общее желание было одно — поскорее его покинуть.

Вячеслав Михайлович Элеш (1890–1973) прожил долгую жизнь. Окончив Казанское речное училище, он много лет работал на реках Сибири, трудился в порту Владивостока, был подпольщиком и партизаном, хозяйственным работником. В партию большевиков вступил уже после Гражданской войны. Был он и торговым представителем СССР в Японии, отвечал за торговлю с Ираном, Афганистаном и Турцией. Но круто изменил свою судьбу в конце 1930-х годов — стал сначала директором зверосовхоза на Командорских островах, а затем возглавил Кроноцкий заповедник на Камчатке и Баргузинский на Байкале.

И всё же самым ярким периодом в его жизни осталось время именно Гражданской войны. Об этом Вячеслав Михайлович рассказал в изданной в 1965 году во Владивостоке книге «Записки подпольщика» (12+).

В августе 1918 года, скрываясь от пришедших к власти в Сибири белых, он отправился на Дальний Восток. Дорога по Транссибирской магистрали оказалась непростой и сопряженной с опасностями, особенно в Забайкалье.

«Весь путь до самого Владивостока был полон больших впечатлений: Байкал, окружающие его горы, необъятная тайга Забайкалья. Но всё очарование от них пропало у меня из-за дикой выходки семеновцев на станции Хилок, — вспоминал Элеш (это, к слову сказать, его псевдоним, а настоящая фамилия — Купцов, поменял ее он как раз в период Гражданской войны. — Прим. ред.) историю, чуть не обернувшуюся его гибелью. — Среди пассажиров этой станции оказались новобранцы, только что призванные в армию Семенова.

Потолкавшись у теплушек, новобранцы вошли в вагон III класса, где находилась группа семеновских офицеров. Офицерам это не понравилось. Они вытолкнули новобранцев и на платформе стали их бить стеками. Новобранцы, молодые ребята в возрасте 20 лет, возмущенно кричали:

— Вы не имеете права!

Меня тоже возмутил поступок офицеров, и я не сдержался.

— Как вам не стыдно, господа офицеры, — сказал я, насколько мог спокойно, — молодые люди призваны в армию, готовятся служить, а вы их бьете.

Какое-то время офицеры молча смотрели на меня злыми, враждебными глазами.

— Арестовать этого большевистского агента, — крикнул офицер, наблюдавший с площадки вагона».

Ему повезло, что поезд с семеновцами скоро ушел, а комендант, которому Вячеслава сдали с требованием расстрелять, его отпустил, дав совет: «Будьте впредь осторожны, молодой человек». Совет вскоре пригодился.

«Внутри у меня всё бушевало. Я ругал себя за абсолютно бесполезное вмешательство, — вспоминал Вячеслав Михайлович. — Так я ехал по Читинской железной дороге. Не знаю, на какой станции, но помню, что это было вскоре после Карымской, наш поезд надолго остановился. Давно прошла проверка документов, а поезд всё стоял. Эти долгие стоянки были невыносимы.

— Арестованных повели: сняли с поезда, — сказал кто-то. Многие выскочили из вагона.

Вооруженные офицеры конвоировали нескольких штатских в сторону видневшегося вдали леса. Через некоторое время оттуда раздались одиночные винтовочные выстрелы. Потом всё смолкло. Пассажиры тихо, как пришибленные, вернулись в вагон и молча уселись по местам. Поезд продолжал стоять. Кое-кто из пассажиров набрался храбрости и вышел на платформу.

— Расстреляли шесть большевиков, — сказал один из пассажиров.

— Как бы не так! Будут они, отец, спрашивать у тебя, что им можно и что нельзя!

Слышу недалеко от себя шепот:

— Вот и начался белогвардейский террор, бессмысленный.

— Этого надо было ожидать.

Это говорили между собой два молодых человека, обособленно державшиеся от остальных пассажиров.

Медленно надвигались сумерки. В вагоне темнело. Поезд всё продолжал стоять.

— Так им, большевикам-разбойникам! — хлестнул, как плетью, кто-то громкоголосый из другого конца вагона. — Большевиков надо хватать везде и расстреливать на месте!

Пассажиры в пререкания с громкоголосым не вступали. Притихли, опасливо поглядывая на соседей. От мирной обстановки и доброжелательности друг к другу в вагоне не осталось и следа. Каждый замкнулся в себе, сидел и молчал. Молчал и я.

С тревожными мыслями продолжал я свой путь на Дальний Восток. Не проходило дня, чтобы с поезда не снимали пассажиров!»

Путь с запада на восток он всё же сумел проделать до конца — до Владивостока.

Антонина Николаевна Геласимова (1897-?) осенью 1918 года двигалась по Транссибу в прямо противоположном направлении — с востока на запад. Антонина и ее супруг Пантелеймон Федорец были ровесниками, родившимися на Дальнем Востоке. В 17 лет оба стали сельскими учителями, сдав в 1914 году экстерном экзамен на звание учителей начальной школы. С началом Первой мировой войны многие учителя-мужчины были призваны в армию, вот и дали возможность образованной молодежи занять их места в сельских школах.

Оба с восторгом встретили революционные потрясения 1917 года, сразу встав на сторону большевиков. Когда советская власть в регионе пала, они решили перебраться в Сибирь, где их никто не знал. В 1920–1922 годах Антонина Николаевна работала в Чите в Дальневосточном телеграфном агентстве (ДальТА). Позже стала педагогом, деятелем советского образования, историком. В 1967 году в Москве была издана книга ее воспоминаний «Записки подпольщицы» (12+), в которой было рассказано и о той памятной для нее поездке.

Опасность поездки была связана не только с тем, что Антонину мог кто-то из бывших коллег узнать, но и с тем, что она решила взять с собой в поездку.

«Испекла пять буханок хлеба, — вспоминала она. — В одну из них запекла свой маленький браунинг. Патроны от него — десять штук — сунула в детскую подушку. Спрятала под второе дно чемодана заверенную копию своего учительского свидетельства. Перегладила белье.

Знамя, порученное мне на хранение Дальсовнаркомом, выстирала и положила в детское белье. Это знамя 6 июля 1918 года Дальсовнарком вручил Хабаровскому рабочему батальону Красной гвардии, отправлявшемуся на Уссурийский фронт. Под ним батальон успешно громил врагов. После отступления батальон был расформирован, раненый командир Алексей Флегонтов в городе Свободном вернул знамя Дальсовнаркому, затем его передали мне».

В путь супруги отправились 28 ноября 1918 года со станции Тыгда. Добраться решили до Новониколаевска, так в то время назывался Новосибирск.

То, что поездка будет опасной, стало ясно уже вскоре: «На станции Ерофей Павлович в теплушку ворвались пятеро японских солдат и двое белогвардейских офицеров. Они проверили документы и арестовали троих, выпихнули их из теплушки и тут же на платформе перекололи штыками. Страх заполз в сердце и цепко сдавил его. На станции Куэнга вывели еще двоих. Этих изрубили шашками семеновцы. Пассажиры разговаривали вполголоса и старались не смотреть друг другу в глаза».

Но главная «ловушка» ждала в Чите, где к тому времени утвердилась власть атамана Григория Семенова:

«В Чите очередь с обыском до нашей теплушки дошла ночью. У обеих дверей изнутри и снаружи стояла охрана. Молодой, с пушком над верхней губой офицер в форме хорунжего Забайкальского казачьего войска нетерпеливо похлопывал стеком по голенищу сапога.

Чемоданы, узлы, котомки пассажиров казаки сбрасывали с полок, вытряхивали содержимое у ног офицера и бесцеремонно рылись в нем.

Как и в предыдущие обыски, тревога сжимала сердце. Если они погибнут, думала я о брате и муже, то по моей вине. О двойном дне, о знамени, о револьвере Пан и Саша не знали. Пан был человек рассудительный и, конечно, не позволил бы мне взять с собой то, что могло всем нам стоить жизни. Усатый вахмистр уже лез к нашим вещам. В зубах он держал папиросу, она, как светлячок, теплилась в темноте. И вдруг между вещами и вахмистром поднялась на своих еще неуверенных ножках наша дочурка. Она протянула к папиросе ручонку, стараясь ухватить заманчивый светлячок, ловила и смеялась. Вахмистр попятился и слез с полки.

— Ты што? — крикнул на него хорунжий.

— Ваше благородие, с дитём едут, какие они большевики, — проговорил вахмистр, вытягиваясь перед офицером.

А Нина уже тянулась к свече и продолжала смеяться. Пан делал вид, что спит. Саша сидел, забившись в угол. Я, подхватив ребенка, села на край полки, заслонив собой дорогих мне людей. Офицер посмотрел на меня, на ребенка и, распихивая ногами вещи, направился к выходу. Мне долго еще не верилось, что и на этот раз опасность миновала нас».

В ночь с 5 на 6 октября 1918 года, за день до занятия Самары войсками Красной армии, белое командование распорядилось отправить около 2700 заключенных, в основном политических, в грузовых вагонах в Сибирь. Почти два месяца состав с полуодетыми людьми, почти без еды, без тепла, в условиях полной антисанитарии, следовал по территории Сибири. Конечным пунктом стал Владивосток и его окрестные тюрьмы, до которых живыми добралось около 2000 человек. Здесь были большевики, работники советских учреждений, пленные красноармейцы, рабочие и крестьяне. Среди них — женщины, подростки, дети, старики.

В 1966 году в Куйбышеве (так тогда называлась Самара) была издана книга «Поезд смерти» (12+), в которую вошли воспоминания нескольких выживших узников того страшного эшелона.

Вот воспоминания Константина Петровича Серова (1899-?) — участника Гражданской и Великой Отечественной войн. В 1918 году он, будучи учеником реального училища в Сызрани, с восторгом принял участие в революционных преобразованиях, работал в уездном Совете народного хозяйства. Вскоре после прихода белых был арестован и попал на «поезд смерти». Бежать ему удалось уже на Дальнем Востоке. Был подпольщиком и партизаном.

«Приехали в Читу — гнездо соловья-разбойника, атамана Семенова, — писал Константин Петрович. — О семеновском застенке в Маккавеево дошли слухи и до нас. Казаки и в Чите бесчинствуют: так как грабить больше нечего, они, пьяные, врываются в вагоны, бьют нагайками, стреляют. С чувством большого облегчения покинули Читу и миновали Маккавеево. Пошли степи. Мы жадно смотрели в щелки вагонов на незнакомые широкие просторы. Мы были лишены свободы — этого величайшего блага человека!»

Куприян Яковлевич Чубаркин (1890-?) в том же 1918 году еще не был большевиком. Крестьянский парень, призванный на фронт Первой мировой войны, он сражался на Кавказском фронте. В родное село фронтовик вернулся в январе 1918 года, активно поддержал власть Советов. Был арестован белыми и попал в «эшелон смерти». Бежать удалось уже на Дальнем Востоке.

«Поезд прибыл в Читу, логовище атамана Семенова, — вспоминал Куприян Яковлевич. — Под вечер из соседних вагонов послышались крики. Мы насторожились, не зная, в чем дело. Через несколько минут дверь нашего вагона открывается. Пятеро вооруженных солдат с нагайками в руках залезли в вагон и стали осматривать каждого заключенного, в чем он одет и обут, и всё, что представляло какую-либо ценность, забирали. Некоторые из заключенных пытались возразить, медлили снимать одежду или обувь, но на них тут же сыпались удары нагаек и угрозы оружием. У меня верхней одежды не было, но обут я был в крепкие еще сапоги. Их у меня забрали, я остался в одних носках». В носках он позже и сбежал к партизанам.

Врач Лия Григорьевна Зальцман (1877–1943) в конце 1917 года, когда самарские отряды Красной гвардии вели борьбу против атамана Дутова, захватившего власть в Оренбурге, возглавляла полевой санитарный отряд на фронте. Во время обороны Самары Лия Григорьевна руководила санитарной службой советских отрядов. Тогда стала членом партии большевиков. После занятия города белыми перешла на нелегальное положение. Арестовали ее в начале августа, и вскоре она оказалась в том страшном эшелоне. Подпольщики ей помогли бежать. В дороге она вела дневник, благодаря которому известны точные даты пребывания «Эшелона смерти» в столице Забайкалья.

«2 ноября. Чита. Мы уже в руках разбойника Семенова. Сидим днем в темноте. Кругом жуткая тишина, которая нарушается только криками истязаемых в вагонах. Семеновские бандиты врываются в вагоны и бьют товарищей нагайками и шомполами. Из нашего вагона пьяные офицеры не вылезают. Кошмар, ужас...

3 ноября. Мы всё еще в Чите. К поезду посторонних не пускают, за исключением казаков, которые делают с арестованными всё, что им только вздумается. Часто слышны выстрелы и крики.

4 ноября. По пути из Читы. Нас отправили из Читы. Говорят, что везут на Русский остров, за Владивосток. Никто не знает, что это за место, но мы очень довольны, что уехали из Читы».

В Никольск-Уссурийский (сейчас Уссурийск) страшный поезд прибыл 18 ноября 1918 года. Впереди было еще целых четыре года Гражданской войны на Дальнем Востоке.